метро

Плывет в тоске необьяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих. (Бродский)
Глупо искать одиночество в метро: здесь вечно кто-то есть, один или два или целое море голов, ног, рук. Здесь на тебя смотрят со всех сторон тысячи глаз, постоянно толкают в спину миллионы локтей – и ещё бесконечные обрывки слов, которые никак не хотят складываться в цельные предложения. И всё-таки я спускаюсь с фотоаппаратом в метро, чтобы найти его/её, одиночество. Я специально поднимаюсь пораньше, зная, что метро начинает работать с 5.30. Я думаю, что в это время никого не будет. На улице ещё темно. Вход в метро отливает синим искусственным светом, и я ныряю под землю.

Так рано, а здесь уже есть люди. Кажется, будто они и не уходили отсюда на ночь, что они здесь живут. В больших резиновых сапогах с кубическими железными коробками едут рыбаки, а ещё люди с большими сумками, на их лицах написана смиренность с потерей времени, которая их ожидает, и ещё я, как будто, вырванный из общего контекста полудремоты и не совсем начавшегося дня. Я жду, когда из галерей подземных переход исчезнут тени пешеходов, я жду, когда очередная порция прямоходящих исчезнет в конце туннеля, я жду-жду – и наконец, делаю кадр, где только стены,

потолок, пол, свет, то зелёный, то розовый, и утро синим светом врывается в ограниченное пространство. Я жду, проявится ли на снимках одиночество. Но оно изворачивается, хулиганит: снимок, на котором никого нет, словно с озорством подмигивает, говоря: вот-вот из-за угла выскочит ещё один человек, вот-вот в кадр пролезет его вездесущая рука, и нет никакого одиночества, оно искусственно, как и свет, как и вообще всё метро – ведь если бы не было людей – то и метро никакого не было. Поэтому оно наполнено людьми, для людей, из людей, ведь если бы люди были ростом в 6 метров, то и переходы и ступени, и турникеты были бы совсем другими. Всё, что есть в метро соизмеримо с человеком, и даже скорость движения поездов, и ветер, который обдувает волосы, и зеркала, в который смотрятся женщины, а в последнее время и мужчины, всё наполнено человеческим существованием. И электронные часы, отсчитывают: успеешь или не успеешь, именно ты, и голос, который говорит отойти от края платформы, даже если на платформе никого нет.

И одиночества в метро… Нет. Или есть? Или оно не такое, каким я его себе представляю. Приближаясь к восьми часам, я становлюсь маленьким в потоке спешащих, я растворяюсь в движении, я уже не могу писать от первого лица, потому что «я» уже нет, есть мы, масса, ритм. Мы идём на эскалатор, как на конвейер Форда, и нас затягивает в проёмы, мы заполняем собой пустоты, без эмоций, беспристрастно поезда выплёвывают и проглатывают нас. И мы среди других безликих, беспамятных – мы среди многих оказываемся одни, всё остальное тени в пещере Платона, декорации, которые исчезают, не успев оставить хоть какой-то след. И это одиночество посреди бесконечного множества людей какое-то первоначальное, такое как в мифологиях, когда сначала ничего не было, а потом появилось ОДНО – то одно, которое первым начало испытывать самое настоящее одиночество, неподдельное, отголоски, которого мы можем иногда почувствовать, но не испытать. И мы едем от одной к станции к другой от одного одиночества к другому, становясь то «я», то «мы», то действуя, то смотря на себя со стороны, удивляемся, ищем повсюду, и в метро, одиночество, а в конечном итоге самих себя, и временами находим… а потом двери снова автоматически закрываются…
