Ленин защищает пусек

diak_kuraev — 04.08.2017 Теги: Орешкин 125 лет тому назад, летом 1892 года, молодой юрист Владимир Ильич Ульянов получил право на самостоятельное ведение уголовных дел.


Первым подзащитным Ульянова был В. Ф. Муленков, портной 34 лет. Он обвинялся в тяжком по тем временам преступлении — «богохулении».

Подсудимому, как это видно из обвинительного акта, вменялось в вину то, что он 12 апреля 1891 г., будучи в нетрезвом виде, в публичном месте (в бакалейной лавке с. Шиланский Ключ), «матерно обругал бога, пресвятую богородицу и пресвятую троицу». Затем, по словам свидетелей, он удостоил своим вниманием императора и его наследников, заключив, что «государь неправильно распоряжается...». Эти действия были квалифицированы по ст. 180 Уложения о наказаниях, согласно которой преступным признавалось произнесение в публичном месте слов, имеющих вид богохульства, или же поношение святых господних, или порицание веры и церкви православной, учиненных без умысла оскорбить святыню, а по невежеству или пьянству. Та же хула, но «с умыслом совершенная», влекла за собой назначение виновному каторги сроком до 15 лет (ст. 176 Уложения).

Дело слушалось в Самарском окружном суде в коллегии из трех коронных членов присутствия, без присяжных заседателей и при закрытых дверях (по предложению прокурора). От права просить суд об оставлении в зале заседания не более трех родственников Муленков отказался.

В журнале судебного заседания окружного суда по уголовному отделению «марта 5 дня» отмечено, что «защитником подсудимого был помощник присяжного поверенного Ульянов, избранный самим подсудимым» (д. № 68, л. д. 40). Там же далее указано, что подсудимый от дачи объяснений отказался.

Стали давать показания свидетели. Каждый из них уличал подсудимого. Первым дал показания лавочник, который якобы сам слышал, как Муленков «выражался разными неприличными словами и обругал царя и бога скверно, матерно...». Следующий свидетель, Михаил Борисов (сын лавочника), уточнил обстоятельства, при которых он лично «все слышал». В это время, по его словам, он читал книжку про убийство Александра II. В ответ на его вопрос, узнает ли Муленков портрет царя, нарисованный на обложке книги, подсудимый «стал ругать царскую фамилию».

Свидетели, подтвердив ранее данные показания, решили «уточнить» лишь одну деталь — степень опьянения Муленкова. Словно сговорившись, они стали убеждать суд в том, что «богохульственные слова» Муленков произносил, не будучи сильно пьян. Они только теперь вспомнили, что тогда он «довольно твердо стоял на ногах» (л. д. 41 об.). Такое «уточнение» было на руку и прокурору Радковскому и полицейскому уряднику Ралдугину, производившему дознание. В справке об окончании дознания Ралдугин, в противоречии с показаниями свидетелей-очевидцев и объяснениями обвиняемого, написал, что последний «во время богохуления был трезв». Разумеется, это обстоятельство было отнесено судом отнюдь не к числу смягчающих вину Муленкова...

Аналогичные, но еще более убийственные для подсудимого показания дал полицейский урядник II участка Самарского уезда.

Трудность защиты в этом деле обусловливалась не только характером и доказанностью обвинения, отсутствием присяжных заседателей и «упрямством» подсудимого. Она становилась по существу бесполезной, поскольку ее противником, помимо прокурора, было лицо, именем которого вершилось «правосудие» в тогдашней России. Не всякий адвокат согласился бы выступить в таком процессе. Ведь защита в царском суде человека, подобного Муленкову, могла серьезно отразиться на официальной репутации, а следовательно, и на карьере адвоката.

Когда же обратились к помощнику Хардина, В. И. Ульянову, он включился в процесс и мужественно провел его до конца. По вопросу о том, почему выбор защитника пал на В. И. Ульянова, существует ряд версий. Согласно одной из них, Муленков знал Владимира Ильича еще до процесса. Он мог знать его благодаря следующим двум обстоятельствам.

Первое: Ленин, бывая на прогулках, захаживал в соседние с Алакаевским хутором деревни. Заглянул он, быть может, и в родное Муленкову село, Шиланский Ключ. Общительный по натуре, Владимир Ильич заводил разговоры с тамошними мужиками, среди которых мог находиться и его будущий подзащитный.

Второе: в юношеские годы, живя в деревне Большие Манадыши Симбирской губернии, Муленков мог слышать много хорошего о «главном учителе» — Ульянове-старшем, тогдашнем инспекторе, а позже — директоре народных училищ.

Разузнав, что помощник присяжного поверенного из Алакаевки — сын Ильи Николаевича Ульянова, Муленков захотел иметь своим адвокатом только его51. Эта версия, построенная на логике фактов, представляется нам более правдоподобной.

Чрезвычайно интересно знать содержание защитительной речи по этому делу. Слышать ее довелось немногим: составу суда, прокурору, Муленкову, да конвоирам (процесс был негласный). И все же главное из этой речи дошло до нас, дошло через приговор суда.

Хорошо и верно сказал о защите в деле Муленкова В. Шалагинов: «Слова этой защиты, надо думать, действительно потеряны и для истории, и для права. Но мысль? Разве мысль гения когда-нибудь уходила, ничего не оставив. Она, без сомнения, оставила себя и в этом суде, в этом деле. Но в чем же конкретно? Очевидно, прежде всего в результате»52.

Ленинскую мысль, доводы и оценки Ульянова-защитника донесла до судей его речь, а до нас, потомков, их донесли приговоры по делам, рассмотренным с его участием. Приговор по делу Муленкова оказался сравнительно мягким. Перед логикой В. Ульянова не могли устоять чиновники, решавшие судьбу обвиняемого.

Об основных тезисах защитительной речи в этом процессе можно судить по обстоятельствам дела. По ним нетрудно понять душевное состояние и мысли «преступника» до и в момент совершения им «преступления». Более того, обстоятельства дела помогают воссоздать образ Муленкова, портрет которого запечатлен художником Б. И. Лебедевым в широко известной картине «Выступление помощника присяжного поверенного В. И. Ульянова по делу Муленкова». Да, такие, как Муленков, могли сказать больше и резче о религии и о союзнике ее — царском правительстве. Муленков, оказывается, давнишний «знакомый» полиции. Он еще до случая в лавке был подчинен надзору. Трудная, полная мытарств, жизнь, неурожай 1891 г. и связанные с ним картины народного бедствия давали ему богатую пищу для размышлений и выводов. Важнейший из них: все, что он слышал в церкви о боге и царе и чему верил с детства — насмешка над верующими. Враждебное отношение к религии сочеталось у Муленкова со столь же враждебным отношением к самодержавию и его представителям.

Потеряв веру и уважение к святым, Муленков, будучи «навеселе», и высказал то, за что он сел на скамью подсудимых. Ведь по его разумению сказанные им слова — чистая правда. Поэтому ему было странно и непонятно, за что его взяли под стражу и повели в суд.

Обо всем этом мог сказать (а может быть и пытался сказать) смелый защитник Муленкова. Мог... Но дело то в том, что в условиях царской юстиции адвоката ограничивали и закон и суд. Как только он переходил границы дозволенного, его тут же прерывали или совсем лишали слова.

Если бы не мешали судьи, Владимир Ильич, разумеется, поспорил бы с самим законом. Для него не составляло особого труда доказать, что не только ст. 180, но и все остальные 65 статей второго раздела Уложения, трактующего «о преступлениях против веры и о нарушении ограждающих оную постановлений», совершенно не совместимы с принципом свободы совести. Защитнику легко было показать, что все нормы этого раздела демонстрируют «священный союз» буржуазно-помещичьего государства с религией и объясняют, почему царское правительство защищает церковь, а церковь прославляет правительство. Анализируя поступок Муленкова, защитник мог легко доказать его ненаказуемость, ибо он совершен без умысла. Что касается произнесения «крамольных» слов, то в этом виноват, прежде всего, ...«царь- голод».

Несомненно, помощник присяжного поверенного отверг попытки прокурора доказать, будто, ругаясь, Муленков хотел осквернить святыню или поколебать веру в бога у свидетелей, находившихся в бакалейной лавке; он имел основание убеждать судей в том, что непотребные слова его подзащитный произнес исключительно под влиянием опьянения53 и нахлынувших на него воспоминаний о поведении служителей церкви, в которой он (Муленков) был хористом...

Не мог защитник обойти молчанием те листы дела, в которых говорилось о нанесении обиды царю и его фамилии. С формально-юридической стороны об этом обвинении защита могла и не упоминать: оно не фигурировало в обвинительном акте. Но Владимир Ильич как юрист допускал, что судьи, читавшие показания свидетелей обвинения, непременно заметят это и постараются учесть. И это естественно, поскольку слова мужика-бунтаря будут оценивать его прирожденные враги, верные слуги царя. У защиты были поэтому основания считать, что там, в совещательной комнате, судьи непременно поступят так, как велит им их верноподданническое буржуазно-помещичье правосознание. Учитывая эти обстоятельства, защита, несомненно, должна была обратить внимание «высоких судей» на закон (ст. 752 Устава уголовного судопроизводства), который обязывал их при решении судьбы подсудимого не выходить за рамки первоначально предъявленного ему обвинения.

Благодаря активности Ульянова в судебном следствии, его искусству допрашивать, сводить на нет значение показаний пресмыкающихся перед властями свидетелей, суд не рискнул выйти за рамки обвинительного актами признал Муленкова виновным только в богохульстве. Это была серьезная победа защиты.

Оправдать подсудимого значило бы осудить законодателя, сотворившего эту нелепую норму. По понятным причинам, отважиться на это суд не мог.

Приговор, вынесенный по этому делу, — заключение в тюрьму на один год — неопровержимо свидетельствует о том, что защитник сделал для Муленкова больше того, что можно было сделать в тех условиях.

Следует заметить, что при описании процесса Муленкова некоторые авторы допускают неточные утверждения. Так, например, Б. Волин52, Т. Барковская55, В. Шалагинов56 пишут, что в рассмотрении дела Муленкова участвовали присяжные заседатели. Это неверно. Дело его рассматривалось тремя членами уголовного отделения Самарского окружного суда.

Современник В. И. Ленина по Самаре Ф. Ф. Вентцель57 в своих воспоминаниях ошибочно заявляет, будто Муленкова приговорили к полутора годам лишения свободы.

Этого не могло быть, так как максимальный срок тюремного заключения по ст. 180 не превышал 1 года и 4-х месяцев.

Надуманным следует считать описание А. Романовым беседы прокурора, выступавшего по делу Муленкова, с защитником. Автор пытается уверить читателей, будто после процесса «товарищ прокурора» наговорил Ульянову кучу комплиментов, в частности, якобы сказал, что несколькими своими выступлениями Владимир Ильич уже завоевал себе славу Марата58. Сказать нечто подобное прокурор не мог, хотя бы потому, что выступление Ульянова в суде 5 марта было пока единственным в его адвокатской практике.

В Куйбышевском государственном архиве нам показали еще несколько десятков дел о богохульстве. Знакомимся, прежде всего, с обвинительными актами и приговорами. Читая их, лишний раз убеждаешься в том, что в конце XIX и даже еще в начале XX века в России людей судили и бросали в тюрьму за... неверие в бога, за непризнание евангелия, за непочтительное отношение к особе всевышнего и окружавших его святых и ангелов.

Не эти ли законы, не процессы ли несчастного Муленкова, Князева и других имел в виду Владимир Ильич, когда спустя 13 лет в статье «Социализм и религия» писал, что это были «...средневековые, инквизиторские законы (по сю пору остающиеся в наших уголовных уложениях и уставах), преследовавшие за веру или за неверие, насиловавшие совесть человека...»





https://leninism.su/books/4256-v-i-lenin-yurist.html?start=4


***

Защитить Соколовского Ленину не удалось бы. Тот не был пьян, когда матерился.

Ну а то, что все стороны процесса тщательно не обращали внимания на хулу в адрес Царя, я объясняю тем, что и прокурор и судья знали историю:

Во время правления императора Александра III некий солдат Орешкин напился в царевом кабаке. Начал буянить. Его пытались образумить, указывая на портрет государя императора. На это солдат ответил: a плевал я на вашего государя императора! Его арестовали и завели дело об оскорблении императора.
Познакомившись c делом, Александр понял, что история гроша ломаного не стоит, и начертал на папке: дело прекратить, Орешкина освободить, впредь моих портретов в кабаках не вешать, передать Орешкину, что я на него тоже плевал.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• По теме
• Архив