Моя 10-ка лучших биохорроров - 3.

moskovitza — 30.10.2024

Первая часть здесь, вторая - здесь.


8. Живая радуга.

«Только родился и уже умер», - недоумевает первоклассница Катя (первая роль будущего номенклатурного «посла мира» Кати Лычевой), склонившись над окоченевшим трупом утенка в финальной сцене фильма «Живая радуга», вышедшего на экраны 15 мая 1983 года. Этот «немного веселый, немного грустный фильм для самого нежного возраста», как охарактеризовала свой режиссерский дебют Наталья Бондарчук, пронизан темой смерти: не успев высидеть яйца, погибает под колесами машины утка Чернушка; в родах умерла мама (сводная сестра режиссера Алена Бондарчук) безутешного Миши - молочного брата Кати, решившего спасти кладку Чернушки в самодельном инкубаторе; гибнут в огне лесного пожара обитатели Крымского государственного заповедно-охотничьего хозяйства им. Куйбышева - любимого места охоты советских руководителей, в котором служит егерем Мишин овдовевший отец (муж режиссера Николай Бурляев) под началом строгой директрисы (мать режиссера Инна Макарова); умирают герои Легенды о Чорном Кузнеце, рассказанной детям учительницей Марией Сергеевной (сама режиссер). Скорбя над могилой утенка, маленькие ученики Марии Сергеевны проникаются ужасной истиной: жизнь не просто производит смерть, жизнь - это и есть смерть, расчищающая пространство для новой жизни.



«В 1982 году в Ялтинском филиале студии имени М. Горького я начала снимать свой первый детский фильм, - вспоминала Наталья Бондарчук в книге «Единственные дни», - Мне достался очень слабый сценарий по рассказу Николая Носова «Веселая семейка». Пришлось переделывать его от первой до последней буквы». Дело, разумеется, было не в качестве работы крепкого профессионала Евгения Митько, специализировавшегося на киноадаптациях советской литературы (известность принесли ему «Республика ШКИД» и «Бумбараш»). В сценарии, верном литературной основе, не оказалось места для нового всепоглощающего увлечения начинающего режиссера: «К учению Рерихов я пришла к тридцати годам [т.е. как раз к началу съемок],- рассказывала Бондарчук в интервью, - Я увлеклась Живой Этикой и получила ответы на самые потаенные вопросы».

Носов в «Веселой семейке» решал вполне практические вопросы, далекие от проблематики Агни-Йоги. Целью вышедшей в 1949 году повести было "спустить" детской аудитории дискурс, заданный августовской сессией ВАСХНИЛ 1948 года, завершившейся сокрушительной административной победой мичуринской агробиологии над лженаукой генетикой. В центре внимания Носова - теория одной из героинь сессии, профессора Ольги Лепешинской о самозарождении жизни из неоформленного «живого вещества». «Яйца из магазина для такого дела не годятся, - говорит мама Коле, внезапно (очевидно, под влянием медиауспехов лысенковской науки) решившему построить домашний инкубатор, - Для цыплят нужны самые свежие яйца, которые курица недавно снесла, а из тех яиц, которые долго лежали, цыплята уже не выведутся». Верный идеям девственного размножения Носов избегает упоминаний о необходимости спаривания для оплодотворения яиц, ставя успех выведения цыплят исключительно в зависимость от «свежести» порождающего их живого вещества, т.е. его витальной силы, и от поддержания температурного режима инкубатора.

Предложенная Носовым модель инкубатора как машинного филума - иерархической молярной сборки, в которой младшим школьникам с их хаотической молекулярной активностью отводится место суррогатного органа машинной репродукции, оказалась созвучна идеям второй консервативной революции. Как заметил Фуко, «концлагеря родились от союза воображения больничной медсестры и воображения птичника. Больница плюс птичий двор - вот фантазм, стоящий за концлагерями». В течение пяти лет после первой публикации «Веселая семейка» выдержала не менее семи изданий общим тиражом свыше полутора миллионов экземпляров - в два раза больше, чем суммарный тираж изданных по поручению ЦК ВКП(б) стенографического отчета сессии ВАСХНИЛ и доклада академика Лысенко «О положении в биологической науке».



Бондарчук с одержимостью неофита ухватилась за носовскую модель инкубатора, чтобы дополнить сборку механицизма и витализма недостающими звеньями. «Радуга есть символ синтеза», - говорится в книге Живой Этики «Братство». «Живая радуга» дает маленькому зрителю возможность ознакомиться со всеми составляющими синтетической философской антропологии Рерихов. Кроме уже знакомого по повести Носова партеногенеза (согласно «Тайной доктрине» Блаватской, получавшей инструкции от агента «М» в том же уголке лондонского Гайд-парка, что и чета Рерихов 70 лет спустя, ранние суб-расы человечества размножались посредством выделения жизненного флюида, капли которого образовывали яйцо, служившее внешним вместилищем для зарождения в нем плода), это и пантеизм («Пап, посмотри: галактика и живая клетка совсем одинаковые - это все одно!» - восклицает Миша. «Да, я и весь мир - все это одно целое», - охотно откликается герой Бурляева (спустя годы актер так вспоминал о своем пути к Агни-Йоге: «Учитель мой, Тарковский, подался в дзен-буддизм. Я и подумал тогда: дай-ка попробую, пойму, что это такое. Потом Рерих, Блаватская...»)), и панпсихизм (Миша по очереди вынимает яйца из инкубатора, чтобы пожелать им спокойной ночи), и, разумеется, энергетизм.

Оператор-постановщик Александр Филатов выстраивает кадр так, чтобы положительные герои оказались очерчены солнечным светом ауры. «Именно светонаполненность нашей ауры говорит о духовности человека», - проповедовала Бондарчук. «Но бывают иные ауры», - грозно предупреждала режиссер, цитируя строки Елены Рерих: «Все злобно продуманное особенно сильно окрашивает нашу ауру и отягощает сознание».





Именно это и случается с девочкой Катей, решившей прекратить бессмысленный эксперимент и покинуть машинную сборку, и, тем самым, по мнению сектантов-надзирателей, обратившейся ко злу. Следуя своим сиюминутным желаниям и эмоциям, Катя загрязняет собой тонкие энергетические миры, выбирая самые плотные краски радужного спектра. «Не пытайтесь даже затронуть такого человека, - предупреждают Учителя Живой Этики и с недвусмысленной угрозой заключают: - Часто такие люди уничтожаются, ибо переработка их почти невозможна».

Рационализация мира «Веселой семейки» осуществлялась через застывшие образы «счастливого детства» и устойчивую размеченность идеального советского бытия. Выход из этой молярной сборки был невозможен по определению. «Живая радуга» показывает, что «магическая» рационализация позднесоветского мира через непрерывное становление потоков желания также не решает проблемы ускользания: Катя не может покинуть кажущуюся гибкой, но грозящую уничтожением молекулярную сборку.

Так Наталья Бондарчук подводит юных зрителей к пониманию того, что многочисленные смерти в фильме не были дискретными случайностями, ведь смерть - это неравномерный, но постоянный процесс уничтожения скоплений живой материи, а жизнь - безразличное Иное во всей его шокирующей отчужденности от человека. Именно эта беспрецедентная для детского кино эстетизация смерти и разложения, демонстрация мортальных источников становления человеческой субъективности сделала Наталью Бондарчук иконой Чорного Витализма.


9. Летние впечатления о планете Z.

«Во сне Алексей Палыч дергал ногами и стонал. Ему снились люди в милицейской форме, которые толпой гнались за ним по пустынной и бесконечной дороге». Ленинградский писатель Юрий Томин хорошо знал, какие порождения тьмы чаще других приходят в ночные кошмары простых советских граждан, таких как школьный учитель физики Алексей Павлович Мухин из дилогии «Происшествие в Кулеминске», положенной в основу авторского сценария фильма «Летние впечатления о планете Z», вышедшего на телевизионый экран 5 января 1987 года. Уже в книге «Шел по городу вошебник», по праву поставившей Томина в первый ряд мастеров детской литературы беспокойного присутствия, он откровенно рассказывал о призрачной охоте этих швабр и бутылок Елдабаофа за адренохромом для нужд архонтов: «Милиционеры очень любят детей. Не верите — посмотрите детские фильмы. В фильмах милиционеры всегда улыбаются детям. И все время отдают честь. Как только постовой увидит мальчика, так сразу же бросает свои дела и мчится, чтобы отдать ему честь. А если девочку увидит — тоже мчится. Наверное, ему все равно — мальчик или девочка. Главное — успеть отдать честь».



В экранизации, выполненной режисером Евгением Марковским в узнаваемой стилистике «фильма категории Z», обитатели Земли - низкобюджетной, созданной по остаточному принципу планеты категории Z, сталкиваются с космическим ужасом напрямую, без милицейских посредников. Каждая инопланетная цивилизация ищет в других мирах то, в чем нуждается для обеспечения жизнедеятельности - будь то водород, кислород, углерод, кремний, золото... Космический рейнджер, материализовавшийся в школьной мастерской Алексея Палыча и его ученика Бориса Куликова (Сергей Шакуров и Гедрюс Пускунигис) из голубого луча, направленного на планету Z информационно-энергетическим полем планеты Х, и получивший у гостеприимных землян имя Феликс (Арнас Катинас), так описывает цель своей миссии: «Мы утратили какие-то важные свойства разума. Если говорить вашим языком, мы утратили какие-то человеческие качества. Вот мы их и разыскиваем на других планетах. Наша техника нам это позволяет». Коллега Феликса по галактической <�геолого>разведке из второй части кулеминской дилогии, работающая в экзоскелете своего дубля - инструктора по туризму Елены Дмитриевны, еще более откровенна: «У нас не хватает эмоций. Страх, смелость, доброта, зависть, сочувствие, любовь, неприязнь - это ваши чувства. Для нас они не существуют. Как ни странно, мы в них нуждаемся».

Демонические силы планеты Х исследуют проявленные миры в поисках жизненно необходимой энергии беспокойства и неудовлетворенности. «Я понимаю, что с вами можно работать», - довольно говорит своим контактерам Феликс, быстро оценивший несчастную планету Z как настоящую кузницу гавваха, на протяжении веков вырабатывающую энергию страданий в товарных количествах. Остается только наладить механизм изъятия и транспортировки ценного сырья, не выдав себя (провалившиеся разведчики «отзываются Центром», т.е. экстерминируются) и своих подлинных целей. «Может быть, на той планете сейчас тихо наслаждались, извлекая какую-то свою пользу от земных трудностей, неприятностей и нервотрепки, - открыто пишет Томин, - А может быть, шумно радовались своей удаче, которая складывалась из неудач Алексея Палыча и Бориса; радовались и чокались бокалами, придумывая новую экспедицию...».

Поиск первоисточника дуккхи приводит Феликса в летний спортивный лагерь, где ВИА «Астронавты» репетирует рок-оперу «14 этажей одиночества», сюжет которой укладывается в три реплики главного героя: «Коля Звездочкин (высовываясь из окна тринадцатого этажа): Эй, кто там есть? - Неужели там нет никого? - Значит, нет никого. Значит, мне опять показалось (прыгает вниз с подоконника)». «Одиночество должно быть, - объясняет Феликсу основы земного страдания руководитель ансамбля Эндрю Морковкин (Дмитрий Харатьян), явно высмеивая коммунарские видения Анчарова из сериала «В одном микрорайоне»: - Ты представь себе, что живешь в таком же доме. Вы все жутко одиноки, вы стремились друг к другу. Но вас разделяют этажи. Неужели ты пойдешь на чужой этаж, постучишь в чужую дверь и скажешь: "Приходите ко мне"?» «Да», - не задумываясь, отвечает бессубъектный Феликс, лишь имитирующий земную форму жизни и подключенный потоком энергии к искусственному всеобщему интеллекту. Так на планету Х поступает информация о том, что источником гавваха на планете Z является обособленность и независимость индивидуальной души, позволяющая человеку располагать собой как вместилищем индивидуального разума.



Задание выполнено, и потерявший бдительность Феликс, как и положено секретному агенту, проводит досуг в компании прелестных юных физкультурниц из баскетбольной команды «Буревестник», которая с тем же успехом могла бы называться «Кулеминские кукушки» - это сборка сенсорных автоматонов в однотипной боевой раскраске с синхронизированными разумом и  речью. «Девчонки... он от них совсем обалдел», - меланхолически замечает Боря, когда Феликс в беспечном забытьи расцеловывает своих пассий в румяные щечки, и тут баскетболистка Тома утробным голосом отдает приказ № 227: «Свою вину ты должен искупить кровью!» «Кровью... кровью... кровью...», - эхом разносят Кукушки.

Гаввах с людей собирается посредством лярв, закачивающих в жертву навязчивые нереализуемые идеи и заставляющих ее им следовать. Феликс, сам того не зная, наткнулся на заградотряд таких лярв в девичьем обличье. Наблюдательный Боря прямо говорит: «Замаскированная под человека змея, как все девчонки». Да, Кулеминские кукушки - это сборщики сырья для подлинных хозяев планеты Z - рептилоидов, для которых Земля - всего лишь ферма гавваха (особенно деликатесного при истечении крови).

Планета Х «отзывает» разоблаченного агента (субстанция, которую он впопыхах синтезирует в качестве «крови», вызывает нервный смех у главврача больницы) и посылает ему на смену «вторую модель» (так Томин, вслед за Филипом К. Диком, называет андроидов) с имитацией крови в биологической маскировочной оболочке (чтобы «доказать, что она не машина», Елена Дмитриевна  «подняла острый камушек и провела им по предплечью. Показалась кровь»), а, значит, борьба двух космических хищников за питательные боль и страдание человечества будет продолжаться.

Можно ли укрыться от этой схватки? Томин, по позднесоветской традиции, предлагает дурковать, пополнив ряды «нервных» в Кулеминской психушке - «тихих, скромных и услужливых людей, чьи болезни, понятные врачам, но незаметные для окружающих, гнездились внутри них». Настроенный более реалистично Алексей Палыч предвидит создание «искусственного мозга» - искусственного общего интеллекта, «машины, наделенной чувствами», хотя и добавляет: «Надеюсь, у человечества хватит ума не докатиться до этого». Но у отдельно взятого человека всегда найдется возможность отделить свой ум от тела и отдать его на аутсорс общему разуму, инсталлированному внешними паразитическими силами, в обмен на хитиновый покров, обещающий защиту от страхов, обиды, вины и стыда и гарантирующий беспримесное удовольствие от жизни на планете Z.


10. Необыкновенные приключения Карика и Вали.

«Карик, я нашла медовые шарики! Ура!» - кричит маленькая Валя из бутона диковинного цветка. Хорошо, когда удается снять вес в одно касание, но зачем орать об этом на весь лес, - недоумевают зрители фильма «Необыкновенные приключения Карика и Вали», вышедшего в телевизионный эфир 25 марта 1988 года. Цветок энотеры закрывает свои лепестки, и Валя оказывается в ловушке. Эта засада на закладку, как вскоре выяснится, станет не самым сложным испытанием на пути ученика 3-его класса Оскара Петрова и его младшей сестры (Алексей Черцов и Анна Дикуль) через странный, пугающий и жестокий мир насекомых, в котором они оказались, драматически уменьшившись в размерах в результате безудержных экспериментов с веществами, синтезированными безумным профессором-энтомологом Енотовым (Василий Ливанов) в своей квартире на Охте.



«Карик, куда мы попали? Здесь все только и делают, что едят друг друга!» - проницательно замечает Валя, наблюдая в опасной близости беспощадное сражение двух отвратительного вида гигантских насекомых за еще не остывший труп третьего. «Да тут только и делают, что едят друг друга, - спустя какое-то время в ужасе вторит сестре Карик, - Ты лучше радуйся, что мы живы!» «Ну что вы, здесь не более опасно, чем на улице любого города!» - беспечно восклицает профессор, выпивший уменьшительную жидкость и отправившийся вслед за детьми. В изданной в 1937 году книге Яна Ларри, адаптировавшего для советских детей надежно забытую повесть Эразма Маевского «Доктор Мухоловкин», эта реплика звучит несколько иначе: «Как видите, здесь так же безопасно, как на улице любого города. Я уверен, что никто из насекомых и не подумает полакомиться нами». Через три года госбезопасность сомкнула свои жвалы на горле писателя, а когда ослабила хватку через 15 лет лагерей и ссылки, истории о попытках укрыться от всевидящего ока в структурах микромира уже были поставлены на поток - практически одновременно к читателю пришли «В Стране Дремучих Трав» Брагина, «Эльмис профессора Рембовского» Ункевича, «Алеша Перец в стране гомункулусов» Жемайтиса, «Их было четверо» Гордашевского.

Но тщательно расчерченные в этой эскейпистской прозе линии ускользания, детерриториализации и дестратификации интересуют опытного сценариста Александра Александрова («Деревня Утка», «Сто дней после детства») не в большей степени, чем восхваление инсектоидного социального порядка в брежневианских «Тайнах муравьиного города» Романова и «В пещерах мурозавра» Сухановой, или модели становления-насекомым - неважно, магические ли, как в повести Медведева «Баранкин, будь человеком», или квази-научные, как в снимавшейся одновременно с «Кариком и Валей» и вышедшей годом раньше «Мухе» Кроненберга.

В центре внимания сценариста - странный эпизод из повести Ларри, выпускающий наружу безымянные темные аффекты, ярость и возбуждение профессора Енотова, написанный с таким страстным эротическим напряжением, которое не встречается даже в манге о межвидовом кинке:
«В эту минуту он позабыл обо всём на свете. В руках его билась оливковая экофора. Иван Гермогенович, задыхаясь от волнения, вцепился в бабочку. Бабочка рванулась, стараясь освободиться от объятий профессора, но он крепко держал её. После минутной борьбы они оба рухнули на землю. Упираясь ногами в грудь профессора, экофора билась под ним, стараясь освободиться, но Иван Гермогенович, подмяв экофору под себя, не выпускал её.
— Ну нет уж, — бормотал профессор, напрягая все силы, — не отпущу я тебя. Ни за что не отпущу! Умру, но не выпущу из рук!
Бабочка взмахнула крыльями, но он ударил её по голове, и она снова оказалась под ним.
— Да погоди же ты, — уговаривал Иван Гермогенович экофору, которая таскала его по земле, била крылышками, брыкала ногами, всячески пытаясь освободиться. — Ай какая ты! Да перестань же, перестань! Как не стыдно брыкаться. Все равно же я тебя не выпущу!»

Обезумевшим профессором движет даже не вожделение, а какое-то бессодержательное, саморазрушительное телесное стремление, тем более странное, что направлено оно на радикально иную по отношению к человеку, вызывающую инстинктивное отторжение форму жизни. Стандартный подход описывает мир насекомых в биологических терминах; постижение иного возможно лишь через биоморфизм, моделирование, смешивание и столкновение тел: только став мухой, безумный ученый Сет Брандл приближается к пониманию того, что значит быть мухой. Пугающая истерическая ксенофилия  профессора Енотова - это не просто желание понять другого или стать другим - это желание войти в другой порядок бытия. Чтобы передать кинематографическими средствами этот переход профессора из одной релевантной реальности в другую, режиссер Валерий Родченко отважно шагнул из жанрового кино (его герметичный детектив «Два долгих гудка в тумане» выдержал в прокате 1981 года конкуренцию с аналогичным «Роковым путешествием» Джона Гиллермина) на территорию паракинематографа, мысленно переснимая «Хроники Хеллстрома» Дэвида Уолпера на студии «Трома» (к сожалению, снятый в той же стилистике через пять лет блестящий биоделический хоррор «Полигон-1» стал последним в фильмографии режиссера).



«Вы что же, считаете, что я ненормальный?» - бешено смеется, обращаясь к участникам импровизированной пресс-конференции, полуголый профессор Енотов, млея на кушетке в своей квартире в объятиях гигантского атлетично сложенного черно<�коже>го жука, привезенного им из экспедиции. Жук лишь снисходительно улыбается, приобняв за плечо своего пылкого любовника. «Не могли бы вы рассказать о своем спутнике - он так интригующе молчит», - пытаясь снять напряжение, обращается к профессору модератор пресс-конференции. «Вы спрашиваете, разумен ли он, или им управляют какие то сложные инстинкты? - отвечает Енотов, - Я надеюсь, что придет время, когда он сам сможет вам ответить». Где-то присутствующие уже это слышали: «Мы поняли, что нас изменили и сделали частью их мира. Мы не знали с какой целью, но знали, что когда-нибудь нам скажут».

При столкновении с радикально иным человек лишается привилегии самостоятельно определять, как он схватывает и понимает нечеловеческое; мыслится лишь само это непонимание, сама немыслимость схватывания чужеродной биологи(к)и. За дружелюбным видовым эгалитаризмом и производством новых сексуальностей скрывается целенаправленная чуждая воля. Бесцельное желание профессора Енотова, его танатическое влечение к чужому - это и есть чужое. Это чужое желание, инсталлированное в Ивана Гермогеновича и в миллиарды других человеческих особей при помощи акустических и химических (феромоны) сигналов и неизбежно ведущее к наследованию ими новых социальных паттернов через негенетические факторы. Это инопланетное присутствие, которое человеку не под силу ни ассимилировать, ни изгнать.



Такова моя 10-ка лучших биологических хорроров. А какие фильмы о "выживании" жизни из ее привычных форм нравятся вам? Было бы интересно знать.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив