Соорудил очередную главу. Даю отрывки.

barchk — 03.01.2025

Партия – это ум, честь и совесть нашей эпохи.

Ленин.

Моим самым первым и самым тягостным впечатлением от советского коммунизма была картина длинной очереди на Красной площади: люди часами стояли за тем, чтобы взглянуть на их покойного святого Владимира Ильича Ленина.

Часто фотографируемая для газет, эта очередь русских людей с их пассивными крестьянскими лицами, отмеченными печатью столетнего гнёта и молчания, стала очень знакомой деталью даже для тех, кто никогда не был в Москве.

Но ни одна фотография не схватит того, что значит для этих людей и для их настроения это паломничество к Ленину – главная церемониальная обязанность советской политической жизни.

Отступление переводчика. Он на ВДНХ в тюбетейке и ему лет пять.

Отступлю, как переводчик, сразу же. Я был в Москве раз 50, наверное. Кроме того, полтора года в 1979 и 1980 годах с апреля первого и по октябрь второго года, я там служил.

Но ни разу, подчёркиваю, никогда, мне в голову не пришла мысль встать в эту бесконечную очередь, которую я, конечно, наблюдал, когда заходил в ГУМ.

Более того, люди, стоявшие в этой угрюмой чёрной череде фигур, казались мне идиотами, потому что проводили своё время за бесцельным занятием посмотреть на сушёного террориста, свернувшего Россию с пути нормальных государств во имя надуманного, уже наполовину протухшего даже к тому времени марксовского идеала.

Но это я понял уже в зрелом возрасте, а созрел я умственно где-то к 10 годам.

Важно, что ни мама, ни сестра, хотя она была завзятой комсомолкой и зам. председателя совета дружины нашей Первой сортавальской школы тоже ни разу меня не повели туда. Мы ходили на ВДНХ, ездили на дядином Запорожце по Подмосковью. В увольнениях я ходил в Третьяковку и музей Пушкина. В Большой театр два раза ходил по контрамарке одного военного пенсионера, который там заведовал гражданской обороной и жружил с моим начштаба майором Калининым. С сестрой, когда мне было лет 8, мы ходили однажды в музей-дом “творчества крепостных” в Останкино, * и я хорошо помню, что там надо было надевать войлочные тапки, чтобы не попортить паркет. Когда я работал на ТВ и был с месяц на курсах усовершенствования работников ТВ в Москве, то посещал музей – квартиру Эйзенштейна. Ходил в кинотеатр “Иллюзион” и библиотеку Иностранной литературы. Но только, свят-свят, свят, не в мавзолей дохлого сифилитика Бланка.

* Примечание автора. Клик по ссылкам в ЖЖ выводит на пост в моём гуглевском блоге. Только оттуда откроется ссылка.

Однажды, в пасмурный ноябрьский день, я присоединился к пилигримам. Очередь уже пересекла Красную площадь, сошла вниз по плавному спуску вдоль Исторического музея, обогнула угол стальных ворот, прошла мимо могилы Неизвестного солдата, и протянулась ещё на пару сотен метров, прежде чем поредела где-то под сводами одной из башен на входе в Кремль. День был холодным. Все были в верхней одежде, люди держали руки в карманах или кисти рук под мышками, обхватывая тело. Когда наша часть очереди приблизилась к хорошо охраняемому милицейскому кордону у подножья спуска, откуда мавзолея всё ещё не было видно, милиционеры и сотрудники в штатском стали выравнивать её и расставлять нас по парам. После того, как мы прошли кордон, гиды стали собирать дамские сумочки, чтобы потом вернуть. За исключением этой длинной очереди, Красная площадь была безлюдна, как какая-нибудь древнегреческая площадь перед началом спектакля. Её пустота придавала импульс ожиданию, накладывала отпечаток порядка и послушания.

Сам я находился в группе туристов из ГДР, хотя меня поставили в пару с высокой русской блондинкой. Двигаясь, мы переговаривались вполголоса, из уважения к церемониалу. Наша колонна перемещалась по булыжной мостовой к собору Василия Блаженного и посреди площади делала резкий поворот под прямым углом прямо к мавзолею Ленина. На повороте контраст между этими двумя русскими усыпальницами был поразительным: вначале мы увидели хаотичную красоту собора с его калейдоскопом цветов, весело играющих на маковках в форме луковиц, ананасов и шишек, а потом узрели приземлённую, строгую, неприкрашенную, но величавую в своём красном граните архитектуру четырёхугольного мавзолея. Перед нами были две стороны русского духа – духа экзотичного и духа строгого. И ведь Сталин однажды уже был готов снести символ первого – угрожал убрать собор с площади.

На нашем пути мы миновали нескольких милиционеров, а по мере приближения к повороту я увидел голубые погоны и петлицы солдат войск КГБ, стоявших через каждые пять метров. И я, и моя русская спутница перестали разговаривать, повинуясь инстинкту. Все в группе напряглись. Не говоря ни слова, один из солдат в шинели разбил очередь, и поменял местами женщину и мужчину, поставив мужчину справа, а женщину слева. Большинство других пар уже стояли как нужно. Охранник хотел, чтобы однообразие было идеальным. Через несколько шагов другой солдат резким жестом приказал мне вынуть руки из карманов.

Мы прошли поворот, как вдруг офицер выдернул из очереди черноволосого русского человека, стоявшего прямо передо мной.

«Что это?» – спросил офицер, указывая на бугор под пальто мужчины.

«Ничего, – ответил русский. – просто пакет».

«Запрещено!» – отрезал офицер. – «Вы должны уйти».

И он указал на выход в конце площади, куда мы вошли, жестом хозяина, прогоняющего собаку со своего двора.

Мои русские друзья, женщина, стоявшая с этим мужчиной, и моя спутница, все были поражены. Но никто не сказал ни слова. (Я не знаю, известно ли им было о случае, совершенно не просочившемся в прессу, что несколько месяцев тому назад была совершена попытка взорвать Мавзолей, убившая по крайней мере троих [1]). К мужчине подошёл штатский и приказал ему, уже сделавшему несколько шагов в сторону от очереди, показать подозрительный свёрток. Порядок в очереди нарушился, к ужасу как охранявших, так и туристов. Штатский ощупал пакет, что-то продолговатое, обёрнутое в магазинную бумагу.

«Детская игрушка – робко пробормотал русский. – Только что купил…»

«Хорошо, пропустите его» – сказал штатский солдатам. Потом, повернувшись к русскому, приказал: «Несите игрушку в левой руке, опустив, вот так». После этого он вернул свёрток.

Русский попытался было побежать, чтобы нагнать своих друзей, продвинувшихся в очереди вперёд. «Не бежать!» – приказал другой страж. Я услышал, как полная женщина из Лейпцига, шедшая за мной, с сарказмом прошептала своему спутнику: «Тсс – дисциплина!» Между тем мы уже приближались к ступеням Мавзолея.

Отступление переводчика.

В 2019 году в своём ЖЖ я опубликовал вот эту фотографию. Фотографа, который её снял, я знал лично, как и всех фотографов Петрозаводска. Его звали Боб (Борис) Семенов, скорее всего он был с делегацией или туристами из столицы Карельской АССР (ещё одно совковое издевательство, конечно, никакой “автономной” республика не была – первый секретарь обкома так и назывался, то есть он был не “республиканского”, а “областного” комитета, и назначался Москвой, второй тоже. Да все они назначались....) Боб умер в 2000 году, кажется, сейчас дочка уже почти закончила публиковать его архив https://vk.com/semenovborisphoto архив. В том посте я недоумевал, почему мужчины сняли шапки так ЗАДОЛГО до входа в гранитную коробку. Ведь им ещё идти метров 50! Какое-то рабское повиновение даже и тогда, когда никто не принуждает к нему.

Охранники приказывали мужчинам снимать головные уборы и делали дополнительные проверки. Ещё один солдат нашёл выпуклость под пальто восточного немца. Очередь остановилась. Оказалось, что это – всего лишь пара перчаток, и все двинулись дальше. Мы прошли мимо двух неподвижных солдат с надраенными штыками на их винтовках, которые те держали в застывшем приветствии, и вошли в Мавзолей.

Прямо перед нами офицер КГБ направил строй налево.

Теперь мы двигались достаточно быстро, а может нам просто так казалось, в холодном чёрном мраморном интерьере.

Налево, потом направо, вниз на два пролёта ступенек, затем снова направо в главную усыпальницу.

На каждом повороте стоял вооружённый страж в униформе.

Каждый из них держал колонну под постоянным наблюдением. Чем ближе мы подходили к Ленину, тем интенсивнее становилось наблюдение. В самой усыпальнице я насчитал по меньшей мере 13 вооружённых охранников, четверо из них стояли с пристегнутыми штыками по углам ярко освещённого стеклянного гроба, где лежал Ленин, другие занимали прочие стратегические точки.

Колонна быстро обошла гроб. Усыпальница сконструирована таким образом, что посетители входят, сразу же поворачивают направо, и преодолевают половину лестничного пролёта по ступенькам вдоль стены, поворачивают налево и идут вдоль другой стены по балкону, с которого виден верх стеклянной могилы, снова поворачивают влево, и спускаются по второй половине ступенек, после чего покидают траурный зал. Такой маршрут в виде полукруга позволяет обозреть Ленина с двух сторон и с земли, но посетители не приближаются ближе чем на три или три с половиной метра к самой могиле, и не имеют возможности ни на секунду остановиться для того, чтобы рассмотреть её поближе. Пока мы совершали наш полукруг, один из стражей вошёл в колонну и твёрдо взял женщину за руку, очевидно потому, что она отклонилась от предписанного маршрута. Как и все другие, я был настолько занят восхождением по ступенькам и спуском с них, следя за тем, чтобы не наткнуться на солдата или других посетителей, что у меня не было ни малейшей возможности изучить лицо и решить для себя, действительно ли это хорошо сохранявшиеся останки Ленина или, как многие русские говорили в приватных беседах, это всего лишь искусно выполненная восковая копия.

Несмотря на огромнейшее воздействие, оказанное этим человекам на ход истории, он показался мне очень маленьким в своём чёрном костюме, повязанный красно-чёрным галстуком.

Его лицо и руки, единственные видимые части тела, на самом деле кажутся сделанными из воска.

Они выглядят желтоватыми и немного потемневшими, но ничто не указывает на превратности, которые могли случиться за полстолетия, минувшие после его смерти, включая транспортировку мумии в Куйбышев во время Второй Мировой войны, когда нацисты подступали к Москве, как и на то, что советские мастера похоронных дел каждый год подновляют её.

Даже после того, как мы мельком взглянули на Ленина, бдительность не ослабевала. Молча мы поднялись по ступенькам ещё на два пролёта. Очередь была совершенно молчалива, и тем не менее, я слышал, как гэбэшный страж шикал на народ, шедший позади меня. Я почувствовал, что опять могу нормально дышать только после того, как мы вышли на улицу, и мужчины стали снова надевать шапки. Немцы шептались между собой по поводу строгой дисциплины. Моя русская спутница захотела узнать мои впечатления.

Я сказал ей, что никогда не видел такого строгого режима, такого пристального наблюдения ни в каком другом мемориальном месте.

Я сказал ей, что американские мемориалы обычно открыты, и что в Париже, я обратил внимание на то, что к могиле Наполеона (фото) людей пускали группами, и они почтительно молчали, но такого строгого надзора за ними не было.

«Вот видите, – ответила она. – так охраняется наш vozhd».

Она не заняла круговую оборону при этих словах, как обычно происходит с русскими в случае подобных сравнений, и мне показалось, что я уловил ироничные нотки в её голосе. Но она, разумеется, не улыбнулась и не дала мне никакого повода подумать, что тоже считает всю эту процедуру слишком усложнённой, пока мы шли мимо могил героев гражданской войны и бывших руководителей типа Сталина, где надзор за нами был намного слабее. Затем, легонько толкнув меня рукой в бок, с хитрецой во взгляде, спокойно добавила: «Смотрите, напряжённости больше нет».

====

Для человека с Запада, однако, совсем непросто проникнуть под политическую кору члена партии или любого официального советского лица, чтобы различить, кто есть искренне верящий в коммунизм, а кто нет. Таких называют «коммунистами-редисками» (сверху красный, внутри – белый), по выражению одного русского. Большинство коммунистов при встречах с людьми с Запада выставляют перед собой такую догматичную версию партийной линии, что нормальный диалог невозможен. Возможно, это есть их защитная реакция, поскольку откровенный разговор в присутствии гидов, переводчиков и других официальных лиц слишком рискован для них. Я помню своё раздражение по поводу того, как один человек постоянно занимал во время пресс-конференции, которую я организовал, совершенно твердолобую, непреклонную позицию и сильнейшее моё удивление, когда я узнал, что этот человек вошёл в контакт с другим американцем для попытки побега на Запад. Его резкие отповеди служили всего лишь прикрытием. Москвичи шутят по поводу барьера, который стоит на пути западного человека, пытающегося узнать, что русские думают на самом деле. Согласно этому анекдоту, один американский учёный, приехавший в Москву, спрашивает русского коллегу, что он думает о Вьетнаме. Русский отвечает дословной выдержкой из статьи в «Правде». Американец спрашивает его о Среднем Востоке, тот цитирует «Известия». По всем другим темам американец получает точно такой же результат. Наконец он выпаливает в нетерпении: «Да знаю я, что пишут «Правда», «Известия» и другие газеты! Что вы сам-то думаете?»

«Я не знаю», – отвечает русский, – «Кажется, я не согласен сам с собой».

Но некоторые русские, которых мне довелось узнать поближе, рассказывали мне, что их реверансы в сторону Ленина помогают извлечь некоторую персональную выгоду. Один филолог, часто бывающий за границей, упомянул экскурсию «Ленинским путём [6]» (любимый партийный лозунг), организованной советской туристической монополией [7] к местам, где Ленин жил или работал. Он сказал, что несмотря на сильную дозу пропаганды, такие туры были очень популярны, потому что позволяли побывать в Германии, Польше, Чехословакии, Финляндии и, реже, в Швеции, Швейцарии, Франции, Англии или Бельгии. Все эти страны Ленин посещал, но они обычно находятся вне пределов досягаемости простых советских людей. Один общительный рабочий завода из провинциального города, расположенного недалеко от Москвы, рассказал мне о случаях, когда группы рабочих его завода или работники других предприятий, нанимали автобусы для того, чтобы поехать на экскурсию в музей Ленина, а по прибытии говорили своим руководителям групп, что музей их не интересует и что они лучше пойдут по магазинам.

Отступление переводчика. Когда я был на “курсах повышения квалификации работников ТВ” в 1981 или 1982 году, точно не помню, но это было весной, думаю 1982, то нас возили, конечно за счёт курсов, иначе я бы фиг поехал, в музей “Лепнинские горки”. Ничего почти не помню, смутно лишь вспоминаю машину Ленина с большими фарами. Тогда же ходил и в его квартиру в Кремле.

Обычно, по его словам, групповоды соглашаются на это с тем, чтобы после обеда заскочить ненадолго в музей ради соблюдения формальностей, но некоторые группы не делают и этого.

«Такое положение дел устраивает всех», сказал мой молодой знакомый.

«Групповоду оплачивают как за рабочий день, народ затаривается в Москве товарами, что очень важно для семьи, а коммунисты, работающие в Музее Ленина, отчитаются о том, что рабочие изучают «ленинское наследие».

Сделать реверанс в сторону Ленина является излюбленным методом некоторых либеральных интеллигентов, которые хотят расширить лимиты своего литературного или художественного творчества. Ленинскую тему подчас эксплуатируют для того, чтобы получить доступ к экспериментаторству в творчестве.

Однажды вечером Мстислав Ростропович (фото), виолончелист, который был отлучён от концертов из-за поддержки Александра Солженицына, появился на сцене московской консерватории с исполнением «Венгерской сюиты» Арама Хачатуряна.

Программу открыла оркестровая ода Ленину, проложившая путь на сцену Ростроповичу.

Как прокомментировал это событие один любитель музыки: «Кое-что для партии, и кое-что для нас».

Журналисты, учёные, писатели давно усвоили, что, обильно цитируя Ленина в своих работах, особенно в начале и в конце, они порой могут написать текст, который без этого вызвал бы у цензоров вопросы. Один западный учёный, например, рассказывал, что читал книгу об Африке, написанную специалистом – международником и нашёл её очень хорошо написанной, за исключением множества никак не связанных с предметом описания цитат из Ленина. Когда мой приятель-учёный разговорился об этом с автором, тот откровенно заявил: «Ну да у меня есть редактор, это он вставил цитаты». Весьма успешный журналист – фрилансер рассказал мне, что провёл много часов над приспособлением цитат из ленинских работ к своим статьям, что делало их более приемлемыми для цензоров.

=====

Политсобраний нелегко избежать, как бы кто ни жаловался на то, что на них сгоняют насильно. Одна дама – математик пожаловалась мне, что пропуск в её институте еженедельной сессии, называющейся politgramota, означает наложение официального выговора, что является серьёзным делом. «Иногда у нас выступают лекторы со стороны, а иногда наши институтские читают. – сказала она. – Мне нужно делать, например, отчёт, о компьютерах и решении проблем. Слава богу, это не политически насыщенная тема, но, само собой, я должна говорить о роли компьютеров в социалистическом обществе. В нашем институте компьютеры работают из рук вон плохо. Мне придётся лгать по этому поводу. Но что я могу поделать?»

Отступление переводчика. Я запомнил только одну политинформацию в студенческие годы на инязе. Потому что сам её организовал. На перовм курсе я жил в одной комнате общежития с четверокурсником Володей Рогозин, который очень следил за политикой, слушал радио, читал газеты и всегда был в курсе последних событий. Потом он работал первым секретарем Пудожского райкома партии и даже участвовал в одной из моих передач. Я представил его нашей франко-английской группе из 4 парней и 16 девиц как побывавшего в какой-то из западных стран типа Швеции, хотя он никуда не ездил, и Вова бойко рассказывал минут 40 про эту страну. После чего раскрыл карты, сказав, что сведения о посещении её были формой привлечения интереса слушателей. Потом на ТВ уже выступали разные лекторы и политинформаторы, слушать некоторых из них было даже и интересно. Особенно тех, кто был из финнов и посещал Суоми. Их слушали, затаив дыхание. Выступали перед нами и “товарищи майоры” из местного КГБ. Один из них договорился до того, что, мол, они и мы, то есть журналисты, делаем общее дело. Это было слышать по меньшей мере забавно.

Меня также удивил тот факт, что некоторые писатели, журналисты или учёные с хорошими связями не только были очень недовольны участием в спектакле идеологического конформизма, но и охотно делились своей горечью с западным корреспондентом. Я помню, как один главный редактор объяснял мне свою позицию: «Очень сложно описать заседание парткома тому, кто на нем никогда не присутствовал. За пять минут до собрания люди будут шутить в коридоре, делать критические замечания, говорить о том, как плохо воюют арабы и как наша им военная помощь выбрасывается на ветер. Потом начинается заседание. Сигареты тушат. И те же самые люди поднимают руки в голосовании за осуждение Израиля и провозглашают победу арабов. Или кто-то разглагольствует о «третьем решающем годе пятилетки», и все будут с серьёзным видом торжественно слушать и повторять всё те же лозунги, зная, что они бессмысленны. Конечно это игра, но ты вынужден в неё играть».

Я знал городских интеллигентов, которые прямо выражали своё недовольство этим навязываемым им конформизмом, устраивая частные пародии на политсобрания, и высмеивали экстравагантные пропагандистские празднества, устраиваемые в Кремле по знаменательным датам. Тем не менее, многие русские, не верящие во всю эту пропаганду, удивлялись наивности американцев. Я помню, как слышал от одного русского, работавшего с советской делегацией на Конгрессе миролюбивых сил в Москве в декабре 1973 года, выражение удивления по поводу искреннего идеализма американских делегатов.

«Они воспринимают это так серьёзно, – говорил он. – Действительно верят, что могут что-то сделать и повлиять на политическое руководство. А мы все – циники, потому что знаем, что не изменится ничего. Я не хочу сказать, что американцам понравились все речи, пропаганду-то они раскритиковали. Они хотели больше практических дел. Но я хочу сказать: они ведь действительно верят в то, что могут делать политику. Неужели все американцы такие?»

Тот факт, что я услышал такое откровенное признание в разочаровании от высокопоставленного члена советского истеблишмента, выросшего в партийной семье, вызвал во мне желание узнать, во что же на самом деле верят советские люди. Были ли их антирежимные шутки свидетельством пассивного ухода от идеологии или просто способом безопасно выпустить пар? Был ли этот частный цинизм признаком фундаментального неверия или более ограниченным выражением раздражения жаргоном и претенциозностью советской общественной жизни без признаков коррозии твёрдой веры в систему? Интеллектуалы от истеблишмента, составляли ли они особую породу, совершенно отличную от, скажем, просто членов партии и их скепсис отражал скорее мнение узкого круга, чем более широкие настроения? Или же амальгама идеологии и лояльности включает в себя параллельно веру и неверие?

В конце концов, тот русский переводчик, который сказал, что русские не обращают внимания на помпезные партийные лозунги на зданиях, также твёрдо заявил: «Наш идеал, идеал социализма, народа, трудящегося на общее благо, намного лучше, чем ваша нацеленность на прибыль, даже если мы видим, что сейчас мы ещё далеки от этого идеала». Историк, который вспоминал полнейшее безразличие отдыхающих в Кисловодске к речи Брежнева, транслировавшейся по радио в парке, предостерёг меня: «Не воспринимайте этого как признак сильного разочарования Брежневым. Народ не слишком-то на него ворчит». Заводской бригадир, вспоминавший, как он «за шкирку» тащил рабочих на политинформацию и пересказывал анекдоты, которые травили рабочие, произнёс и такую вещь: «Рабочие могут шутить, критиковать, но только отдельных индивидуумов. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь обвинил партию или систему».

Вся глава — по ссылке ниже.

Хедрик Смит. Русские. Глава 11. Партия. Коммунистические ритуалы и коммунистические шутки (montrealexblog.blogspot.com)

Сохранено

</>

Соорудил очередную главу. Даю отрывки.

Партия – это ум, честь и совесть нашей эпохи. Ленин. Моим самым первым ...

Читать полностью

Источник

Оставить комментарий

Популярные посты:

sarisso

Как вылечить цистит у собак?

irina_sbor

Чак-чак, Казань, чак-чак

gloxinija

Весенние коты

matsam

Утреннее

russiantowns

Старая Русса, часть 2

kukmor

Весна пришла

big_blue_heron

Забавное

rivka381

подруга Маши Ковальчук.

dymontiger

Итальянский фотограф Маттиа Пассарини демонстрирует красоту разных культур с

• Ранее
• Архив