Настоящие хозяева Британии

swamp_lynx — 22.02.2021 "Смотрел один приятный английский детектив и подумал. Там дело расследуется в Белгравии, погибает модель — очень красивая чёрная девушка. А расследование ведёт частный сыщик, по рождению близкий к богатой богеме, но по обстоятельствам жизни от неё далекий. Половина из вас видела кино, но второй половине я удовольствие портить не стану, скажу только, что девушка была приемной дочерью богатых белых родителей, правда, лишь одним из детей, но зато любимым. Расследование приводит сыщика в разные круги, однако создателям фильма удаётся — для меня, давно не бывавшего в Лондоне, это выглядит искусственно — избежать показа любых азиатов: нет ни индо—пакистанцев, ни персов, ни китайцев. Только белые и чёрные." Александр Филиппов.

"При всем том интрига и ее разрешение вообще—то — как в классическом английском детективе: сложные семейные отношения, любовные связи, депрессия, шантаж, внезапный родственник, наследство. Так Агата Кристи могла бы писать, если бы ей немного добавили постельных сцен и здорового гомосексуализма.
Но, собственно, мысль моя была не об этом.
Она пошла другим путём.
Я подумал об эффективности правящих кругов. Все рассуждения в духе классической теории предполагали, что есть сложная зависимость власти от народа, который мало-помалу возвращает себе назад некогда экспроприированные права. Именно народу в хорошем смысле слова принадлежит и великая культура — национальная по форме и общечеловеческая по содержанию.
А на самом деле все это ерунда. Несколько веков правящий класс — после жутких гражданских войн — выжимает из народа все соки, а потом выталкивает взашей, хоть в Америку, хоть в Австралию, хоть куда, лишь бы не маячили и не отравляли воздух своими притязаниями. А взамен под общечеловечески звучащими лозунгами завозит себе людей совсем другого типа, другой культуры. Затыкая народу рот гуманистической демагогией и левацкой болтовней. Вот и вся тайна успехов марксизма в Англии. Но дело не останавливается. Оно идёт дальше, и культурная элита меняется в сторону, бесконечно далёкую от корневой и народной. И это хорошо и правильно, потому что она же не оторвана от жизни, она оторвана от придуманной народной жизни европейского национализма позапрошлого века, а от настоящей жизни не оторвана, вот эта как бы интернациональная богема, осевшая в центре мирового капитала, ведёт себя органично задачам богемы: навязывает культурные образцы всем остальным, будь то еда или мода, музыка или кино. У правящей элиты есть правила кооптации: она не замкнутая группа, она разомкнутая, но по своим правилам. И здесь есть своё подобие меритократии.
И вот значит, пока мы очередной раз облизываем губы в лихорадочном ожидании гибели запада, он как бы подаёт нам знаки. Сбрасывает с корабля современности все, что мешает самоидентификации разноцветной (это очень важно!), агрессивной, работающей с оригинальными правилами кооптации и учета заслуг элиты. Которая, не забудем, сама станет решать, кто ее народ и чего он заслуживает в новых обстоятельствах."

Андрей Парибок. Совершенно согласен. Английская элита умная и злобная склонная к намеренно воспроизводимой в условиях всяких итонов психопатологии. Корпоративный дух безмерен, как и презрение к народу. Злополучные обычные англичане разбежались по всему свету, только бы подальше от носителей пош-акцента.
Я восхищен меткостью наблюдения, что европейские понятие и идея "народа" ( с их реальностью) к англосаксонскому варианту Большой Западной цивилизации не применимо (народы были или до сих пор есть в западноевропейском и восточноевропейском вариантах этой цивилизации БЗ. Венгры, испанцы, русские, грузины - народы) А у англосаксов скорее население, понемногу выталкиваемое в чернь , Это отчетливо видно в британском флоте: офицеры-господа и матросня-чернь.
Вообще есть что обдумать, спасибо Александру Фридриховичу. Отсутствие народа в частности проявилось в рудиментарности "английской народной музыки" В отличие от испанской, венгерской и пр., не говоря уж о нашей, немецкой и французской.

Александр Филиппов. Она теперь в Итонах воспроизводит и потом в себя инкорпорирует со всего света то, что не может иметь отношения к той самой английской культуре, которую я как раз очень люблю. Но это — и здесь предлагаю бояться — мб условие новой заворачивающей эффективности.

Андрей Горохов. В Великобритании не было и великих композиторов по непонятной причине. Из старых один Пёрселл. Из 20го века: Бриттен. Во второй половине 20го - несколько человек. Зато разбух поп-рок и псевдо-фолк. Величие Битлз и Лед Зеппелин скрывает отсутствие приличной музыки и традиционной.
Кстати, и с визуальными искусствами тоже так. Со старыми мастерами совсем плохо, в 20м веке чуть получше (Френсис Бекон, Генри Мур, Девид Хокни), но тоже не очень много.

Александр Филиппов. Там давно было наблюдение, что через 500 лет после Завоевателя оккупация и поведение верхов именно как оккупантов давали себя знать.


misha_makferson: В реальности англичане жили в жутко сословном обществе где высшие классы открыто презирали низшие, 90% земли принадлежало лендлордам ещё в 20 веке, англичан (впрочем и шотландцев тоже) массово сгоняли с земли, а согнанных с земли загоняли в работные дома. И что? И ничего. Собирали манатки и уезжали в эмиграцию (за свои деньги кстати). Восстаний масштаба пугачевщины в Британии после Средних веков не было. Да англичане даже не рабы, а вообще биороботы.


Андрей Фурсов об английской элите

Произошедшее в ходе Реформации в Европе и особенно в Англии наглядно демонстрирует механизм возникновения капитализма как непредвиденного результата неких процессов. Суть их заключается в том, что социально-политическая и религиозная борьба в позднесредневековом обществе разрушила существовавшие классовые и внутриэлитные отношения.

В ответ господствующие группы начали принимать сугубо защитные меры, направленные на сохранение власти, собственности и привилегий, а в социальные разломы и пустоты хлынули те социальные и этнические элементы, которые в средневековом обществе не были на первом плане.

В ходе этого процесса начали возникать неожиданные комбинации и кластеры, в том числе международные. Элиты, пишет Р. Лахман, запустили такой механизм, остановить который уже было невозможно, последствия которого носили непредвиденный характер, а систему, возникшую в результате его, мы ретроспективно признаем капиталистической, хотя на самом деле эти элиты, например английские джентри, стали капиталистами против своей воли.

Но только так они могли сохранить власть и собственность в новых условиях. «История социальных изменений в раннесовроеменной Европе – это история разрыва между намерениями и результатами».

В ходе социальных катаклизмов XVI–XVII вв. выделились два направления в приспособительной активности элит к новым условиям. Первое – частичное приспособление к новым условиям высокостатусных сегментов, второе – стремление ко все большей коммерциализации аграрных отношений.

Эти направления отчасти переплетались, отчасти боролись друг с другом. Функционально капиталистическими оказались оба.

Другое дело, что в XVII–XVIII вв. главными операторами мирового рынка далеко не всегда были представители буржуазии. Собственно так называемые «буржуазные революции» – это, как правило, не борьба буржуазии против феодалов и феодализма (данная интерпретация – миф либеральной идеологии и науки, по ряду причин подхваченный марксистами), а борьба буржуазии (прежде всего финансовой) и землевладельческих элит, связанных с рынком (прежде всего мировым) за то, кто будет в первых рядах капиталистического класса.

Хищнический, на грани криминала, а иногда и за ней, характер английской знати XVI в. ярко проявился в том, какую роль в подъеме Англии сыграли морские разбойники, действовавшие не просто с разрешения монархии, но по сути по ее лицензии. Первоначальное накопление в Англии – это грабеж не только своего населения и церкви, не только национальный грабеж, но и международный грабеж.

Дж.М. Кейнс посчитал, что награбленное Дрейком – 600 тыс. фунтов – позволило Елизавете, отказавшейся признать договор между Испанией и Португалией о разделе мира, не только погасить все (!) внешние долги, но еще и вложить 42 тыс. в Левантскую Компанию (венецианцы), а из доходов этой Компании был составлен первоначальный капитал Ост-Индской Компании.

По подсчетам того же Кейнса, если скромно принять ежегодную норму прибыли за 6,5%, а уровень реинвестирования прибыли за 50%, то 42 тыс. фунтов, инвестированные Елизаветой из награбленного Дрейком в 1580 г., к 1930 г. дали бы иностранных инвестиций на сумму 4,2 млрд фунтов, что и соответствовало действительности. Вот цена и последствия дрейковского грабежа для британского процветания. А фундамент этого процветания – банальный грабеж, «крышуемый» короной.

Дрейк был далеко не единственным «пиратом ее величества». И широкомасштабный морской разбой англичан вовсе не закончился в XVI в., а продолжался и в XVII в., финишировав Морганом.

Последний – зловещая, одиозная фигура, представитель древнего валлийского рода, был назначен, что весьма символично, вице-губернатором Ямайки и оставил после смерти (1688 г.) состояние, которое оценили в 5 тыс. фунтов – 1,2 млн нынешних долларов – перед нами все тот же симбиоз государства и морского криминала; этот симбиоз пышным цветом распустится в XIX в., когда, как отмечают историки, посредством Ост-Индской Компании британский королевский дом станет одним из крупнейших наркоторговцев мира, поддерживая торговлю оружием и опиумную торговлю, сажая таким образом «на иглу» миллионы китайцев.

Ост-Индская Компания – яркое воплощение соединения короны, знати, пиратов и венецианцев: английская Ост-Индская Компания («венецианская рука в английской перчатке» – А. Чайткин) была создана по инициативе венецианцев в 1600 г. Английская и голландская Ост-Индская Компании в течение всего XVII в. наращивали объем торговли, тогда как сами венецианцы все больше занимались не торговлей, а финансовыми спекуляциями, что напоминает, по крайней мере внешне, сегодняшние хедж-фонды.

Венецианский «чужой», поселившийся в «теле» английской знати довольно быстро стал своим, а точнее «тело» стало «чужим». Именно венецианцы основали компанию, которая сыграла огромную роль в истории Европы и в превращении Англии в «Венецию размером с Британию» – Ост-Индской.

Венецианский след в ее и британской истории будет настолько силен, что когда в 1780-е годы в британском парламенте будет проходить борьба противников и сторонников Ост-Индской Компании, сторонники станут называть себя «венецианской партией», а британский банк Ост-Индской Компании – банк Бэрингов – инсайдеры называли не иначе как «венецианский банк».

Надо сказать, что в Новое время представители венецианских родов, венецианской аристократии проникли не только в Англию, они распространились по всей Европе («черная аристократия» – впрочем, это далеко не только венецианцы) и попали даже в Америку (как говорилось выше, американские аристократы Кэботы – это потомки семьи Каботи, которая дала Венеции несколько дожей).

И тем не менее именно в Англии венецианцы пустили наиболее глубокие корни, именно эту страну переформатировали с помощью интеллекта, разведки и финансов. И опять же, если говорить о финансах, венецианцы попали на подготовленную почву, на которой весьма активно действовал как английский, так и еврейский капитал, нередко выступавшие в симбиозе. Выражением этого симбиоза был лондонский Сити – уникальное явление.

«Квадратная миля» (1,22 кв. мили), которую занимает Сити, роль и значение этого пятачка в современном мире позволяют некоторым исследователям утверждать, что Британская империя лишь имитировала свою кончину. История Сити начинается в 1067 г. – через год после норманнского завоевания; после завоевания страна утратила все права, однако Сити сохранил свой фригольд – право на безусловное владение землей, древние свободы и ополчение. Даже король должен был сдавать оружие перед тем, как войти в Сити (сегодня королева может войти в Сити как частное лицо, но как королева она может войти только будучи введенная на территорию квадратной мили лорд-мэром Лондона; не путать с мэром).



К моменту коронации Ричарда Львиное Сердце в 1189 г. это уже была мощная корпорация. «В многовековой британской политической системе Сити оставался крепостью, о которую разбивались волны истории, превратившие все остальное в национальное государство. … В известном смысле политическая система Великобритании происходит от Лондонской городской корпорации (City of London Corporation)», а не наоборот.

Способность Британии вести войну против абсолютистской Франции определялась поддержанным парламентом созданием нововременной финансовой системы, опирающейся на Национальный долг и Банк Англии. Войны теперь финансировались не из “частной” военной казны династического правителя, а надежной кредитной системой.

Она была способна лучше обеспечивать сбор средств, поскольку государственные долги гарантировались парламентом».

Сити тесно связан с короной и парламентом, но не подчинен им. До времен Тюдоров и Стюартов Сити был по сути главным источником получения ссуд монархией. Когда могущественный советник Генриха VIII кардинал Уолси попытался в конце 1520-х годов поставить Сити под прогрессивное налогообложение и организовал символический вывоз оружия и посуды ливрейных компаний Сити, ответный удар последовал незамедлительно.

В 1529 г. Сити помог дискредитировать Уолси, а чтобы монархи не забывали об обиде (и возмездии), учредил в 1571 г. должность городского «напоминальщика», который должен был напоминать монарху о его долге перед Сити. Не простил Сити и Карла I, который, нуждаясь в деньгах, приказал захватить 130 тыс. фунтов в слитках, хранившиеся в Тауэре. Вернул он их только после того, как вкладчики из Сити подписались на заем в 40 тыс. фунтов.

Менялись эпохи, но, надевая новые одежды, Сити оставался самим собой. В XIX в. один из английских реформаторов уподобил его доисторическому чудовищу, таинственным образом дожившему до современности, в немалой степени благодаря полузакрытой сети старых однокашников – эту систему позаимствовал у Сити британский правящий класс. Шэксон цитирует Гласмана, который пишет о Сити следующее: это «древний и очень маленький институт; он основан на личных отношениях и не встраивается ни в одну из предлагаемых парадигм современности. Это средневековая коммуна, представляющая капитал. Сити не поддается оценке».

И последний штрих: если символ Венеции – крылатый лев, то символ Сити – грифон, т.е. крылатое существо с туловищем льва и головой орла. Грифон изображен на гербе Сити, и статуи этого существа расставлены на границах Сити словно стражи накопленных/награбленных богатств.

Ясно, что такой институт как Сити не мог не использовать с прибылью ни хлынувшие в Англию разбойные деньги, ни упустить шанс воспользоваться интеллектуальными и финансовыми технологиями венецианцев. Впрочем, Сити и так имел тесные контакты с Венецией, Ломбардией, Чехией (Прагой) посредством еврейского капитала, который постепенно играл все большую роль в английской жизни XVI–XVII вв.

Крупные банкирские и экспортные дома Лопесов, Медина, Фонсеков, Сальвадоров охватывали одним финансовым кольцом Англию, Голландию и их американские колонии. Биржи Амстердама и Лондона решали судьбу всех акций, векселей, кредитных билетов и прочих ценных бумаг, находившихся в международном обороте. С 1697 года евреи имели на лондонской бирже свою группу “брокеров”, или маклеров (12 человек на 100 христиан). Развившаяся в то время биржевая спекуляция, несомненно, вносила деморализацию в торговую среду, но вместе с тем биржа регулировала товарообмен между всеми странами света как “расчетная палата” мировой торговли».

Правление Кромвеля отмечено возвращением евреев в Англию, откуда их раньше изгоняли. В 1655 г. Кромвель встретился с амстердамским раввином Манассией бен Израилем, который объяснил лорду-протектору: мессия не придет на землю, пока евреям не разрешат жить в Англии. В 1657 г. в Лондоне была построена синагога – впервые за 250 лет.

Начать с того, что именно в Англии в 1613 г. семьей Барухов был создан Standard Chartered Bank, который сегодня называют «банком банков». Правда, ни Тюдоры (за исключением некоторых мер Генриха VIII, ослабившего законы против ростовщичества), ни особенно Стюарты ростовщический капитал вообще и еврейский в частности не жаловали.

Именно с этим связана поддержка английскими и голландскими ростовщиками, многие из которых, как об этом пишет Ж. Аттали, были евреями, поддержали сначала Кромвеля против Карла I, а затем Вильгельма Оранского против Якова Стюарта.

Кромвель, нацеливаясь на конкуренцию с Голландией, прежде всего стремился привлечь капиталы осевших в Амстердаме испанских и португальских евреев, в этом плане прагматик-протестант легко нашел общий язык с прагматиком-каббалистом. В то же время Кромвель и Манассия разделяли мессианскую мечту, и это облегчало их диалог.

В начале XVIII в. богатство британских банкиров вообще и еврейских в частности было обусловлено двумя государственно-финансовыми операциями, которые можно было провести только в рамках институциональной системы, созданной в ходе «Славной революции», обеспечившей контроль крупных землевладельцев и финансистов над королем. В 1694 г., как уже говорилось, был создан Центральный банк Англии, который резко усилил внешнеполитическую мощь страны. В 1689 г. английская знать и финансовые воротилы подтолкнули Вильгельма III к войне против Франции (Девятилетняя война 1689–1697 гг.): «…послереволюционное конституциональное соглашение и систему протестантского престолонаследия следовало испытать в борьбе против Бурбонов, которые поддерживали реставрацию Стюартов.

Другой правитель Англии, Вильгельм Оранский, став королем под именем Вильгельма III, пошел на дальнейшие уступки ростовщикам и разрешил им создать Банк Англии (1694 г.). Этот банк, как отмечает В.Ю. Катасонов, формаль не был первым центробанком (первым был шведский – 1668 г.), однако, во-первых, Банк Англии (за исключением венецианского Bancodel Giro) не похож ни на один банк; во-вторых, «влияние Банка Англии на развитие международной финансовой системы несравненно больше.
Во-первых, модель Банка Англии использовалась многими другими странами для создания своих центральных банков.
Во-вторых, в какие-то периоды истории Банк Англии оказывался центром, из которого управлялась мировая финансовая система».

Банк Англии, пишет Н. Шэксон, «учрежден в 1694 г. как частный институт на средства протестантского Сити и в его интересах; в значительной степени он создавался для финансирования строительства флота.

Появление и банка, и государственного долга вызвали финансовую революцию, которая быстро привела к возникновению рынка закладных, страховой компании Lloyds, фондовой биржи, финансовой прессы и быстрого роста внешней торговли. Финансовый сектор превращался в то, что П. Дж. Кейн и А. Дж. Хопкинс назвали «сердцем имперского мотора».

Хотя сборка нового субъекта стратегического действия, «стратегической истории» началась при Генрихе VIII, решающие шаги были сделаны в правление Елизаветы I (1558–1603 гг.). Впрочем, сборщики о стратегическом характере своих действий не помышляли, они решали конкретные задачи, последовательность которых выстраивалась в длинную причинно-следственную цепь – ситуация напоминает рассказ Р. Шекли «Поколение, достигшее цели».

Прав С. Элфорд: Генрих VIII изменил английскую историю так, как ни один король до него. Однако едва ли можно сказать, что на тот момент изменения приобрели необратимый характер: во-первых, правление «кровавой Марии», жены Филиппа II Испанского, продемонстрировало это со всей очевидностью.

Неудивительно, что в начале XVIII в. многие евреи оказались богатейшими людьми Великобритании: Мендес де Косто, Моисей Харт, Аарон Франкс, барон Дагиляр, Моисей Лопес Перейра, Моисей/Антон да Коста, занимавший в конце XVII в. пост главы Банка Англии; в это время около тысячи еврейских семей в Лондоне имели годовой доход 300 фунтов, около ста смей – 1 тыс. – 2 тыс. фунтов. «В правление королевы Анны (1702–1714), – пишет В. Зомбарт, – английское еврейство достигает максимальной финансовой власти в стране», а дом Гидеонов (в лице Сэмпсона Гидеона) становился одним из крупнейших в ходе разворачивающегося противостояния с Францией; в 1745 г. Гидеон предоставил правительству кредит в 1,7 млн фунтов – гигантскую сумму; интересно, что одним из наиболее влиятельных финансистов Франции того же времени, кредитовавшим Людовика XIV, а затем Людовика XVбыл тоже еврей – Сэмюэль Бернар.

И не умри Мария от рака в 1558 г. – в один год со своим тестем Карлом V, на месте протестантской Англии могла оказаться католическая Англия – северная часть гигантской испано-английской католической империи: империя Филиппа простиралась от Сицилии до Куско, покрывая четверть известного на тот момент мира.

Сама Елизавета, наследовавшая Марии, получила далекое от стабильности, разболтанное, с расшатанным фундаментом государство – both shaken and stirred, в той ситуации еще ничего не было решено. Современники не верили, что Елизавете удастся стабилизировать королевство. Более того, как заметил все тот же С. Элфорд в блестящей работе о тайной истории правления Елизаветы I, в ее эпоху «выживание или катастрофа протестантской Англии целиком зависели от одного-единственного человека – Елизаветы».

Это сегодня, зная исторический результат, мы полагаем, что так оно и должно было случиться, однако пуля, кинжал или просто болезнь «монархини» могли изменить все и привести к католическому реваншу, а историки писали бы о «елизаветинском эпизоде» как о кратком отклонении, девиации от основного курса (как сегодня трактуется «эпизод кровавой Марии») и никто уже не писал бы о «золотом веке».

А вот на рубеже XVI–XVII вв. это уже было практически невозможно: процесс набрал инерцию, субъект во многом сформировался, хотя и не до конца, закалился как сталь и готов был безжалостно рвать противников – реальных и мнимых.

Генезис определяет характер и функционирование целостности, будь то субъект или система. Именно елизаветинская фаза определила характер нового хищного англосаксонского субъекта, который замесили в Европе, а испекли в английской печке на деньги Сити при роли венецианцев в качестве катализатора.

«Славная революция» устранила практически все барьеры на пути финансово-землевладельческой верхушки, стремившейся получить неограниченный, т.е. частно-собственнический, капиталистический контроль над землей и денежным обращением.

Во-первых, поскольку шла ожесточенная борьба с Испанией и католиками, это субъект приобрел фанатично протестантские черты и жесткий антикатолический характер.

В англосаксонское сознание испанцы вбиты как символ угрозы и угнетения – вплоть до того, что даже сегодня в фильмах-сказках. Например, в «Принце Каспиане» из «Хроник Нарнии» доспехи тельмаринов – народа-врага положительных героев – смоделированы по испанским XVI–XVII вв. Это открыто признал режиссер Эндрю Эдамсон.

Вообще англосаксы постоянно проделывают такие входящие в подсознание символические штуки со всеми своими историческими врагами. Так в «Звездных войнах» военная форма и контуры шлемов воинов Империи, включая Дарта Вейдера, смоделированы по вермахтовским. Об образе «русской мафии» я уже и не говорю. Но вернемся в XVI в.

Во-вторых, именно борьба елизаветинского времени выковала агрессивно-экспансионистский с криминальным (пиратство, огораживания) душком характер нового субъекта. Установка на мировую экспансию как экономическую стратегию сформировалась именно в это время. Наилучшим образом это отражено в двух портретах Елизаветы – 1588 г. Джорджа Гауэра и 1592 г. Марка Герартса-младшего (находится в поместье Дичли). На первом портрете великолепно одетая Елизавета держит руку на глобусе, рядом с ней – имперская корона, а вглуби картины, точнее, фоном изображены английский флот в спокойных водах и испанский флот, который бурное море разбивает о скалы. Пальцы Елизаветы накрывают Центральную Америку, словно указывая одно из направлений будущей, но уже не такой отдаленной, экспансии. Второй портрет по-своему не менее красноречив: Елизавета в украшенном драгоценными камнями белом платье стоит на фоне штормового неба, которое она освещает подобно солнечному лучу; она стоит на карте королевства, причем выглядит в три раза больше Англии, нависая над последней.

В-третьих, постоянная, в течение всего правления Елизаветы, борьба с заговорами – внутренними и внешними, шпионажем, непрекращающаяся тайная война – все это привело к резкому усилению разведки и контрразведки, т.е. выражаясь современным языком, спецслужб в жизни Англии второй половины XVI в. в частности и в функционировании нового субъекта, в его вековую заряженность на изощренную тайную войну вообще. В этом плане можно сказать, что лорд Бергли и Уолсингем – это люди, которые стоят у истоков не только Англии и ее спецслужб, но североатлантического исторического субъекта в целом, это его «повивальные бабки» (точнее, «дедки») и крестные отцы одновременно. Не будет преувеличением сказать, что именно в тайной войне Англия одержала свои главные победы в XVI в. и стала тем, чем стала, – коварным Альбионом.

XVI век был бумом шпионажа, который в том веке развивался по экспоненте. Однако даже на этом фоне английские достижения впечатляют. Уолсингему удалось сплести паутину тайной агентуры не только в Англии, но и в Европе (Париж, Руан, Рим, Парма – далее везде; до нас дошли почти пять десятков имен высокопоставленных агентов одного Уолсингема), поскольку первая линия обороны от папы и католиков проходила именно там – на дальних рубежах. Только великолепная разведка, помноженная на деньги Сити, позволившие подкупать противников, обеспечила разгром Армады в 1588 г., который стал началом 400-летнего марша англосаксов на восток, закончившегося в 1989 г. капитуляцией руководства СССР. После победы над испанцами англосаксы последовательно двигались на восток – Франция, Германия, Россия. И во всех случаях огромную роль играли тайная война, капитал и хищнический напор протестантов, этих максимально иудаизированных христиан (впрочем, христиан ли?).

Одним из результатов всей этой системы процессов стало оформление государства Великобритания, не имевшего исторических аналогов. И дело не в том, что, как заметил Н. Хеншел, британское государство XVIII в. было значительно более централизованным, жестким и менее демократичным, чем так называемые «абсолютистские монархии», прежде всего Франция Людовика XIV и Людовика XV: «Хотя понятие “абсолютизм” не может быть применено к Англии, – заметил Н. Хеншел, – в некотором роде многие его черты характерны именно для этой страны, а не для Франции». Главное в другом: Великобритания XVIII (и далее) века – это торгово-финансовое государство, созданное финансово-землевладельческой знатью, исходно ориентированной на мировой рынок, международный разбой и широкомасштаб­ные геоисторические манипуляции с помощью КС. Причем создавали это государство денежные мешки Южной Европы, приземлившиеся в Европе Северной. «В истории английское государство не имеет аналогий, – писал В. Зомбарт.

Быть может, в мелочах торговые государства древности – государства финикийцев и карфагенян – и представляли собой нечто подобное. Но “мировая империя”, порожденная чисто меркантильным духом, – такого еще не было».

Наполеон (вслед за А. Смитом) назовет англичан «нацией лавочников», Вильгельм II – «низкой торгашеской сволочью», его современники А.Е. Едрихин-Вандам и В. Зомбарт соответственно «Ротшильд-народом» и «нацией торгашей», суть войн которых – обогащение прирожденных торговцев. В основе этих определений, если снять эмоции, лежит констатация простого факта: Великобритания – это в значительной степени возрождение на североевропейской мировой капиталистической основе внеевропейского, восточного по происхождению властно-торгового типа. И не случайно именно такому типу государственности понадобились КС, сначала использование их и союз с ними, а в конечном счете – симбиоз и взаимопереплетение.

Подчеркну еще раз: субъект, который был собран в Англии, собирали далеко не только англичане, но определенные европейские силы, а точнее, международные, поскольку они представляли не только европейскую и далеко не только христианскую традиции. Субъект этот исходно возник как наднациональный спрут, в безопасной Англии покоилась лишь его голова, тогда как щупальца шарили по всей Европе и далеко за ее пределами; спрут этот был не только наднациональным, но и тайным, причем втройне – и как финансы, чья стихия тайна, и как спецслужбы, тоже действующие в тени, и как тайные общества. Фасадом была «британская монархия», которую новый субъект постоянно ограничивал – и, наконец, устранив предпоследнего Стюарта, ограничил почти до упора.

«По-видимому, ни у кого из непосвященных даже и не зарождалось подозрение, – писал барон Рауль де Ренн, – что действительное управление судьбами Англии происходит не в том виде, в каком оно представляется всему миру, и что общеизвестная английская форма правления с ее классическим парламентаризмом не соответствует реальному государственному механизму страны. Все народы, и не только иноземные, но и широкая масса собственного народа, были уверены, что Великобритания завоевала себе свое положение в мире и сделалась в области государственного устройства чем-то вроде идеала для большинства современных народов только благодаря совершенству своего правящего аппарата. И правда, свое могущество Англия сумела достигнуть и удержать до последнего времени действительно только благодаря своей форме правления, но не той, которая известна всему миру, а той, которая состоит из чрезвычайно искусной комбинации явных форм правления с тайными, известными только тем, кто принимает в них участие […], король является главой особой системы негласных законспирированных установлений, руководящих всеми сторонами государственной и общественной жизни страны.

Наряду с явными органами государственного управления, т.е. Верхней и Нижней Палатами и административно-судебными и дипломатическими установлениями, на всей территории Британской империи существуют организации, которые скрыто от глаз непосвященных оказывают решающее влияние на внутреннюю и иностранную политику государства».

Превращение британского короля в 1/7 видимую часть айсберга, с одной стороны, и обретение самим этим «оргайсбергом» реальной мощи, с другой, произойдет на первом этапе развития КС (1710-1770-е годы), но вся подготовительная работа была проделана именно в XVI-XVII в.; североатлантический наднациональный субъект собирался и складывался в борьбе с Испанией и Стюартами, ведя непосредственную, физическую борьбу с ними с помощью национальных сил. Наднациональное качество нового субъекта, его генезис как заземление в Англии некоего наднационального процесса обусловило его важнейшую интеллектуальную, психоисторическую черту – мировое видение, умение оперировать мировыми категориями, игра на мировом поле.


Молчаливый народ
автор Гилберт Кийт Честертон, пер. Марина Яковлевна Бородицкая

Отделывайтесь от нас кивком,
‎грошом или взглядом косым,
Но помните: мы — английский народ,
‎и мы покуда молчим.
Богаты фермеры за морем,
‎да радость у них пресна,
Французы вольны и сыты,
‎да пьют они не допьяна;
Но нет на свете народа
‎мудрей и беспомощней нас —
Владельцев таких пустых животов,
‎таких насмешливых глаз.
Вы нам объясняетесь в любви,
‎слезу пустив без труда,
И все-таки вы не знаете нас.
‎Ведь мы молчали всегда.

Пришли французские рыцари:
‎знамен сплошная стена,
Красивые, дерзкие лица —
‎мудреные имена…
Померкла под Босвортом их звезда:
‎там кровь лилась ручьем,—
И нищий народ остался
‎с нищим своим королем.

А Королевские Слуги
‎глядели хищно вокруг,
И с каждым днем тяжелели
‎кошельки Королевских Слуг.
Они сжигали аббатства,
‎прибежища вдов и калек,
И больше негде было найти
‎бродяге хлеб и ночлег.
Пылали Божьи харчевни,
‎нагих и сирых приют:
Слуги Короны слопали все.
‎Но мы смолчали и тут.

И вот Королевские Слуги
‎стали сильней Короля;
Он долго водил их за нос,
‎прикидываясь и юля.
Но выждала время новая знать,
‎монахов лишившая сил,
И те, кто Слово Господне
‎за голенищем носил,—
Кольцо сомкнулось, и голоса
‎слились в угрожающий гул;
Мы видели только спины:
‎на нас никто не взглянул.
Король взошел на эшафот
‎перед толпой зевак.
«Свобода!» — кто-то закричал.
‎И все пошли в кабак.

Война прошлась по миру,
‎словно гигантский плуг:
Ирландия, Франция, Новый Свет —
‎все забурлило вдруг.
И странные речи о равенстве
‎звучали опять и опять,
И сквайры заметили нас наконец
‎и велели нам воевать.
В те времена никто не смел
‎с презреньем на нас смотреть:
Холопы, подъяремный скот —
‎мы доблестно шли на смерть.
В кипящем котле Трафальгара,
‎на Альбуэрских полях
Мы кровь свою проливали
‎за право остаться в цепях!
Мы падали, и стреляли,
‎и видели перед собой
Французов, которые знали,
‎за что они шли на бой;
И тот, кто был раньше непобедим,
‎пред нами не смог устоять,
И наша свобода рухнула с ним.
‎И мы смолчали опять.

Давно закончился славный поход,
‎затих канонады гром;
А сквайры в себя прийти не могли:
‎видать, повредились умом.
К законнику стали бегать,
‎цепляться за ростовщика,—
Должно быть, при Ватерлоо
‎их все же задело слегка.
А может, тени монахов
‎являлись им в эти дни,
Когда монастырские кубки
‎к губам подносили они.
Мы знали: их время уходит,
‎подобно иным временам;
И снова земля досталась другим —
‎и снова, конечно, не нам.

Теперь у нас новые господа —
‎но холоден их очаг,
О чести и мести они не кричат
‎и даже не носят шпаг.
Воюют лишь на бумаге,
‎их взгляд отрешен и сух;
Наш стон и смех для этих людей —
‎словно жужжанье мух.
Сносить их брезгливую жалость —
‎трудней, чем рабский труд.
Под вечер они запирают дома
‎и песен не поют.

О новых законах, о правах
‎толкуют нам опять.
Но все не попросту — не так,
‎чтоб каждый мог понять.
Быть может, и мы восстанем,
‎и гнев наш будет страшней,
Чем ярость мятежных французов
‎и русских бунтарей;
А может, беспечностью и гульбой
‎нам выразить суждено
Презренье Божье к властям земным —
‎и мы предпочтем вино…
Отделывайтесь от нас кивком,
‎грошом или взглядом косым,
Но помните: мы — английский народ,
‎и мы слишком долго молчим!

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив