Моя самая запоминающаяся встреча с педофилом. Из прошлого, непошлого...

jananov — 26.08.2015

Ну что, соскучились по ТанЕчкиным историям? А давайте сюда ваши глаза и уши, буду нести всякий бред и чернуху, короче, все, что я так люблю.

Пилечка pili_grimka наваяла пост (простите, он под замком, но наши общие друзья смогут приобщиться к сему прекрасному) про Канадских граждан и педофилов, очень его рекомендую к прочтению, ибо размах долбоебизма их впечатляет, даже завораживает. Ну а я, в свою очередь, не смогу да и не поделиться своими личными встречами с извращенцами.

В детстве я была ребенком неприкаянным, гуляла сама по себе, что твоя кошка. Где целыми днями шляюсь, моих пращуров совершенно не волновало, главное, чтобы ночевать приходила, ну а остальное - полная свобода моей чести и совести (в 16 это отношение резко изменилось, но скорее по боязни того, что смогу принести в подоле).

Нонешним детям такого и не снилось, их, болезных, некоторые, особенно озабоченные воспитанием родители, на поводках прогуливают и в школу, а то и в институт за ручку водят.

В то же время, о котором сейчас хочу рассказать, мне исполнилось 12 лет, шел 1993 год от рождества Христова, совок уже развалился, а к власти пришел Борис первый, он пока же и единственный. Это был один из самых поганых в нашей семье годов и жили мы тогда очень бедно. Я донашивала за братом его брюки из вытертого болотно-зеленого вельвета, его же синюю лоснящуюся олимпийку на молнии под горло и коричневую куртку из толстой ткани, типа брезента, с жутким желтым искусственным мехом.

Возле нашего дома имелся гаражный кооператив, где постоянно торчали счастливые владельцы раздолбанных Запорожцев и Москвичей. Но не о них сейчас речь, а о бродячих собаках, которые частенько щенились под этими самыми гаражами.
Мы, дети как нищих, так и весьма обеспеченных родителей, торчали там целыми днями, таская этих пузатых, блохастых, необычайно трогательных своей младенческой пухлостью, маленьких щенков, по своему их воспитывая.

Там же мы и цепляли вшей, которых в те года водилось во множестве (воистину кары Египетские), несколько раз, пару лет подряд, в области даже объявлялась эпидемия. Матери, с воплями и проклятьями, обливали наши дурные головы керосином, а в школе, на всегда внезапных проверках педикулеза, мы сидели не дыша, в холодящем кровь ужасе, ожидая раскрытия такой стыдной тайны. Но Бог всегда миловал, выводили других детей, окончательно позоря их в глазах окружающих.

Два щенка выросли в наших общих дворовых собак: Джима и Дину. Небольшие, юркие, черно-белые, постоянно голодные и необычайно дружелюбные существа. Я частенько с ними играла, гуляла с ними по городу, ходила в парк. В детстве мечтала о собственной, личной собаке, которую могу назвать своей, но мать всегда была решительно против этого.

Вот, наконец, и приблизилась к сути своего столь пространного повествования, а именно: к самой моей яркой встрече с педофилом.

В тот день я, взяв с собой Дину и Джима, пошла в парк, на территории которого находился на тот момент единственный в городе стадион. Расположен он весьма живописно, у подножья высоченного холма, обзор с которого на раскинутое под ним футбольное поле был особенно хорош. Стадион, со всех сторон, обнесен высоким забором и во время проведения матчей частенько курировался милиционерами, которые ловили злостных нарушителей и обкладывали их штрафом за нахождение на закрытой территории.



(Здесь же и находится самый таинственный памятник города, немногие знали о его существовании, а теперь он восстановлен и деревья, скрывающие его от взоров, вырублены)


В иное же время, он абсолютно безлюден, лишь можно увидеть бегуна, описывающего свои бесконечные кольца вокруг футбольного поля, или же на городошном поле услышать как со звонким стуком биты, сухим щелчком разлетаются по помосту деревянные чушки. Хорошо помню этот ссыпающийся, веселый звук, эхом отражающийся от подножья холма и замирающий только после долгого метания средь пустынных трибун, в тщетном поиске для себя окончательного приюта.

Девочкой я была тощей, протиснуться сквозь прутья ограды не представляло для меня труда, а при наличии плотной одежды, как этой самой, мальчуковой, толстой куртки, всегда можно было, пройдя чуть вниз по склону холма, пронырнуть в заветную, кем-то давно подкопанную под забором яму, о которой мог не знать только совершенно незнакомый с нашим городом человек.

Собаки пролезли вслед за мной и, мотая хвостами, привычно балуясь между собой, побежали вперед. Они давно уже знали все мои маршруты, для них не составляло никакой тайны то, что я сейчас пойду на самый край вершины холма и буду долго осматривать открывающийся перед глазами вид.



Что я и сделала. Стояла ранняя весна, снег, в большинстве своем, уже сошел, но, грязные его пласты, все еще виднелись то тут, то там, а где-то он лежал и ледяной, искрящейся, неподдающейся солнцу, горкой, вызывавшей одним своим видом, быстрый, поднимающий все волоски на коже озноб.

Футбольное поле выглядело грязным пятном, с вытоптанными сотнями ног привычными ямами возле затянутый драной сетью вратарских ворот. А по коричнево-оранжевой дорожке, плотным кольцом охватывающей все это великолепие, постоянно накручивал ровные круги, всегда легко одетый, всегда бегущий атлет. Интересно, приди я сейчас на это же самое место, больше 20 лет спустя, то увижу ли снова его литую, ровно дышащую спину и работающие с механической цикличностью ноги?

- Добрый день, - услышала я неожиданно за своей спиной мужской тихий голос.

Вздрогнув, обернулась, сердце заколотилось, тело напряглось, бежать, скорее бежать!

Сзади меня стоял мужчина. Надо же, совершенно не помню его лица, какая-то незапоминающаяся внешность, одежда серая или черная, сливается с оголившейся от снега черной землей. На носу очки? Не помню, но может быть. Он как-то заискивающе мне улыбается, субтильное телосложение, не вызывающее ни тревоги, ни страха.

- Не бойся. Я тоже хочу посмотреть. Весна, знаешь ли, снег тает...

Я что-то мычу в ответ, смутившись тем, что он обращается ко мне так вежливо. Мы стоим и смотрим. С городошного поля, закрытого от нашего взора высокими, растущими на склоне холма, деревьями постоянно доносится деревянный стук биты и быстрый стрекот разлетающихся от нее плашек. Этот звук так хорошо ложится на бесконечное гудение весеннего, чуть промерзающего от холодного ветерка и тут же тающего от солнечного тепла, воздуха. Бегун все так же нарезает круги, а, пока еще голые, ветки берез над нашими головами еле слышно шуршат.

- Это твои собаки? - опять неожиданно спрашивает мужчина, о котором я уже успела забыть.

- Да, - отвечаю ему чуть дрогнущим, слежавшимся от долгого молчания голосом. Мне вообще непривычно разговаривать со взрослым, от чего смущаюсь и чуть заикаюсь.

- Они не кусаются?

Он не смотрит на меня, взгляд устремлен на поле, тело недвижно.

- Нет. Они очень добрые.

Дина и Джим проносятся мимо нас несколько раз, покусывая друг друга за уши. Они брат и сестра и необычайно связаны между собой, все время вместе. Я стою, как и всегда, на одном месте, они же находят для себя сотни дел, успевая обежать все вокруг.

- У тебя сзади куртка испачкана.

Я краснею, верчусь, стараясь оглядеть себя со спины, стряхиваю ладонью полУ куртки.

- Да не там. Дай я.

Он властно берет меня за плечи, разворачивает к себе спиной и энергично проводит рукой по моей куртке.

- Где же ты так замаралась-то? Вот, никак не ототру. О! А у тебя еще и брюки грязные!

Я стесняюсь, впадаю в какой-то паралич под его диктующей волей, пытаюсь отблагодарить и мягко вырваться. Мне стыдно, что он со мной так возится.
Его же голос переходит с властного на какой-то мурлыкающий, подобострастный.

- А под брюками что? Попа, наверное, тоже испачкалась?

Лезет рукой мне под штаны, она проходит легко, ведь я тоща как кузнечик, а в талии особенно, гладит мою попу.

Я впадаю даже не в простой ступор, а какой-то гипноз, ведомая и послушная, не могу ничего ни сказать, ни сделать. Он расстегивает мне ширинку, приспускает брюки, гладит мои ноги в колготках, что-то бесконечно говорит, но я не улавливаю слов, они сливаются в какое-то сплошное журчание, не несущее никакого смысла.

Бегун нарезает круги, заведенный человечек, гулким эхом доносится стук деревянных плашек с городошной площадки, с далекой, невидимой отсюда автомобильной дороги, слышится ровный шум постоянно проносящихся машин. Небо размытое, прозрачно-голубое, легкая пелена облачков тонкими нитями рвется над моей головой, солнце равнодушно греет лицо и никому нет никакого дела до того, что делает со мной этот человек с его размытым в моей памяти лицом.

Я молча плачу, слезы копятся на ресницах и бурной оттепелью капают с них, зрение размывается, заволакивается, дрожит как в глади воды, плывет отражением высоких ветвей, качающихся над ней деревьев...

Мужчина поднимает на мое лицо глаза и я вижу свое отражение в затуманенных стеклах его очков. Он замирает, смотрит на мое молчаливое, но такое безутешное, отчаянное горе и почему-то смущается. Извиняется, надевает обратно мои брюки, одергивает куртку, еще раз извиняется и уходит, зачем-то пятясь.

Что он увидел в моих глазах? Крушение, разлом, гибель, атомную, выжженную небесным огнем пустыню?

Собаки снова вернулись, крутятся возле моих ног, скачут, марая грязными лапами колени, скулят, не в силах привлечь внимания. Я стою недвижно, обращенная внутрь себя, по прежнему роняя крупные слезы, ощущая полную пустоту с своей ободранной до крови душе и настолько огромную тоску, что ноет сердце...

Оставило ли произошедшее хоть какой-то след в моей психике? И да, и нет. Я знаю, только то, что даже такой зверь, каким для меня стал этот человек без лица, жалости не чужд...



И никогда больше я не доверяла незнакомым, как впрочем, и знакомым мужчинам. Всегда ждала от них какой-то неожиданности, боялась повернуться спиной...

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив