Мягкое бессилие

Каждое глобальное событие культурного, спортивного или научного значения (вроде Олимпиады или нобелевской церемонии) мгновенно пробуждает в политиках, комментаторах и политтехнологах желание рассуждать о «мягкой силе» / soft power. Пусть страна не имеет союзников и живет почти в изоляции, режим авторитарен и жесток, права и свободы человека остались разве что в Конституции — зато в области балета/физики/кино мы опередили всех, смотрите, какие люди творят/работают у нас, не вопреки, а благодаря, так победим, все флаги будут в гости к нам.

Идея soft power, как и многие другие отличные идеи, вынутые из научного обихода и отправленные в плаванье по морям поп-политологии, подверглась страшному интеллектуальному изнасилованию. И если сегодня, неважно, в России или где еще, упоминают soft power, то речь в лучшем случае про пиар, а в худшем — про банальную пропаганду. И то и другое — абсолютная противоположность той soft power, о которой писал Джозеф Най — младший и его коллеги.

У них power не «сила», как принято переводить, а скорее «власть». А власть, как учила нас Ханна Арендт, это антипод насилия. Там, где требуется силовое принуждение, власть — сложносочиненная система отношений — пропадает. Власть, в отличие от силы, не инструмент, а самоцель — за власть сражаются и конкурируют, она существует вне зависимости от того, кто конкретно ею обладает. Различие между инструментальной силой и стихийной властью — критично для понимания концепции soft power.

Это как явление природы: если повезет, вы можете его использовать, но не можете спроектировать или полностью контролировать. Вот жесткая сила — средства военного или экономического принуждения — это действительно сила, ее можно рассчитать. Но оружие устаревает, экономическая конъюнктура меняется, баланс сил пересматривается. Оказывается, что без поддержки ценностей (не в возвышенном, а в бытовом смысле) цена силовых побед ничтожна. Вы можете командовать лучшей в мире армией, но какой в этом толк, если офицеры и солдаты вот-вот откажутся исполнять ваши приказы? И напротив,

Теоретик «столкновения цивилизаций» Хантингтон писал, что «Макдоналдс» не исправит исламских террористов. Допустим, «Макдоналдс» здесь и сейчас — нет, но культура ведь и не кассетная бомба. Поколение спустя светские западные ценности на наших глазах превращают детей радикалов в гуманных европейцев. Но возможно и обратное: многие из добропорядочных граждан Веймарской республики, поддавшись соблазнам гитлеризма, стали опорой Третьего рейха.

Что объединяет эти кейсы? Искренность. Как шутил сам Най, лучшая пропаганда — это та, которая не пропаганда. С одной стороны, человек должен быть открыт новому опыту, с другой — он должен встретить нечто подлинное. Не силу, которая его принуждает, а власть, которая ему нечто предлагает.

Вульгаризация soft power — общая проблема. Но если в мире это чаще публицистические упрощения, то в нашей стране ошибочная силовая трактовка глубоко проникла в мозги истеблишмента и свила гнезда в ну очень серьезных документах вроде доктрин/стратегий (информационной, национальной) безопасности и др.

Их логика, несмотря на словесные кружева, примитивна. «Элиты страны N не хотят с нами договариваться? Так задурим головы 1/4 их населения, и выхода у них не останется! Ах, изоляция? Ну смотрите, какой у нас чемпионат, сколько медалей, как жмут руки нашим в Каннах!» Но 150 каналов Russia Today, пусть даже и с Ларри Кингом, — это никакая не soft и никакая еще не power.

Да, пропаганда бывает эффективна. Допинг тоже дает мгновенный результат. В эпоху постправды и дипфейков ложь легко выдать за правду — но мы же все видим, как быстро тайное становится явным? У российской «мягкой силы» причина и следствие перепутаны местами. Это печальная аберрация сознания, что вкладываться в спорт нужно ради медального зачета, а не ради спортсменов; что поддержка кинематографу нужна для образа страны, а не производства хорошего кино; что

Все государства эксплуатируют культуру, спорт, науку в своих политических целях — но успеха добиваются те, для кого это продукт «побочный». Бонус для систем, которые десятилетиями тратят огромные средства на так называемый «человеческий капитал», без расчета получить какую-либо власть/влияние назад. У нас же все наоборот: власть и влияние есть цели, а основный продукт стал побочным.

Современный мир предоставляет беспрецедентные условия для конкуренции культур, идей, ценностей и образов жизни. Но это конкуренция жесткая, долгая, изматывающая, и с каждым годом она будет лишь усиливаться. Сильная национальная культура дает на старте преимущество — и грустно, как ради сиюминутных амбиций, будь то Сочи-2014 или ликвидация СМИ-«иноагентов», страна стреляет себе в ногу и истребляет даже надежду на появление реальной «мягкой власти» еще на годы и годы вперед.


Кирилл Фокин