Мой долг перед митрополитом Антонием Сурожским
diak_kuraev — 23.07.202418+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН (РАСПРОСТРАНЕН) ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ диаконом АНДРЕЕМ ВЯЧЕСЛАВОВИЧЕМ КУРАЕВЫМ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КУРАЕВА АНДРЕЯ ВЯЧЕСЛАВОВИЧА>
В июне 1988 года митр. Антоний рассказал о своей поездке в СССР — «Сообщение на епархиальном собрании об Архиерейском совещании (март) и о Поместном соборе Русской Православной Церкви».
«... И еще одна черта: мне пришлось дать интервью целому ряду агентств: «Новости», «Московские новости», «Огонек», «Семья», наше собственное издательство Патриархии, один-два других, иногда очень продолжительные, до двух с половиной часов. Опубликованных результатов я не видел, кроме моей коротенькой биографии в одном из изданий — но у них теперь километры моих магнитофонных записей».
Для «Московских новостей» интервью у владыки брал я в гостинице «Украина».
Эта беседа в МН все же вышла, но с большими сокращениями. Сейчас же в своем архиве я нашел ее изначальный текст:
Митрополит.
Наш собеседник — один из 18S митрополитов Русской Правосалвной Церкви. На Поместном Соборе 1988 гола митрополит Сурожский Антоний представлял православных Великобритании.
— Мой дед был дипломатом царской России и мой отец тоже. В результате чего я родился в в 1914 голу в Лозанне. Но вся семья у Вас была московская. Моя мать — сестра композитора Скрябина... Впрочем,лишь год прожил я в Москве, а в 1916 мой отец был назначен в Тегеран. Там я прожил свое раннее детство. После революция моя семья, пройдя долгие скитания по разным странам, осела во Франции. Там я учился. Сорбонну окончил в 1939 году. Но пять лет, проведенных на фронте и в Сопротивлении, препятствовали тому, чтобы я стал доктором медицины Сорбонны.
В 1943 принял монашеский постриг /по условиям того времени во Франни - тайный/, а открытое мое церковное служение начинается в Англии после войны.
С 1960 г. в течение 14 лет я был экзархом Патриарха Алексия в Западной и Северной Европе, но когда мне исполнилось 60 лет, я попросил меня освободить от этой должности, потому что она занимала больше сил и времени, чем я мог ей уделить: у нас тогда рождалась действительно епархия в Великобритании
Когда-то я был единственным священником на Великобританию и Ирландию, а сейчас создалось 10 приходов и еще 12-13 мест, где мы совершаем регулярные богослужения для групп прихожан.
- Владыко, Вы почти никогда не жили подолгу в России.И среди Ваших предков есть шотландцы.Но что позволяет вам действительно и с полным правом считать себя русским человеком, что связывает Вас с Россией и русским народом. Как Вы для себя это осмысляете?
- Когда я приезжаю в Россию, я физически, кровно ощущаю себя, что я на своей Родине. Русский язык. Все неуловимое, то есть не только культура, но и русская психология.
Я принадлежу к поколению, которое было русским до революции, хотя мы были детьми.Когда мы попали в эмиграцию, мы жили Россией, и мы жили для России.У нас были тогда молодежные организации, где нас воспитывали с тем, чтобы рано или поздно вернуться на Родину и ей принести все богатство знания и опыта, которое мы приобретем за границей. Этого не не случилось для большинства из нас, но мы учились всему русскому.
Мы всерьез занимались языком, культурой, мы воспитывались на русской классической литературе. И поэтому я бы сказал, что мы не менее русские, чем те, которые воспитывались здесь. И, конечно, церковь.
Это было единственное место, где все русские могли встретиться, и где была Россия. Русское богослужение, славянский язык, русские церковные мелодии, проповедь на русском языке и весь строй был перенесен из России.
— Владыко, что эмиграция первого поколения принесла с собою в Европу? Что европейцы узнали от Вашего поколения о России о нашей духовности, о нашей истории?
— Ну, во-первых, то, что дошло до общественности западной — это русская культура в самом широком смысле. Громадную роль сыграл, например, балет. Большую роль сыграл русский театр. Затем — литература.
И, наконец, живые представители русской культуры. Скажем, я сейчас думаю о профессоре Иринархе Стратонове, был Бердяев, был Франк, был Булгаков, Карташов, Флоренский, Вейдле, Ильин.А затем были их ученики.
Скажем, во Франции очень большую роль сыграл B.H.Лосский, сын Н.О. Лосского. И вот явление русской культуры в их сочинениях и в их личности, потому что они все были люди огненные, они не были кабинетными учеными, это были люди с огромным культурным прошлым и настоящим, с большим умственным богатством,но которые перестрадали очень много и которые в результате говорили не теоретически на философские темы, а из глубины пережитого опыта. Жить было не на что и нечем — но жили пламенной любовью к России, и эти люди принесли очень много на Запад. И кроме того - я это отдельно ставлю, потому что то почти что другая тема - церковь.
Русская эмиграция принесла православные формы богослужения, иконописи, церковной музыки, аскетически настроенного жития, и в течение долгих лет только на русском языке шло богослужение, так что люди могли придти и окунуться в атмосферу нашей молитвы и веры посмотреть, как живут люди, которые все потеряли, и для которых дороже этот храм, чем их собственное благополучие, которые дают все, что у них есть, для того,чтобы можно было молиться в храме. И — жертвенность наших священников. Я помню, что в нашем приходе был долгий период, когда наши священники ели только то, что прихожане оставляли им не от своего достатка, а от своего недостатка. Я знаю других священников, которые ели, только когда их приглашали в гости, потому что не было денег на еду. И вот это производило большое впечатление. Встреча с нами для местных вероисповеданий была богатством, а не только вызовом. Но так или иначе православие играет все большую роль. Сейчас уже все знают о православной церкви. Причем — именно русское православие, ибо греки живут своей обособленной жизнью, а мы исповедуем православие, являем его с страстностью, которой у греков нет, потому что они другого не потеряли! Мы потеряли все, кроме нашей веры, и поэтому это для нас такое драгоценное сокровище, которое мы хотим делить с каждым и со всеми - не для того, чтоб «совратить» человека в нашу веру, а для того, чтобы поделиться самым священным и дорогим, что у нас есть и что, порой, перевернуло нашу жизнь.
— И Вашу жизнь, владыко, также. Для наших читателей, наверное, неожиданным будет узнать, что в юности вы были атеистом. Не могли б Вы объяснить, каковы были причины Вашего неверия и затем Вашего обращения?
— Вы знаете, причин моего неверия в философской области искать не приходится. Я был просто пассивно неверующим потому, что в раннем детстве с нашими постоянными кочевьями в храм мы просто не попадали. А в эмиграции жизнь была настолько трудная и сложная, что в общем было не до этого. Нам жить было негде и не на что. Родители не навязывали мне своей веры, а у меня вопросов не возникало.
Я не отрицал Бога, он просто был вне моих понятий, вне моего опыта. Я был в молодежных организациях, в которых царил подчеркнуто патриотический дух и где церковь играла какую-то периферийную роль, и потому она до меня не доходила.
Но однажды,когда я играл в волейбол — игру, которую я боготворил, к нам подошел руководитель нашего отряда и попросил прийти на встречу с одним священником.Я пошел из вежливости. То, что говорил этот священник, меня так возмутило, что я стал слушать. Позже я узнал этого священника и совсем по иному его расценил - то был о.Сергий Булгаков - но он не был священником для детей, он был богословом для взрослых. И то, что он говорил о Христе, о Его смирении, кротости, что мы призваны быть такими же... А нас воспитывали, чтобы стать воинами. В 15 лет, конечно, проповедь смирения и кротости меньше действует, чем призыв к воинскому подвигу. И я пришел в такую ярость от того, что услышал,что прямо поехал домой с решимостью проверить, правда это или неправда. «Если правда - то я кончил с верой и христианством».
Я выбрал самое короткое евангелие - от Марка — которое, в общем было написано для таких же молодых дикарей, как я - для римской молодежи....Не дочитав и до третьей главы, я понял, что Христос жив.
Это — рубеж моей жизни.В тот вечер я встретил евангельские слова о том, что Бог всех любит - и на следующий день я смотрел на толпу людей, которая раньше вызывала у меня отвращение,и понял, что я тоже буду их любить - что бы они мне ни сделали.
- Владыко, после этого перелома Вы не сразу стали священнослужителем. Вы стали врачом. А во время войны у Вас был эпизод, который мне довелось читать в Вашей книге "Школа молитвы": встреча с гестапо...
— Я не думал становиться священником, я хотел потаенной духовной жизни, и я посоветовался с отцом и с матерью, и отец мне сказал: "если ты хочешь воплотить евангельскую любовь в жизнь, стань врачом, и отдай всю свою жизнь людям, которые страдают, болеют, боятся боли и смерти".
Но я решил сначала идти в Сорбонну,учиться физике, химии, биологии, чтобы у меня была очень крепкая научная основа. Я там защитил диплом, затем поступил на медицинский... А затем во время войны был вот этот интересный для меня и значительный опыт ареста. Я куда-то шел, и в метро меня остановили и разговор получился самый нелепый, я должен сказать.
Он потребовал мои документы и сказал,что я английский шпион, потому что моя фамилия пишется чрез два "о". Мои предки— выходцы из Шотландии. Я говорю — я действительно иностранец, но русский. «Неправда, лжете : нас учили,что у русских глаза раскосые и скулы выдаются». А потом, когда меня уже завели в помещение полиции, он меня вдруг спрашивает: "если Вы русский, то что Вы о войне думаете?". Я знал, что меня арестовали и все равно не выпустят, так я хоть в свое удовольствие ему все-таки скажу. Я ему говорю, что, замечательно, мол, идет война: мы вас бьем на всех фронтах!
Он на меня посмотрел и говорит: "Вы действительно против национал-социализма?" — Я говорю: «Да». — «Бегите! Эта дверь еще не охраняется».
Это, конечно, анекдотическая сторона, смешная. Но чему я научился в этот момент, очень ценно и до сих пор я ему благодарен: в момент, когда меня арестовали, я вдруг понял две вещи: первое — то, что у меня нет ни прошлого, ни будущего, потому что то реальное прошлое, которое было мое, я буду отрицать,чтобы не погубить других людей, а будущего представить было нельзя. Если нельзя представить будущего хотя бы через одну или две минуты, то будущего нет. А что же остается? Я вдруг обнаружил, что остается настоящее - мгновение, в которое я живу — оно такой, оказывается, интенсивности, что я и не представлял себе, что это такое, потому что в нем собрался весь опыт моей жизни, и он был как атом, который еще не разорвался. Это меня научило жить только мгновением, в котором я нахожусь. Я, конечно, планирую будущее, насколько это возможно, но я не живу фантазией в будущем и не живу воспоминаниями прошлого.Если не научиться жить настоящим мигом,то и молиться нельзя научиться.
— Война кончается, и Вы становитесь епископом.Вот уже больше трех десятилетий вы - архиерей Русской Церкви.Но при этом Вы имеете возможность как бы со стороны наблюдать жизнь русской церковной общины. Какие изменения в ней произошли,на Ваш взгляд, за эти годы, особенно за последние?
— Я стал священником Московской Патриархии, хотя были на Западе более влиятельные церковные группировки. Мы не отделялись на том основании, что Русская Церковь наша мать и что не отрекаются от своей Церкви ни при каких обстоятельствах, пока она проповедует православие. Пока она под гнетом, под гонением, пока она молчит или может только изредка что-то сказать, причем не всегда правду, можно только относиться к ней с глубокой болью, с благоговением и молитвенно оставаться с нею едиными. Я помню, как патриарх Алексей мне однажды сказал:"Церковь - то тело Христово, распятое за спасение мира".
...Если говорить о том, какая эволюция, я бы сказал: за последнюю пару лет атмосфера неузнаваемая. В связи с перестройкой такое чувство, что можно дышать, можно говорить с людьми, можно говорить не иносказаниями.
— Владыко, сейчас, конечно, серьезно меняется положение церкви в стране. О положительных сторонах этого процесса можно говорить много, но новое всегда незнакомо и потому неоднозначно, и оно бывает опасно. В культурно-социальном плане нам открыт путь, по которому идут многие церкви Запада. Но, перенимая их опыт социального служения, нет ли здесь опасности подмены природных функций церкви чем-то другим? Как бы вы охарактеризовали те новые трудности и искушения, которые могут нам встретиться сейчас?
— Основная трудность в том, что членам церкви — епископам, священникам, верующим, надо будет принимать решения, делать выборы в обстановке свободы, без того, чтобы им было указано, что делать и как. Это уже, я думаю, для многих стало проблемой и будет становиться все острее. За 70 лет люди отвыкли от того, чтобы делать самостоятельные выборы и принимать самостоятельные решения, и привыкание займет, я боюсь, продолжительное время. Это основная проблема теперешнего дня. Теперь на Западе как раз обратный опыт: в миграции мы были меньшинством в море иных людей. Мы на каждом шагу должны были принимать решения, стоять в одиночку перед лицом общественности. В этом отношении мы можем поделиться опытом.
С другой стороны, на Западе две проблемы: во-первых,размывание веры. И у католиков, и у англикан, и у протестантов вера стала настолько бледная, что порой её христианской верой назвать нельзя.
Я помню католического епископа, который ходил к нам в храм, и я его спросил: почему Вы ходите к нам в церковь? А он мне говорит: «Мне нужно раз в месяц быть в среде верующих’'.
А в результате на политическую суету уходит изумительно много времени, которое могло быть употреблено на проповедь Евангелия. А во-вторых, как однажды сказал Генеральный Секретарь Всемирного Совета Церкве Виссер Хоуф, можно быть еретиком не только, если ты провозглашаешь ложно учение, а потому, что ты провозглашаешь истинное учение, а живешь в противоречии с ним. Мы говорим о любви, правде, милосердии, а их в нас нет... Это — житейское еретичество.
И вот в этом отношении когда мы празднуем сегодня 1000-летие Русской Церкви, а через 12 лет будем праздновать 2000-летие христианства,мы должны ставить перед собой вопрос: почему не только мир не обратился ко Христу, но такое отпадение от веры - повсеместно. Я думаю, потому что глядя на нас, никто не может поверить, в учение Христа и его действенность... Соблазн для нас очень большой в том, чтобы стать общественной или политической организацией. Это соблазн увлечения всем, чем возможно.
— Владыко, сейчас на Западе и у нас уже приходится слышать голоса о том, что православие в России вновь становится государственно религией. Как Вы относитесь к этому утверждению?
- Слава Богу, до этого еще очень далеко. То, что государство убедилось, что можно быть верующим и вместе с этим верным сыном своей Родины - одно. А государственный статус — другое. Видите ли, ведь каждый раз, когда та или иная церковь представляет собою подавляющее большинство верующих, отношения этой церкви и государства, конечно, становятся более тесными и более сложными.И одна из задач церкви -не становиться частью политической или общественной системы. Но, будучи до конца лояльными, то есть желая самого большего добра Родине, предупреждать общественность о том, что есть другое измерение жизни, есть в жизни глубина.
— Но смогут ли это услышать и принять современные люди, может быть за эти десятилетия действительно атрофировался у людей "орган, которым верят"? Ведь к тысячелетию мы приходим с полными святцами, но с пустыми храмами...
— Я думаю то, что задерживает многих — это внутренний страх, потому что многие поколения прожили под давлением постоянного cтраха и постоянной опасности. Принимать самостоятельные решения многим страшно, и люди каменеют, коченеют перед вопросом. Но, я думаю, что человек так создан, что в каждом есть тяга к безусловной красоте, к безусловному смыслу, и поэтому есть люди, которые обретут красоту, смысл и, если мы это сумеем воплотить, правду в церкви.
Но что меня очень поражает — это недооценка церковниками, церковными людьми степени христианизированности секулярного мира. Масса ценностей, которые стали теперь общепризнанными, свой корень имеют в Евангелии. Скажем, до Христа не было понятия о том,что человеческая личность является единственно и безусловно драгоценной. Теперь люди этого не видят в Евангелии, потому что это стало всеобщим достоянием. И поэтому даже люди, для которых Бог не существует, обладают очень большим количеством понятий и переживаний, которые коренятся в Божьем видении человека. И вот если вместо того, чтобы спорить о вере, мы станем вызывать то, что покоится в глубинах человека, давать этому простор, то постепенно люди придут к чему-то. Есть мудрое правило христианской полемики: никогда не говори против своего противника, говори над ним, так чтоб он мог восхититься тем, что ты говоришь и не почувствовать себя побежденным, а почувствовать себя в более просторной и глубокой истине.
(страница потеряна)
... Люди боялись последствий — гонения, тюрьмы, лагеря, пытки.
И выросли целые поколения,которые воспитывались под знаком страха, даже когда предмета страха уже не было. Как сказано в псалтыри:"тамо убояшася страха, идеже не бе страх”. Ибо страх уже в костях жил. Страх сковывал решения людей, и чтобы его преодолеть, надо было быть героем духа. Я был в Сопротивлении: я помню,как идешь по улице и инстинктивно озираешься: постоянное ощущение угрозы осталось, даже когда война кончилась.
- Какое самое тяжелое впечатление было у Вас в Ваших прежних поездках в Союз?
— Чувство, что никто с тобой до конца не бывает правдив при третьем человеке, а часто даже и вдвоем.
- Сейчас есть открытость и надежда.Изменилось отношение к церкви. Когда я в прошлые годы выходил в рясе, я был предметом в лучшем случае удивления, чаще - мягко говоря,неодобрения.Теперь я могу выйти на улицу,не опасаясь косого взгляда.
— Когда легче было праздновать, подводить итоги христианского пepиода развития Отечества; сегодня или на праздновании 900-летия крещения Pуси?
- Тогда было бы легче - можно было триумфально праздновать только хорошее. Остальное ускользало, так как церковь была государственной, а жизнь народа была вся под церковным покровом, так что труднее было увидеть изъяны. А вот весь XX век показал катастрофическое отпадение. И самое легкое было бы винить отпавших. Но кто в этом виноват? Еще Лесков писал, что Русь была крещена, но не была просвещена, церковь оцерковляла, но она не сделала из населения взрослых христиан, знающих свою веру, понимающих, почему они верят и живущих по вере. Сегодня мы не можем триумфально праздновать.Но мы должны, во-первых, благодарить Бога за то, что Он вступил на русскую землю /помните, у Тютчева: ”И от края и до края в рабском виде Царь Небесный, всю тебя, земля родная, исходил, благославляя»/ и, во-вторых, за то, что земля русская отозвалась на приход Божий всеми своими святыми и миллионами грешников, которые все же все душой тянулись ко Христу /здесь вспомните героев Достоевского/. Мы можем ликовать об этом. Но надо испытать свою совесть — и историческую, и личную.
- Можно ли вслед за упомянутым Вами проф. Вейдле говорить о "неудаче христианства в истории"?
— Ну, тогда первый неудачник - Христос: он был окружен толпами, но не обратил всех. Потому что в основе христианства - бережливое отношение к человеческой совести и свободе. Бог не покоряет нас, не берет нас в тиски. Бог являет нам удивительную свою красоту, но мы остаемся свободными.
|
</> |