Мишель Гондри: Вход через сувенирную лавку

okkomovies — 14.05.2020

Вспоминаем культовые фильмы режиссера: от «Вечного сияния чистого разума» до «Перемотки», анализируем менее удачные работы и выясняем, при чем тут Ноам Хомский.

16+

Чем сейчас занимается Мишель Гондри, автор одной из главных мелодрам XXI века?

В последние годы мы слышим и говорим о режиссере гораздо реже, чем раньше. Да, он снимает сериал «Шучу» с Джимом Керри и вроде как работает над мультфильмом, о котором никому ничего не известно. Но в массовом сознании главные его картины остались позади.

Но можно ли сказать, что «Вечное сияние чистого разума» по-настоящему «осталось позади», если оно вошло в так называемую новую классику и списки самых значимых картин века? Своей «Перемоткой» Гондри положил начало всем будущим любительским пересъемам, и более того, сделал из этого хай-концепта не только фильм и культ, но и передвижную кинофабрику. В ней за три часа любой человек мог пройти съемочный процесс от придумки названия до готового фильма. По условиям участия в фабрике, результат даже не обязательно показывать — куда важнее погрузиться в съемочный процесс: получить от него удовольствие и немного разобраться в себе и своих снах.

Коробки с хламом

Большинство режиссеров-авторов (а Гондри иначе и не назовешь) из фильма в фильм переносят одни и те же идеи. Часто их сложно артикулировать, но в случае с Гондри они вполне облекаются в слова. Одна из них — мы все состоим из кучи хлама. Но не метафизического и идейного, а вполне реального: плюшевых пони, краски для волос, комиксов, трусиков бывшей, маминого пирога, брошенной на берегу лодки, да и бог знает чего еще.

Мы привыкли, что история заложена в сценарий, особенно если его создавал гениальный сценарист. Со скриптом «Вечного сияния» произошла необычная вещь, — Чарли Кауфман написал его гораздо злее и циничнее, чем мы увидели в готовом фильме. Если вы помните картину в подробностях, то наверняка восстановите в памяти и ощутимый контраст между трагедией, которая происходит в подсознании у главного героя Джоэла, и вечеринкой, которую устроили стиратели памяти вокруг него спящего.

В изначальном варианте настроение истории было намного ближе к той самой вечериночной части. То, что в первый раз происходит в виде трагедии, при повторении превращается в фарс. В первых версиях Кауфмана Джоэл и Клементина стирали друг друга из памяти снова и снова до самой старости. Гондри не мог допустить такого издевательства над своими героями: да, его персонажи неловкие и жалкие, но он относится к ним слишком трепетно.

«Вечное сияние чистого разума» — большое студийное кино, которое кажется скорее зрелой работой, чем вторым полнометражным фильмом, чего не скажешь о более поздней «Науке сна». Гондри подобно Бенджамину Баттону пошел от зрелого высказывания к инфантилизму.

«Наука сна» — гимн рукотворности и апология неловкого, жалкого, инфантильному Стефана, которому правда это еще можно простить в силу возраста: ему в отличие от Джоэла не чуть за 40, а чуть за 20. Стефан носит такую же шапку, как герой Керри, и, кажется, гораздо более похож на самого Гондри.

Одно из таких сходств — сильный акцент, который затрудняет его коммуникацию. Гондри не раз рассказывал о том, какие проблемы доставляет ему французский акцент, хотя для того, чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть практически любое его интервью. Стефан мечтает стать изобретателем (о чем грезил и Гондри), и действительно применяет свои изобретательские таланты в повседневности. Но главное сходство между героем и персонажем — коробка с хламом и идеи, парящие где-то между сном и явью, которые становятся для него гораздо важнее, чем реальность.

Исключения из правил

Между сном и реальностью, где вещи обретают особый смысл, оказываются герои не всех его фильмов. Две ленты, кажущиеся противоположными друг другу, не вписываются в эту систему: «Пена дней» и «Микроб и Бензин» — обе совсем не про сны.

«Пена дней» — великий роман Бориса Виана, который так и кишит изобретениями, искусными поделками, приятными мелочами и странностями, как и фильмы Гондри. Но Виан не стремится создать ощущение ирреальности происходящего, не призывает провалиться в чей бы то ни было сон и не делает мир романа нарочито рукотворными.

Его мир полон джаза, причем не нью-йоркского джаза двадцатых, а музыки из парижских джазовых клубов, которые были чуть более гламурными и лощеными. А еще несмотря на множество обаятельных чудаков, там пришлось бы туго задохлику, который на досуге шьет игрушки из носка.

Виан как последний романтик, вариация на тему Оскара Уайльда, писал про машину, выдающую коктейли на основе мелодий, и мышку, и орхидеи в легких не потому, что хотел сшить это всё из подручных средств, а потому, что видел мир, как и писал. Экранизация Гондри историю Виана утяжелила: вместо летящей походки — дребезжание самодельных машин, которые, как и положено кустарным автоматам, иногда не фурычат.

Зато прямое попадание — в первом для Гондри фильме про подростков «Микроб и Бензин», который многие поставили в один ряд с работами Франсуа Трюффо. И вдруг оказалось, что и правда — Гондри о том же.

Трюффо был инфантилом, которому так и не удалось повзрослеть, правда, свою детскую страсть он направлял на просмотр кино и разбор Хичкока на кадры, а Гондри — на изобретения. Например, машины времени, которая поможет вернуть воспоминания и упорядочить сны, и даже вытащить их наружу – в бодрствование.

Мозг — самая сложная штука на свете, и он прямо за вашим носом

Конечно, это всё о памяти. Когда речь заходит о «Вечном сиянии чистого разума», или даже о «Науке сна», невозможно мысленно не передать привет главному эксперту по воспоминаниям — Марселю Прусту. Но если подумать о Прусте, глядя на фильмы Гондри, может большинство авторов, то развить мысль дальше — в сторону языка и лингвистики — решались немногие, пока сам режиссер не указал на эту интерпретацию, выпустив анимационное интервью с Ноамом Хомским.

Нарисованный фломастерами в формате stop motion мультфильм иллюстрирует разговор Гондри с ученым и философом: режиссер задает вопросы со своим всё еще ярким французским акцентом, Хомский рассказывает о детстве и науке.

Конечно, Хомскому не нужны ни слава, ни лишний микрофон в руках сравнительно известного режиссера, да и Гондри не гонится за дополнительной рекламой. Он хочет подойти к разгадке своих снов и доказать, что он настоящий изобретатель, и все его придумки — не просто инфантильные фантазии, а напрямую связаны с мозгом, и, следовательно, с лингвистикой и философией: от Хомского и дальше, вглубь, до самого Платона. И переложены на доступный каждому киноязык.

Гондри всегда нужно докопаться до сути: если подумалось «киноязык», значит, надо создать из подручных средств его определение, понять, что он такое, и объяснить его так, чтобы разобрался и ребенок, и дуралей, у которого всё из рук валится. Так появилась «Перемотка» — ставшая легендарной комедия о том, как два парня из видеопроката пересняли все главные фильмы этого мира.

Фильм существует только в нашем воображении. Он подменяет собой реальность. Он равен воспоминанию, или даже главнее его. В «Перемотке» Гондри, наконец, создал то самое идеальное произведение: озвучил свои основные идеи, но упрятал себя дальше, чем обычно. Снял авторское кино, не пустившись в мемуары, и положил начало целому культу перемотки-пересъемки.

К нему примкнули зрители и YouTube-каналы, организаторы флешмобов и рекламщики, Джеймс Франко и Сет Роген накануне «Апокалипсиса по-голливудски». А главное, Гондри еще раз показал на собственном примере и примере своих героев — чтобы стать великим, фильму не нужны миллиарды. Фильму нужна любовь.

Сохранено