КОЗАКОВ ГРИГОРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Специалист рыбной промышленности 1

jlm_taurus — 28.12.2024 Воспоминания о работе в рыбной промышленности

"...Начинаю писать воспоминания о моей многолетней работе в рыбной промышленности в полной уверенности в том, что они никогда не будут напечатаны, и не только ввиду их несомненной слабости в литературном отношении и бедности материала, не представляющего интереса для широкого круга читателей, но также и потому, что в этих воспоминаниях я не собираюсь приукрашивать действительность и умалчивать о тех отрицательных явлениях жизни, свидетелем которых я был, и о которых не принято упоминать в официальной мемуарной литературе.

Моя скромная служебная деятельность коснулась лишь незначительной области советской рыбной промышленности, и поэтому я не могу быть ее историографом. Буду говорить лишь о том, чему я сам был свидетелем, стараясь, по возможности, быть объективным в оценке событий людей.

30 апреля 1922 года я был освобожден от службы в Красной армии по демобилизации или, как официального тогда именовалось, уволен в бессрочный отпуск.
С одной стороны, я был рад освобождению от тяготившей меня военной службы, с другой стороны, приходилось серьезно задуматься над тем, что делать с собой в дальнейшем. Получить работу в те времена было делом далеко не легким, особенно при отсутствии специальности. Единственным документом о моем образовании являлся лицейский аттестат, который в ту эпоху был чем-то вроде прежнего «волчьего паспорта», закрывавшего все пути-дороги.

...работа в Управлении рыболовства была для меня совершенно новым этапом, и я не без внутреннего волнения шел 3-го мая представляться своему новому начальству.

Северо-Западное управление рыболовства помещалось тогда на Екатерининском канале (ныне канал Грибоедова), напротив Казанского собора, в бывшей частной квартире из 4-х комнат, покинутой ее хозяевами. Начальником управления был Василий Яковлевич Каль – латыш по происхождению и пекарь по прежней, дореволюционной своей профессии. Никакого отношения к рыбной промышленности он не имел, что дало повод Мефодию Иосифовичу Тихому перефразировать мораль известной басни И.А. Крылова следующим образом: «беда, коль пироги начнет печи сапожник, а рыбой управлять пирожник».

К этому начальнику, или скорее комиссару, были приданы в качестве ученых специалистов два бывших чиновника Департамента земледелия – Николай Никифорович Пушкарев и Вальтер Германович Тидеман. Кроме того, в качестве консультанта при Управлении состоял в порядке совместительства известный ихтиолог Иван Николаевич Арнольд, по основной своей должности – заместитель заведующего отделом прикладной ихтиологии Государственного института опытной агрономии.

Единственным полноценным специалистом в нашем управлении в первое время его существования был Иван Николаевич Арнольд. Крупный ихтиолог с большим научным и практическим стажем Иван Николаевич не принадлежал к числу ученых мужей, замкнувшихся в своей скорлупе и не интересующихся ничем, кроме своей специальности. Напротив того, не было, кажется, такой области науки, искусства и общественной жизни, которыми не интересовался бы Арнольд. Прекрасный лектор, интересный собеседник, изумительный рассказчик и, в полном смысле слова, обаятельный человек, Иван Николаевич вносил своим появлением живую струю в нашу служебную рутину.

Мы буквально заслушивались рассказами из прежней его деятельности, связанной с поездками по России и зарубежным странам, с интересными встречами и событиями. Несмотря на большой житейский опыт и широкий кругозор, было в Иване Николаевиче подчас даже что-то наивное. Долго не мог он привыкнуть к новым порядкам, новой терминологии и номенклатуре. Помню, как разрабатывая проект правил рыболовства в водоемах С.З. области, он в конце проекта указал, что надзор за выполнением этих правил возлагается на «стражников» и еще на каких-то полицейских чинов дореволюционной России, к великому ужасу Вальтера Германовича Тидемана.

Говорили, что на каком-то большом совещании в Москве на заданный кем-то вопрос, поддерживает ли Иван Николаевич связь со своими прежними иностранными коллегами, он ответил, что хотел бы побывать за границей, но «Министерство внутренних дел» не дает разрешения на эту поездку. Надо сказать, что общественные и политические взгляды Ивана Николаевича значительно расходились с взглядами той эпохи, о чем он говорил открыто и смело. Тем не менее, его очень ценили как специалиста и многое ему прощали. Нашего начальника В.Я. Каля Иван Николаевич распознал при первой же с ним встрече и относился к нему с нескрываемой антипатией.

Помимо центрального аппарата в Петрограде на местах, т.е. в Новгороде, Пскове, Гдове, Череповце и Белозерске имелись инспектора рыболовства, на которых возлагался надзор за выполнением правил рыболовства, а также выдача билетов на право лова рыбы. На Финском заливе и Ладожском озере эти функции выполнял инспектор, находившийся при управлении в Петрограде.

Подбирал инструкторов лично тов. Каль из числа своих знакомых по торговому миру. Так, например, один из инспекторов ранее заведовал пивной, другой был приказчиком в бакалейной лавке и т.д. Понятно, что такие лица совершенно не соответствовали своему назначению и в большинсдеятельности лишь личных материальных выгод.

В ведении отдела рыбоводства в то время находились: Невский рыбоводный завод, помещавшийся на Крестовском острове на территории бывшего дворца князей Белосельских-Белозерских; рыбоводный пункт в Островках на Неве; и два прудовых хозяйства – Ропша и Гостилицы. На Невском заводе и в Островках занимались разведением невского лосося. Икру лосося отцеживали, оплодотворяли, выдерживали в специальных аппаратах, а выведенных мальков выпускали в Неву. В прудовых хозяйствах разводили зеркального карпа и радужную форель.

Начальник управления Каль, побывав на рыбоводных заводах и обнаружив в аппаратах большое количество лососевой икры, по своему невежеству и стремлению к наживе решил засолить и продать эту икру, вероятно, через кого-нибудь из своих приятелей-торговцев. Вся эта история дошла до руководства Главрыбы, и Калю было сделано соответствующее внушение.

С этого момента отношения между Калем и Жуковским окончательно испортились. Каль стал искать возможности повредить Жуковскому. Начал посылать на Невский завод и в Островки своих приятелей-инспекторов для выявления «хищийков»(?), как он выражался. Конечно, Жуковскому он навредить не мог, но еще больше дискредитировал себя перед московским начальством. В скором времени, в связи с ликвидацией Наркомпрода и его местных органов, нашему Управлению было поручено произвести продажу имущества Губпродкомов в Петроградской, Новгородской, Череповецкой и Псковской губерниях. Руководил этой работой сам В.Я. Каль вместе с бухгалтером Соколовым, а исполнителями были местные инспектора рыболовства. Вот тут-то и выявилась окончательно жульническая натура нашего начальника.

Я находился в стороне от этих дел, да и плохо разбирался в финансовых операциях. Поэтому я не могу в точности объяснить, в чем заключалась сущность этих махинаций. Насколько помнится, игра велась на ежедневном понижении курса старых денежных знаков по отношению к вновь введенному червонцу. Однако мне было доподлинно известно, что немало денег прилипло к рукам этих мазуриков в результате проведенных ими махинаций. Из-за отсутствия прямых улик судебного процесса не возникло, но Каль был вызван в Москву и изгнан с позором, а временное исполнение обязанностей начальника управления было возложено на Н.И. Пушкарева.

В один прекрасный день, совершенно неожиданно, явился к нам новый начальник управления Григорий Васильевич Стрелков. Был он сыном ладожского рыбака и с ранних лет рыбачил вместе с отцом. В начале Первой мировой войны Стрелков был призван в армию, служил солдатом в кавалерийском полку и с первых дней революции примкнул к большевикам. По его словам, успешно выступал на митингах, громя буржуев и призывая солдат не подчиняться командирам и расходиться по домам. Он сам рассказывал мне, как после одного такого митинга он встретил врача, лечившего его после ранения, и как этот врач, наслушавшись его речей сказал: «Ну, Стрелков, если бы я знал, что из тебя выйдет такой мерзавец, я бы тебя зарезал на операционном столе». По окончании войны Григорий Васильевич пошел в гору и вскоре был назначен комиссаром петроградского окружного военно-инженерного управления. Вначале все шло хорошо, но внезапно военная его карьера рухнула и при том по самому глупому поводу.

По его инициативе при нашем управлении было организовано постоянное совещание специалистов, к участию в котором, помимо И.Н. Арнольда и наших штатных специалистов, были привлечены такие авторитетные лица, как Е.К. Суворов, П.Ф. Домрачев и другие из числа сотрудников отдела прикладной ихтиологии, а также представителей предприятий промышленности. Стремясь поставить работу в рамки строгой законности, Стрелков добился пополнения штата управления должностью юрисконсульта. На эту должность был приглашен Александр Александрович Колокольцов, ранее работавший в юридической части бывшего Министерства земледелия.

Конечно, Стрелков был малообразован и малокультурен, но в те времена эти недостатки в грех никому не ставились, был бы только партийный билет в кармане.

Одно было плохо. Стрелков попал под влияние бухгалтера Соколова, вернее даже оказался в зависимости от этого прохвоста. Произошло это так. Стрелков получил новую квартиру, затеял ремонт, покупку мебели. Нужны были деньги, Соколов нашел какие-то не вполне легальные источники для покрытия этих расходов, чем и связал руки своему начальнику. Внутренне Стрелков явно не симпатизировал Соколову, но расстаться с ним не мог, а тот, почувствовав в себе силу, окончательно обнаглел и перестал уже вовсе считаться с нами.

Начальником Управления землеустройства и мелиорации был в то время товарищ Николаев – пекарь по своей прошлой специальности. Везло же нам на выходцев из этой профессии! Человек малокультурный, грубый, но волевой, этот Николаев всецело подчинил себе нашего взбалмошного, но мягкого по характеру Стрелкова. Связь нашего отдела с Москвой почти совершенно прекратилась, и все директивы стали исходить от руководителей Областзема – людей, плохо разбиравшихся в вопросах рыбного хозяйства.

Переход в систему Наркомзема был чреват для нас еще одним неприятным обстоятельством. Всем нам почему-то снизили зарплату почти вдвое. В частности, я стал получать 24 рубля в месяц вместо прежних 45 рублей. На нашу защиту встал профсоюз. Дело длилось около года и, в конце концов, профсоюз добился не только восстановления прежних окладов, но и выплаты нам разницы между прежними и новыми ставками за весь период конфликта. Должен признаться, что за всю мою трудовую жизнь, это был, пожалуй, единственный случай, когда профсоюзная организация по-настоящему отстояла интересы трудящихся.

Если только память мне не изменяет, в том же 1925 году в Ленинграде был учрежден Комитет по делам рыболовства и рыбной промышленности, имевший целью координацию вопросов, связанных с добычей рыбы, ее обработкой и торговлей. В этот Комитет входили представители отдела рыболовства и рыбоводства Областзема, предприятий промышленности и торговли, и научных учреждений. Председателем комитета был все тот же товарищ Кузьмин. Обязанности секретаря этого комитета исполнял я в порядке совместительства.

Заседания комитета происходили на Полтавской улице в здании бывшей хлебной биржи, там, где впоследствии помещалась государственная инспекция по качеству продовольственных товаров. Бывая на заседаниях Комитета, я познакомился с новыми для меня деятелями из «рыбного мира», как-то: с членом правления Севгосрыбтреста Чернавиным(Чернавин Владимир Вячеславович, Записки "вредителя"), представителем «Желрыбы» Жилинским, профессором Книповичем, Миттельманом и некоторыми другими лицами. Просуществовал этот комитет, кажется, до конца 1927 года. Разговоров было много, но, насколько мне помнится, никакого существенного вклада в рыбное хозяйство они не внесли.

Казалось бы, мое положение вполне упрочилось, но вот к несчастью, а, может быть, и к счастью для меня, в отделе рыболовства и рыбоводства появился новый сотрудник товарищ Григорьев. Вначале он занимал должность инспектора рыболовства в городе Пскове, но в конце 1926 года по настоянию Николаева был переведен на ту же должность в Ленинград. Бывший активный деятель псковской ГУБЧК, Григорьев был исключительно неприятной личностью, как по своему внешнему облику, так и по внутреннему содержанию. Не могу без омерзения вспоминать его полных цинизма рассказов о том, как он собственноручно расстреливал людей, испытывая при этом наслаждение настоящего садиста. Насколько Григорьев соответствовал своему новому служебному положению, можно судить уже по его полной уверенности в том, что соленость сельди объясняется ее пребыванием в морской соленой воде.

С первого же нашего знакомства мы почувствовали обоюдную антипатию, близкую к ненависти. Вскоре Григорьев, пользуясь поддержкой Николаева, стал открыто говорить, что не потерпит присутствия в учреждении таких «паразитов», как Козаков и Орнатская, и повел против нас усиленную компанию. Как ни старался Стрелков отстаивать меня перед вышестоящим начальством, все же Григорьев добился своего, и в конце июня я был уволен под предлогом сокращения штата. Вскоре за мной последовала и Орнатская.

Возвращаясь несколько назад, хочу упомянуть о нашем участии в Русском техническом обществе, чуть было не окончившемся для многих трагически. Существовавшее до революции Русское техническое общество, последним председателем которого был Владимир Иванович Ковалевский, ставило своей задачей объединение научных и технических сил в целях широкого распространения технических знаний в России. После октябрьского переворота это общество было закрыто.

В начале двадцатых годов, ознаменовавших начало восстановления народного хозяйства нашей страны, Техническое общество было вновь открыто для тех же целей. Председателем Технического общества был избран видный в то время инженер Пальчинский. Это общество состояло из ряда секций, в числе которых имелась и секция рыбного хозяйства. Возглавлял эту секцию милейший Иван Николаевич Арнольд, а членами секции состояли многие видные работники науки и промышленности. На меня были возложены обязанности секретаря этой секции. Участие в Техническом обществе было добровольным и, конечно, безвозмездным.

Первой задачей, поставленной перед рыбной секцией, было составление популярных брошюр по различным отраслям рыболовства, обработки рыбы и рыборазведения. В таких брошюрах в то время очень нуждались мастера – практики и другие работники рыбной промышленности, не имевшие специальной подготовки. Член Членами секции были разработаны программы таких брошюр, и было приступлено к их составлению. К сожалению, этому благому начинанию не суждено было осуществиться. Всевидящему и недремлющему оку Ф.Э. Дзержинского показалось подозрительным такое содружество старых деятелей науки и техники. Техническое общество вскоре было закрыто, его председатель Пальчинский расстрелян, а многие видные специалисты арестованы. На наше счастье, И.Н. Арнольду удалось своевременно изъять список участников рыбной секции и все ее протоколы. Иначе неизвестно, чем бы кончилась для нас эта затея.

Хочу еще упомянуть о курсах по повышению квалификации инспекторов рыболовства, организованных в конце 1926 года при отделе прикладной ихтиологии ГИОА (Гос. институт опытной агрономии Наркомата земледелия). К преподаванию на этих курсах были привлечены такие крупные специалисты, как Н.М. Книпович, А.С. Берг, И.Н. Арнольд, М.Н. Тихий, Ч.К. Суворов, М.Д. Ильин, Н.Д. Жуковский, А.Ф. Голензовский. Секретарями курсов были только что окончившие высшие учебные заведения и начинавшие работать в отделе прикладной ихтиологии – Михин и Телегин.

На этих курсах преподавался, конечно, в элементарном виде целый комплекс рыбоведческих наук, как-то: основы ихтиологии и гидрологии, районы рыболовства и орудия лова, технология промысловой обработки рыбы, консервное дело, холодильное дело, искусственное рыборазведение, трудовое хозяйство.

По занимаемой мною канцелярской должности мне не полагалось быть в числе слушателей этих курсов. Но благодаря знакомству и дружеским отношениям с большинством преподавателей (новыми для меня были только Ильин и Голензовский) мне удалось прослушать полный курс наук и сдать по ним экзамен. Это во многом помогло мне в дальнейшей моей учебе.

На этих курсах состоялось мое знакомство с профессором Михаилом Дмитриевичем Ильиным, читавшим нам краткий курс консервного производства. Увидев мое серьезное отношение к его предмету, Михаил Дмитриевич обратил на меня внимание, беседовал со мной после лекций и подарил мне на память свой печатный труд «Рыба, как пищевой продукт», опубликованный им в бытность его профессором Военно-медицинской академии. К сожалению, эта книга пропала во время блокады Ленинграда вместе со всей моей библиотекой.

В апреле 1929 года я уже в качестве дипломированного специалиста был направлен на работу в г. Владивосток в распоряжение Дальневосточного рыбопромышленного треста (Дальгосрыбтрест). В то время единственным способом сообщения с Владивостоком была железная дорога. Ехать приходилось с пересадкой в Москве около 14 суток.

Тогда жизнь на всем Дальнем Востоке резко отличалась от жизни в других районах Советского Союза. В то время как повсеместно «новая экономическая политика» шла на убыль, предвещая близкое наступление карточной системы снабжения населения предметами первой необходимости, на Дальнем Востоке процветала не только частная торговля, но существовали даже частные промышленные предприятия и иностранные концессии. Цены на пищевые продукты были довольно низкие. Так, например, обед из трех блюд в ресторане стоил всего 60 копеек.

Во Владивостоке функционировал универсальный магазин фирмы «Кунст и Альберс», где можно было приобрести по вполне доступным ценам буквально все, начиная от белья и платья и кончая заграничными винами. На местном базаре китайцы довольно открыто торговали заграничным платьем, бельем, женскими украшениями и прочей мелочью. Прислуга в гостиницах, повара, портные, сапожники и прочие мелкие ремесленники в большинстве своем были китайцы. Помню мое удивление, когда ко мне в гостиницу в качестве прачки явился пожилой китаец. Нужно отдать должное этим китайцам: все они работали добросовестно, отличались безукоризненной честностью, и на слово их можно было вполне положиться.

Во Владивостоке процветал китайский театр, где на сцене шли бесконечно длинные и непонятные нам пьесы, а в зрительном зале подавался чай. В китайском квартале города работали китайские бани, пивные и другие подобные заведения, имевшие свою специфику, свои обычаи и нравы. Существовали и тайные притоны, где курили опиум, но куда можно было проникнуть только по особой протекции. Любопытства ради я один раз побывал в таком притоне и испытал на себе известное по описаниям действие этого зловредного наркотика.

Дальневосточная рыбная промышленность имела тоже свою специфику. Согласно действовавшей в то время рыболовной конвенции с Японией только часть рыболовных угодий находилась в неотъемлемом пользовании нашего государства. Все остальные угодья или участки, как их было принято называть, сдавались в аренду с торгов. На этих торгах имели право выступать как русские частники, так и японские рыбопромышленники, и притом на равных правах. Дабы ограничить притязания японских рыбопромышленников, наше правительство было вынуждено финансировать отдельных советских граждан с тем, чтобы, выступая на торгах, они брали в аренду участки смежные с государственными рыболовными угодьями. Получив такие участки с торгов, эти частные лица становились их арендаторами только «де юре». Фактически же вся продукция с этих участков поступала в распоряжение государственных рыбопромышленных предприятий.

Забегая несколько вперед, скажу, что рядом с Нельминскими государственными рыбными промыслами, где мне довелось работать, находился такой участок, принадлежавший формально частному лицу. Фактически же весь улов рыбы и крабов поступал с этого участка на Нельминский государственный консервный завод. Для соблюдения декорума в бухте Нельме находился представитель этого фиктивного частного промышленника, который вел учет продукции, поступавшей с арендованного участка, но никакого участия в работе предприятия не принимал, хотя зарплату получал от государства.

А.И. Головкин назначил меня заведующим производством рыбокрабоконсервного завода в бухте Нельме. Воздушного сообщения с предприятиями Приморья в те времена не было. Единственным видом транспорта был пароход, отправлявшийся из Владивостока раз в две недели и заходивший во все бухты Татарского пролива, в том числе и в бухту Нельму. Навигация должна была открыться только в первых числах мая. До этого времени мне пришлось жить во Владивостоке и ежедневно посещать консервный отдел треста, где я знакомился с разного рода руководящими материалами и набирался ума-разума к предстоявшей работе.

Консервный завод, на который я получил назначение, был построен в 1929 году и был рассчитан на производство консервов в собственном соку из крабов и горбуши, и консервов в масле из тихоокеанской сардины (иваси). Завод этот входил в группу Нельминских рыбных промыслов и находился на правом берегу реки Нельмы, близь ее устья. Как и у большинства дальневосточных рыбообрабатывающих предприятий, работа Нельминского завода носила чисто сезонный характер, т.е. начиналась весной и заканчивалась с наступлением холодов.

Поэтому здание завода было деревянное, неутепленное, легкой конструкции. Жестяно-баночного цеха завод не имел, и вся консервная тара доставлялась в готовом виде из Владивостока в стандартных деревянных ящиках, в которые потом упаковывалась и вся готовая продукция. Возглавлял завод директор – товарищ Демиденко, подчиненный управляющему группой Нельминских промыслов Георгию Аполлосовичу Соболеву. До назначения на пост директора Демиденко работал кочегаром на морских судах. Был он человеком малокультурным и никакого представления о консервном производстве не имел. К тому же еще обладал неприятным вздорным характером и большим самомнением.

После Нельмы Демиденко был назначен директором консервного завода «Океан» во Владивостоке и там попал под суд по довольно курьезному поводу. Этот завод по установленному плану должен был вырабатывать, помимо рыбных, также и овощные консервы. Так как овощной сырьевой базы он не имел, то во избежание срыва плана Демиденко додумался до такой оригинальной комбинации. Каким-то образом ему удалось закупить овощные консервы в Одессе, доставить их во Владивосток, оклеить банки этикетками завода «Океан» и выпустить их под видом своей продукции. Дело это получило огласку, и автор такого «консервного плагиата» отдан под суд. Дальнейшая судьба товарища Демиденко мне неизвестна.

Консервным мастером на заводе был Зуйченко. Как мастер-практик, Зуйченко вначале встретил меня не очень дружелюбно. Но убедившись вскоре, что я не собираюсь козырять своим образованием, а напротив, склонен позаимствовать у него недостающих мне практических навыков, изменил свое отношение, и наша совместная работа протекала вполне нормально. Впоследствии, когда я был назначен на плавучий крабоконсервный завод, Зуйченко обратился ко мне с просьбой взять его на работу в качестве помощника главного мастера, на что я, конечно, охотно согласился.

Ко времени моего прибытия в бухту Нельму консервный завод только приступал к изготовлению консервов из крабов, и начинался монтаж линии для производства консервов в собственном соку из горбуши. Для добычи крабов и рыбы были завербованы в Хокодате ловцы-японцы. Это были большей частью молодые рыбаки, малокультурные, порой даже по-детски наивные, но все без исключения отличные моряки. Мне приходилось выходить с ними в море на катерах «Кавасаки» даже при сильном ветре, и я всегда восхищался их бесстрашием и большим искусством в вождении судна.

Возглавлял этих японцев «синдо» - старшина или бригадир по-нашему, которому они беспрекословно подчинялись. Питались японцы преимущественно рисом высшего качества, завозившимся специально для них, но вместе с тем любили и наш хлеб. Кальмары и осьминоги считались у них лакомым блюдом. Мы, русские, сносились с японцами через переводчика, русского по национальности.Рабочие консервного завода, в основном, были русские женщины. Мужчины выполняли только тяжелые работы.

С места лова крабы доставлялись на пристань. Там производилась первичная разделка крабов, т.е. удаление панциря и головогруди вместе с абдоменом и внутренностями. Конечности крабов складывались в металлические корзины и загружались в варочные котлы. Варка конечностей крабов проводилась в кипящей пресной воде, в которую добавлялась соль. После охлаждения вареных конечностей холодной водой они подавались к разделочным столам. Разделка состояла в извлечении мяса из конечностей. Мясо краба проливалось водой, сортировалось и укладывалось в банки, внутренняя поверхность которых была покрыта специальным защитным лаком и выстлана пергаментом.

Наполненные банки поступали в предварительную закатку (клингер) и после прохождения через паровой ящик (эксгаустер) попадали в закаточную машину. Стерилизация консервов проводилась в горизонтально установленных автоклавах периодического действия. Вышедшие из автоклава банки охлаждались водой, протирались тряпками, покрывались бесцветным лаком и упаковывались в деревянные ящики. Ящики отвозились в деревянный неутепленный склад, где хранились впредь до отправки во Владивосток. За исключением закатки и эксгаустирования все операции производились ручным способом.

Я ограничиваюсь весьма кратким описанием технологического процесса производства крабовых консервов, не вдаваясь в подробности, не касаясь тонкостей этого своеобразного и довольно кропотливого процесса. Подробное его описание можно найти в специальной литературе.

Одновременно с приготовлением крабовых консервов в помещении завода производился монтаж механизированной линии для производства консервов из горбуши. В эту линию входило следующее оборудование: головоотсекающая машина, столы – ванны для ручной разделки и мойки рыбы, порционирующая машина (резка рыбы на куски по высоте банки), набивочная машина с автоматической подачей соли в банки, стол с весами для контроля наполнения банок. Паровой эксгаустер, клингер, окончательная закатка и автоклавы, те же, что и при производстве крабовых консервов. Все машины были американского производства фирмы «Тройер Фокс».

Хотя монтаж линии был закончен полностью к установленному сроку, сезон производства консервов из горбуши оказался очень коротким и не оправдал возлагавшихся на него надежд. Горбуши в этом районе оказалось так мало, что в дальнейшем было принято решение отказаться от производства консервов из этой рыбы. Механизированная линия была вскоре демонтирована и отправлена во Владивосток.

С наступлением теплой погоды начался массовый ход тихоокеанской сардины (иваси), и было приступлено к производству консервов в масле из этой рыбы. Для организации производства этих консервов был приглашен мастер-норвежец по фамилии Скарроз. Это был человек уже не молодой с большим практическим стажем, очень корректный и вместе с тем простой в обращении. Он быстро освоился в новой для него обстановке и стал полноправным членом нашего коллектива. По-русски он говорил очень плохо, забавно коверкая слова и выражения. К счастью, в то время я не совсем еще забыл английский язык, которым Скарроз владел довольно прилично, и мы как-то понимали друг друга.

По указанию свыше, на консервных предприятиях Дальнего Востока был принят довольно распространенный в Америке способ приготовления сардин в масле, при котором подсушка рыбы и бланшировка в нагретом растительном масле заменялись предварительной обработкой рыбы быстрым паром. При этом способе после разделки сардин без повреждения брюшка, тушки рыбок укладывались в банки. Банки устанавливались на металлические противни и направлялись в паровой ящик, где рыба обрабатывалась острым паром. По выходе из парового ящика противни с банками накрывались металлическими сетками и переворачивались вверх дном для слива выделившейся из рыбы влаги.

После охлаждения рыбы в банки особой меркой насыпалась соль, и наливалось рафинированное сезамовое (кунжутное) масло. Далее следовала закатка, стерилизация и прочие, общие для всех консервов операции. При таком способе обработки часть выделившейся из рыбы влаги оставалась на дне банок, и, кроме того, рыба не приобретала характерных для настоящих сардин консистенции и специфического вкуса. Мастер Скарроз, привыкший на своей родине готовить сардины по способу предварительной подсушки и подкопчения рыбы холодным способом, давал оценку нашим дальневосточным сардинам «Маяк» в следующих словах: «Это не сардин, а вареный рыб и масло в компании с водой».

Большинство операций, связанных с производством сардин в масле, выполнялось ручным способом. Только процесс обрезания голов и плавников, но без удаления внутренностей был механизирован, да и то не совсем удачно. Во-первых, укладка рыбок на конвейер, подводивший их под дисковые ножи, производилась руками, а во-вторых, из-за неоднородности размера рыбок при обрезке голов и хвостов получалось большое количество отходов. Для заливки банок маслом была установлена норвежская машина фирмы «Миддельтон» с ручной подачей и выдачей банок.

Правда, эта машина очень точно дозировала подаваемое в банки масло и притом без всяких его потерь, неизбежных при работе всех известных мне заливочных автоматов. Закатка банок производилась без предварительного эксгаустирования, на полуавтоматическом закаточном станке для фасонных банок той же фирмы «Миддельтон». Такая кустарная форма организации производства сардин в период массового хода иваси требовала почти круглосуточной работы завода, что, в свою очередь, вызывало необходимость увеличения числа рабочих. Для вербовок недостающих рабочих приходилось выезжать в близлежащие бухты и селения.

Лов иваси производился плавными сетями. При выборке из них рыбы значительная ее часть получала те или иные повреждения. Рыба с поврежденным кожным покровом и лопнувшими брюшками для производства сардин не годилась и направлялась в посол. Наконец, было немало и сильно поврежденной рыбы, так называемой рвани, не пригодной даже для посола, а также задержанной по тем или иным причинам рыбы, тоже не пригодной для производства. Утилизационной установки в бухте Нельме не было.

Поэтому рыбу, не пригодную ни для консервов, ни для посола, приходилось попросту уничтожать. Начальник производственного управления Дальгосрыбтреста Гринер, посетивший бухту Нельму в разгар промысла иваси, обратил внимание на это обстоятельство и поручил мне разработать технологическую часть проекта установки для утилизации отходов, а впредь до оборудования такой установки организовать вытопку жира из непригодной для производства рыбы хотя бы самым примитивным способом, т.е. в открытых котлах с огневым их нагревом.

Ко времени моего приезда в бухту Нельму и на протяжении всего промыслового сезона 1929 года жилищный вопрос в этой отдаленной точке Советского Союза находился в крайне тяжелом положении. Начатый строительством двухэтажный деревянный жилой дом был доведен только до 2-го этажа. Функционировал только
1-ый этаж, где одну комнату занимал Г.А. Соболев с женой, а вторую - тов. Демиденко. Остальная часть 1-го этажа была отдана под общежитие, которое, несмотря на уплотненность и примитивность жилищных условий, не могло вместить всех рабочих, особенно в период напряженной работы завода.

По этой причине часть рабочих и служащих завода ютилась в старых домиках или, вернее, избушках, расположенных на левом берегу реки Нельмы, вблизи от строений, занятых под промысловую обработку рыбы. В одном из таких домиков мне предоставили маленькую комнату, смежную со столовой. В первую же ночь я подвергся настолько яростному нападению клопов, что дальнейшее пребывание в этой комнате оказывалось явно невозможным.

На мое счастье, на следующее утро я познакомился в столовой с молодых ихтиологом Вознесенским, сотрудником Тихоокеанского научно-исследовательского института, направленного в Нельму для разного рода наблюдений на весь промысловый сезон. Когда я поведал ему мои жилищные невзгоды, он предложил мне поселиться в его шатровой палатке, разбитой на левом берегу реки, напротив консервного завода. Я с радостью принял его предложение. Рабочий кореец соорудил из досок так называемый топчан и покрыл его циновкой. Я расстелил на нем привезенные с собой постельные принадлежности, и мы отлично зажили без клопов в полной тишине и почти на вольном воздухе.

Вместе с нашими студентами поступила в бухту Нельму их походная лаборатория. В числе реактивов находилась ведерная бутыль с этиловым спиртом-ректификатом. Нужно сказать, что на всем побережье тогда действовал сухой закон, т.е. торговля спиртными напитками была строго запрещена. Поэтому любители спиртного, а их было немало среди рабочих и служащих изыскивали всевозможные способы для удовлетворения этой потребности. Пили и денатурат, и одеколон. Последний раскупался немедленно по его поступлению в местный кооператив. Каким-то образом в Нельме сразу же стало известно о предстоящем прибытии бутыли со спиртом. К нам стали приходить разные лица с предложением всевозможных услуг в чаянии приобщиться к заветной бутыли. Поэтому на бутыль нами сразу же была наклеена этикетка с изображением черепа и костей и с надписью «яд». Тем не менее, находились такие любители, вроде заведующего материальным складом завода, которые готовы были рисковать даже жизнью, только бы выпить. Предлагали оставить записку о том, что они были предупреждены и просят в их смерти никого не винить.

С наступлением холодной штормовой погоды окончился лов иваси. Консервный завод прекратил работу, и мне оставалось только подытожить собранный материал и закончить технологическую часть проекта утилизационной установки.

Сохранено