Литовщина - 18

      Измена, государь! Руби головы нещадно!

      Вот мы и подобрались вплотную к одной из самых загадочных страниц в истории войны и мира Ивана Васильевича – загадке отмены похода 1567 г. и был ли заговор бояр главе с старицким князем?
      Однако обо всем по порядку. Иван покинул столицу, отправляясь в поход, 20 сентября 1567 г, чуть позже того, как его литовский «брат» отъехал собственной персоной к своему воинству. Под Тверью в селе Медном (печально известном потом) он сделал остановку и принял литовского гонца Юрия Быковского с грамотой от Жигимонтовича. К тому времени Иван уже был наслышан о том «теплом» приеме, который был оказан его посольству в Гродно (да и по пути к нему), так что долг платежом красен, и несчастного гонца ждал прием не менее «теплый». Мало того, что гонца провели сквозь строй одоспешенных и вооруженных конных дворян и детей боярских, но и сам прием был оказан ему в походном царском шатре – Иван ждал гонца в полном вооружении, окруженный вооруженными же свитскими. Рядом с Иваном был и его старший сын, и двоюродный брат Владимир Андреевич. Озадаченного таким приемом Быковского царь приветствовал следующими словами: «Ты Юрья тому ся не диви, что мы сидим в воинской приправе во оружии; пришел еси к нам от брата нашего от Жигимонта-Августа короля со стрелами, и мы потому так и сидим».
      В тех словах Ивана, по большому счету, не было ни капли иронии. В грамоте, которую доставил ему Ю. Быковский, Жигимонтович обвинял царя в том, что переговоры были сорваны по его вине и его кривдой, и что виновником в пролитии крови будет именно он, Иван, а не великий князь литовский и король польский. А дальше Быковского пригласили на торжественный обед, на котором ему не то что не подпустили к царской руке, но и усадили за пустой стол, а после обеда его отвели в специальную избу, куда, против обычая также ничего не прислали. Пока он, голодный, размышлял на тем, что его ожидает (памятуя об угрозах, которые слышали в свой адрес русские послы), Иван с боярами решил пока придержать посланца, дабы он ничего лишнего не увидал, а заодно конфисковать его рухлядь и товары тех литовских купцов, которые на свой страх и риск решили попробовать сделать маленький гешефт во время этой посольской миссии.
      Отношения между Иваном и Жигимонтовичем, таким образом, были порваны окончательно, и царь через несколько дней отправился на свое на дело государево к Торжку, а оттуда в Новгород. 24 октября он прибыл в Новгород, а через неделю отъехал на юго-запад, имея своей целью ливонские замки Резица и Лужа (Розиттен и Лудзен), рассчитывая по дороге присоединить к себе двигавшуюся из Великих Лук рать и наряд. Однако этого не случилось – 12 ноября на Ршанском яме состоялось совещание царя с боярами и воеводами, на котором также присутствовали Иван Иванович и опять Владимир Старицкий. И посовещавшись с ними, царь решил отменить поход к немецким городам, рать распустить, а самому поспешно вернуться в столицу.
      Так что же произошло? Почему Иван отменил поход, в который было вложено столько сил и надежд и который, в случае успеха, мог бы если и не завершить войну, то, по крайней мере, ускорить ее завершение? Официальная причина отмены звучала так – наряд вовремя доставить на «передовую» не получалось, а без него идти в Ливонию (на Ригу?) смысла не имело. Несколько позднее к этому добавилась и другая причина – продолжавшийся мор и нехватка провианта и фуража – с таким бэкграундом царь не решился дальше продолжать начатое наступление, да и то правда, ради чего? Переморить в походе свое войско? Некоторые подробности сообщают летописи псковские и «интуристы». Псковские книжники писали о том, что собрат посоху полностью не удалось, народишко обнищал войны и всего прочего разорения, а та что собралась, перемерла или разбежалась от голодухи и холода. «Интуристы» добавляли к этому, что несколько земских дьяков по главе с дьяком Казенного приказа Казарином Дубровским за взятки освобождали посошных людей от служб, тем самым способствую срыву поставок фуража и провианта и переброски наряда (потом Казарин стал жертвой необоснованных политических репрессий).
      Наконец, разведка сообщала, что на этот раз литовцы собрали таки немалую рать и намерены выдвинуться поближе к границе к началу декабря, а оттуда идти то ли на Полоцк, то ли на Великие Луки, то ли штурмовать крепости Полоцкого УРа – в общем, его намерения оставались до конца непроясненными, и по всему выходило, что пока главные силы русской рати будут идти в Ливонию, противник собирается маневрировать у них чуть ли не в тылу. Сама по себе активность литовцев и их готовность встретить русских вызывал опасения – не было такого прежде, чтобы литовцы успели с мобилизацией и собрали войско не меньшее, чем царь, а не в обычае русских воевод было ввязываться в прямое дело с неприятелем, который не уступал им в силах.
      С одной стороны, названные мотивы кажутся более чем достаточными для того, чтобы свернуть операцию. Однако не все так просто, как может показаться на первый взгляд. Вызывает удивление та поспешность, с которой Иван с сыном поспешил вернуться в столицу. Не меньшее удивление вызывает и та медлительность, с которой действовал Жигимонтович. Завершив сосредоточение войск к середине октября, он неспешно выдвинулся во главе своей рати из-под Молодечно перебрался под городишко Лебедев, где простоял в недвижимости еще месяц, затем, в конце ноября, перешел под Радошковичи, где пробыл до середины декабря, а оттуда отъехал сам в Кайданов, а войско отправил в Борисов. В январе 1568 г. Жигимонтович и вовсе покинул театр военных действий, после чего его с такими усилиями собранная чрезвычайная рать начала разбегаться по домам – не, ну а чо? Король ушел, а мы что, рыжие что ли?
      Гора родила мышь, но почему? Почему Жигимонтович вел себя так пассивно? Создается впечатление, что он чего-то ждал, какого сигнала. Но какого? И кто должен был его подать?

      Форма номер восемь - шо дали, то и носим. Так пытаются реконструировать ездецов литовских в не столь отдаленном прошлом.



      To be continued.