Книжная суббота. Большой день.

dpmmax — 30.11.2019

В прошлую книжную субботу я показывал вам фрагмент детектива. Сегодня на очереди повесть. Она же — оккультный детектив. Который начинается, по всем психопатологическим признакам, с прихода геральдического наркологического зверька. Впрочем, не буду спойлерить. Итак, «Большой день» Александра Леонидова. Ну а если понравится — добро пожаловать в «Книжный ларёк». Напоминаю, что делиться собственными интересными находками в комментариях не только не возбраняется, но очень даже поощряется.

БОЛЬШОЙ ДЕНЬ

– Мир в устойчивом виде

существует только до тех пор,

пока его стабильность поддерживает

множество согласованных сознаний…

Которые верят во что-то одно,

единое для всех, и создают

направленный поток веры,

вовлекающий всех остальных…

– А если нет?

– Тогда наступит реакция распада…

Из лекций автора по Социопатологии

Ранним утром пятничного дня закончилось дежурство бойца ВОХР Епифанцева Сергея на ремонтном заводе сельскохозяйственных машин. Выпимши ночью, Епифанцев видел день ещё светлее, лучше, чем на самом деле – но и так разгорался неплохой денёк. Обещало быть в Куве солнечно, тепло и без осадков. А много ли нужно пьющему человеку для счастья?

Но, возвращаясь к себе по улице Кирова домой, в частный сектор, в свои «полдома» – стал задумываться поддатый Сергей Епифанцев о странностях жизни. Конечно, вахту свою он закончил в ранний час – когда даже многие пичуги ещё петь ленятся… Но тем не менее на улице Кирова – совсем не было прохожих. Не то, чтобы совсем никого не было – но никто никуда не «прохаживался»…

Но почему-то то тут, то там, по всем углам обычно оживленной улицы Кирова – сидели весёлые мужики и «соображали» на троих, разливали водяру…

– Вот черти! – одобрительно, но и подозрительно подумал боец ВОХР. – И патрульных ить не попасаются…

Весёлые мужики – с точки зрения битого и тёртого Сергея Епифанцева – были больно уж дружелюбны для пьющих с раннего утра, вместе с первыми птичками. Они то тут, то там манили, зазывали к себе бойца ВОХР.

Но стоило ему приблизиться к какой-нибудь компашке – как волшебным образом тройки, сидящие, как Ленин, «в разливе» – исчезали, испарялись…

– Как же это так может быть? – недоумевал Епифанцев. – Уж не выпил ли я ночью со скуки в одиночестве лишку?

Ведь странно, согласитесь – сидят весёлые мужики, и лица у всех такие реалистичные, разные, узнаваемые, распознаваемые… А подойдёшь – ан мужиков-то и нет!

– Надо больше не пить!– безнадёжно посоветовал себе Сергей. – А то и с вахтеров тоже вышибут…

Но, однако, сколь причудлива утренняя жизнь на улице Кирова! Возле старого универмага, роскошного купеческого особняка, возносящегося над городом ещё с дореволюционных времен – прямо на лавке под липами Епифанцев увидел… сношающуюся парочку!

То есть – в самом натуральном виде, как Адам и Ева: совершенно голые, мужчина интенсивно орудует в активнейшей роли, а женщина с явным удовольствием подчиняется и стонет…

Тут боец ВОХР Сергей Епифанцев поступил неэтично. Вместо того чтобы отвернуться и пройти себе мимо, будто ничего и нет – Сергей стал показывать пальцем на лавочку и хохотать, присвистывая…

Зачем он так некрасиво поступил – никто уже не скажет. Собственно и слушателей у Сергей не имелось, ибо возвращался он в избу свою с газовым отоплением в совершеннейшем одиночестве. И вредным человеком он не был: ну, приспичило любовникам с утра пораньше, так что же? Зачем цирк-то устраивать?

Наказание за недостойное поведение тут же и обрушилось на Епифанцева, точнее, соткалось из царства воздусей.

– Смеёшься? – спросил грубый и жестокий мужской голос. От его замогильного тембра озноб побежал у Сергея по коже, и он непроизвольно схватился за оружие бойца ВОХР, резиновую дубинку на поясе…

– А чего ты смеёшься? Смешно тебе? По-твоему, это забавно? А вот мы тебе голову отрежем…

– Точно, голову ему отрежем, – сказал голос другой, но не менее страшный и не менее мужественный.

– Давайте не будем отрезать сейчас! – воззвала к милосердию какая-то женщина непонятной этой компании, с приятным мелодичным голоском. – Пожалеем его сейчас, потом отрежем…

Самое странное, что сколько ни крутил головой Сергей Епифанцев – никого их говоривших он увидеть не смог. Они говорили прямо ему в левое ухо, они были рядом – но ни мужчин, ни милосердной женщины – не было в упор видно, сколько ни крути круглой, как кочан, рискующей отрезанием головой…

– Надо ему голову отрезать! – возразил первый мужской голос.

– Да лучше потом… – советовал женский, но совершенно понятно стало, что большого влияния он на мужские голоса не имел.

И тут начался жуткий металлический скрежет: как будто кто-то точит длинный нож или ведет им об асфальт…

Сергей Епифанцев, вооруженный резиновым милицейским «демократизатором» – стал размахивать им направо и налево. Но никакого урона невидимым голосам не нанёс, только сам устал…

– Беги… – тихо и сочувственно посоветовала ему невидимая женщина.

И Епифанцев побежал по совершенно пустой улице Кирова. Он бежал – и отчётливо слышал за спиной топот нескольких догоняющих ног. Или копыт? Он не оглядывался, чтобы проверить…

Он бежал всё быстрее, теряя ртом воздух для раздувшихся от перенапряжения лёгких алкоголика. Но незримая погоня не отставала, преследовала строго по пятам, до самого дома…

Дома Епифанцев почему-то решил, что можно спрятаться от убийц в погребе. Он торопливо отворил дощатую дверцу, ведшую со дворика в подпол старого деревянного дома, и тут же закрыл её за собой. Прильнул к самой широкой щели между досками дверцы… Ничего не видно. Только яблони садочка, только знакомая тропка в гробообразный ящик туалета типа «сортир»…

Но по-прежнему слышно. Слышно, как скрипят под чьими-то тяжелыми костяными ногами досочки, брошенные на дорожки для замощения, для удобства ходьбы в дождь… Слышно, что голоса не оставили своего черного замысла в отношении Епифанцева…

– Значит, так ты с нами? – говорит первый мужской голос.

– Пожалейте его… Не сейчас, потом… (это женский).

– Ну, раз ты думаешь, что от нас спрятался, – говорит второй мужской голос, – тогда мы сейчас в дом поднимемся… Мать и сестру твою кончим… Нам ведь голову отрезать надо – не твою, значит, матери твоей…

– Не надо, мужики! – жалобно заблеял из-за своей на вид ненадёжной, но оказавшейся серьёзной защиты Епифанцев. – Не надо мать…

– А сестру надо?! – строго спросил второй мужской.

– И сестру не надо… – плакал Сергей.

– Давайте потом с его головой, – снова посоветовал женский голос.

– Мужики, – пошел на подвиг ради близких чистый душой, умом дитя Епифанцев. – Не надо мать с сестрой… Давайте я сам себя… как-нибудь…

– А, ну это другое дело! – обрадовался и даже потеплел как-то жестокий хор голосов. – Сам – так давай… Кончай себя, мать и сестру не тронем…

В подвале был только старый грибной нож – складной и тупой. Разложив его трясущимися руками, Сергей со всей силы ударил себя в грудь, туда, где колотилось в бешенной судороге сердце… Но, вместо прихода смерти, не почувствовал вообще ничего. Посмотрел на грязную потную рубаху под робой охранника: красным красно от крови, но убивать себя ножом – ох, тяжелое дело с непривычки…

Снова, ещё сильнее ударил себя в грудь ножом боец ВОХР, защищая своих близких в этом неравном бою – и сквозь шорох аплодисментов снаружи услышал звонкое металлическое «чпонг!».

Старый складной нож грибника не выдержал рёберного тарана: его потемневшее от времени и сока грибницы лезвие переломилось почти у самого основания…

Тогда Епифанцев решил отвести беду от своей семьи другим способом. Он по возможности резко и внезапно распахнул дверь в своё укрытие, в погреб, и, дико заорав, бросился бежать через калитку деревянных ворот на улицу…

Топот и визглявый свист погони преследовал его. Епифанцев с рубинеющей грудью, обливаясь собственной кровью, бежал теперь уже не с целью спастись или оторваться от врагов: он стремился отодвинуть место расправы над собой как можно дальше от родных пенатов…

Милицейский патруль поймал Сергея только около железнодорожного вокзала, куда он на бешеной скорости принесся под откос мостовой на крыльях ветра, немыслимо, до автомобильных скоростей, разогнавшись под горку….

Епифанцева хватали, крутили ему руки – а он и сам был необыкновенно рад, и спрашивал только одно: есть ли у патрульных оружие:

– Ребят, а у вас пистолеты есть?

– Есть, есть… – хмуро отвечали невыспавшиеся и невеселые утренние патрульные.

– Это хорошо, – блаженно жмурился Епифанцев. – Вы даже не представляете, как это хорошо!

– От кого бежал? – спросили Сергея в отделении, оказав ему первую помощь, заштопав рваные раны на груди. – Кто тебя порезал? Узнать сможешь?

– По голосу узнаю… – бормотал пропахший перегаром маленький, низкорослый Епифанцев. – По голосу…

*  *  *

Епифанцев стал для молодых медиков своего рода хрестоматийным примером. Студентов в отделение водили к Сереге Епифанцеву, как представителю типичного и классического случая «белой горячки».

А заместителем заведующего в этом отделении был молодой доктор Константин Салфичевский. И что удивляло студентов ординатуры – так это необычайное внимание к Сереге доктора Салфичевского, в котором коллеги видели будущего академика, не меньше. Очень одарённый психиатр, быстро идущий в гору (в его годы – уже замзавотделом в ведущей клинике, ассоциированной с Медуниверситетом), Салфичевский донимал Серегу-вохровца подробностями. Врач как будто бы не верил всему рассказанному бреду алкаша, пытался поймать его на несоответствиях.

– Сергей, а ты их сам как ощущал?

– Ну не видел я их, Константин Тимофеевич, говорю же…

– Не видел, а ощущал – как?

– Да вот как вас! – восклицал Епифанцев с обидой за недоверие к его истории болезни. – Вот если я голову отверну к стене, и буду с вами разговаривать, не глядя – точно так же и получится…

– Очень интересно, очень интересно… – кивал головой доктор Салфичевский, будущий академик медицины, как про него полагал восторженный медперсонал. Чего может быть интересного в классическом случае проявления делирия? Всё давно до Сереги-вохровца в учебниках описано… «Чертей невидимых» ещё Иван Грозный гонял, как в летописях говорится…

Доктор Салфичевский, однако, копал на этом пустыре, фигурально выражаясь: видимо, думал отыскать клад. Он был очень респектабелен, этот чуть замороженный в манерах, предельно спокойный и сосредоточенный человек. Белый высокий колпак, хрустящий, как бумага от крахмала, белый, такой же хрусткий, идеально сидящий и даже приталенный халат… Очки в золотой оправе, очень ухоженные розовые овалы ногтей… Под халатом – синий однобортный костюм дипломатического класса пошива… Однотонный (тёмно-бордовый, как венозная кровь) галстук с аккуратным маленьким «бочонковидным» узлом…

Он был, этот Константин Тимофеевич Салфичевский – само спокойствие, сама уверенность, профессиональная этика во плоти и компетентность в зримом образе. И тем не менее, он очень интересовался делом Сереги-вохровца. И записывал всё новые и новые подробности незадавшегося самоубийства Епифанцева мелким убористым почерком на жёлтых линованных листках, подклеенных в «Историю болезни»…

Чтобы понять такое его внимание – нужно обратить взор на дела давно минувших дней, когда не было ещё никакого замзава Константина Салфичевского, а был безалаберный юноша Костя, только ещё обдумывающий грядущее житьё и даже в выборе профессии несколько сомневающийся (несмотря на принадлежность к знаменитой в городе династии врачей). Ниточка к Епифанцеву тянулась оттуда, оттуда…

*  *  *

Костя Салфичевский довольно прилично стучал по «форте-пьяному», сидя на вёртком винтовом табурете во фраке, белой накрахмаленной манишке, пахнувшей больничными чепцами, в узкокрылой «бабочке» под стоячим воротничком. Тем не менее, режиссер этого действия снова пыхтел от недовольства.

И Костя Салфичевский был тут совсем не при чем. Режиссер сердился на его партнёршу на сцене, которую дураки-родители, пользуясь всеобщим советским атеизмом и отсутствием святок, назвали французским именем Николь.

Николь, очень стройная, очень жаркая, фигуристая и ладная озорная девчонка играла, с точки зрения режиссера, совсем неправильно, хоть и роль у неё была без слов.

В немецком «фольк»-платье, цветастом, со сложной шнуровкой на груди, с шаловливыми косичками – она казалась рекламой «Октоберфеста», для которой не хватало только пива в руке.

Николь Тимашева должна была фланировать туда-сюда перед певцом, задирая нос и всячески показывая свою холодность. Костя же бренчал по клавишам и довольно приятным баритоном пел своеобразную патриотику:

О любви всё твержу тебе заново,

Но когда надоест говорить мне стократ –

Так и знай! Я проедусь до Запада…

А на Западе – полный разврат…

Ника, как ласково звали Тимашеву одноклассники, делала всё по сценарию: и фланировала, и нос задирала. Но, по мнению режиссера, это в итоге никуда не годилось, потому что Николь поневоле, всей живой своей и податливой натурой, демонстрировала полнейшую готовность отдаться певцу ещё до окончания патриотических куплетов. Всякому, кто смотрел бы из зала на эту парочку, стало бы ясно, что мотаться «до Запада» тапёру не придётся, ибо его слова о любви попали в самое сердце «юнге фрау» «Октоберфест».

– Это никуда не годится! Вы похожи на парочку, десять лет живущую в самом счастливом из всех браков! Ника, ты должна быть символом его отчаяния! Выше нос! Больше заносчивости!

Костя Старательно тренькал:

Не дарит мне почта приветов твоих…

По этой причине – пою за двоих…

Ну чем мы не пара – скажи не тая,

Чтоб вдруг мне сверкнула улыбка твоя…

Ника Тимашева тут же награждала его не только улыбкой, но и вся, переполненная оптимизмом, прыскала от хохота. Общая композиция недоступной красавицы, из-за которой исстрадавшийся юноша готов броситься в развратную трясину Запада – летела ко всем чертям!

– Нет, ну так невозможно работать! – орал, хватая сам себя за волосы, режиссер, учитель истории Михаил Андрианович. – Ника, твоя задача сыграть его несчастье, фам-фаталь, понимаешь? А ты играешь его счастье!!!

– Но так и есть, Михаил Андрианович… – наивно, и в то же время бесстыдно признавалась Николь. – Сказани, Костян, кто твоё счастье?!

– Она моё счастье… – пьяный от счастья, скалился Салфичевский. В разных местах их Богом благословенного города-миллионника ему уже ломали за Николь и нос, и челюсть. Но если другому такое «счастье» покажется сомнительным, то Костяну – в самый раз. Били-то отвергнутые ухажеры, а Салфичевский со следами телесных повреждений разной степени тяжести – получал за свою «богине-избранность». Можно – если хорошо подумать – за такое и потерпеть…

– Я всё понимаю, я не ханжа… – говорил историк, смущаясь, пунцовея скулами, будто бы не знал, ЧТО между мужчинами и женщинами бывает. – Но перед вами стоит задача – создать сценический образ! Понимаете? ОН – страдает, и готов даже ехать на Запад от отчаяния – до того довела его бессердечная девушка, отвергающая его любовь… А ты что делаешь, Ника?

– Отвергаю… – пыталась оправдываться фрау «Октоберфест» без пива.

– Всех бы так отвергали… – пробурчал Михаил Андрианович, и в его голосе проскользнули нотки зависти. – Тогда бы и на Запад никто не эмигрировал… Давайте, ещё один прогон, Ника ходит по диагонали, задирает нос по настоящему, чтобы холодом повеяло… Поехали…

– О любви всё твержу тебе заново… – забренчал Костя во фраке и бабочке.

– Костя, не лыбься, ты страдаешь, забодай тебя комар!!!

*  *  *

Слово «Блип» означает (на английском), вообще-то, электронный импульс, и принёс его с собой техномаг из Центра Научно-Технической Информации Эдуард Артурович, который по совместительству вёл у них в школе информатику.

Но, однажды прозвучав, слово «Блип» навсегда приклеилось к этой четвёрке бессовестно-счастливых людей, роковым образом поменяв смысл. БЛИП – «блок лесби и пидоров», так злобно за глаза называли их завистники и неудачники, отравленные видом их бесшабашного счастья одногодки…

Просто так школьные прозвища не липнут; что-то было в этом чудовищном предположении – думал посторонний наблюдатель – в этом гнусном навете паскудно-«озабоченных» и неудовлетворенных сверстников! Олег, мощный, спортивный, чемпион Кувы, с торсом Геракла… Косая сажень в плечах… И Костян – музыкальный, женоподобный, тонкокостный, весь как бы вытянутый, с пышными ресницами… И Марианна, в миру – Маришка – классический «буч» – с короткой стрижкой, в обтягивающих черных «джинсах», широкоскулая, с монгольской примесью… И Николь (одно дурацкое имя чего стоит!) – с живыми, чуть раскосыми, зелёными распутными глазками, очень свободная и раскованная, не по годам женственная, игривая…

А вместе – БЛИП! Времена их юности – содомские и гомерически-гоморрические, конечно же, злые языки решили, что две парочки просто прикрывают друг друга! Что на самом деле Маришка, «невеста Дракулы», готического образа – со смешливой и отнюдь не чопорной Николь, а спартанец Олег – с жеманным маэстро Костяном… Да ведь и то подумать: зачем им всё время быть в этой «тетраграмме»? Разбились на парочки – ну и шатайтесь себе парочками, как у нормальных людей принято… Но почему-то (злые языки подмигивали – «знаем, почему!») где конь с копытом, там и рак с клешнёй, где Костя с Никой, там и Олег со своей «невестой вампира»…

Они были нужны друг другу. В каждом было то, чего не хватало другому. Маришка неспроста напоминала «гота» своей сумрачной одеждой и косметикой. Она была от природы очень депрессивна, склонна к меланхолии, и на её запястьях можно было разглядеть тонкие белые ниточки шрамиков: «игралась» бритвой, пока в БЛИП не влилась… Но то, чего так остро не хватало Маришке Дракулевне – с избытком бурлило и полыхало в разбитной Николь, грозя попросту удушить и разорвать на части. Поэтому они, однажды встретившись, уже не разлучались: Николь – без Маришки – наверное, взорвалась бы от распиравших её смешинок, словно гелиевый шарик… А Маришка без Николь… Ну, посмотрите на её запястья, если что непонятно…

Это был союз вампира и донора, но донор был счастлив не менее чем вампир: недостаток жизненного тонуса у одной покрывался переизбытком его у другой, а вместе у них получалась нормальная, счастливая человеческая жизнь.

Обе они были очень красивы, но Николь это безбожно подчеркивала всеми дамскими хитростями и штучками, а Маришка – не очень, и потому при первом взгляде проигрывала: «ну «буч» же, чего возьмёшь!» – хихикали злобные неудачники, одинокие скитальцы жестокого мира.

Но Олегу, королю спортзала, любимцу всех физруков, невзирая на их пол и возраст, нужна была именно Маришка. За Николь он «не догонял» – Ника всегда так тараторила и так эмоционально жестикулировала, что казалась Олегу и вправду иностранкой, говорящей на чужом языке. Ну, или может быть на русском – но с очень сильным акцентом. Маришка говорила мало и по существу, её темперамент вполне устраивал Олега. Кроме того, она, совсем не чуждая спорту, могла пробежать с ним вокруг стадиона, не отставая и не задыхаясь, могла беседовать с ним, подтягиваясь на перекладине ему в такт… Словом, идеальная пара. Но не совсем…

Эти сильные, ладно скроенные, крепко сшитые натуры вдвоём как-то угасали, словно карусель, вращающаяся по инерции. Чтобы стало совсем «зашибись» – нужны были рядом Костян и Николь. Вот тогда наступал полный «тазик» (не путать с «медным тазом») уму и сердцу, что-то недостающее щедро сыпалось на спортивную парочку с неба разноцветным конфетти…

Поэтому БЛИП – не просто две парочки друзей, как могло показаться невнимательным учителям. Это что-то целостное. Это бензольное кольцо формулы счастья – такое физически ощутимое в кристаллической своей решетке, когда они лежали на летнем лугу, после спасения хряка Чемберлена, голова к голове, рука в руке, крестом, сходясь четырьмя макушками…

Спасение хряка Чемберлена – та ещё история! По традиции 90-х годов семья Костяна Салфичевского заказала себе в пригородной деревне поросенка «на вырост». Поросенок рос, и вырос в огромного хряка, и вскоре должен был быть зарезан. Но когда любишь и любим – весь мир играет гранями и бликами твоей любви. Четверо друзей собрали денег, накупили на рынке мясного разруба и отвезли хорошо знакомой деревенской семье ВМЕСТО Чемберлена.

– А с Чемберленом тады чаво делать?! – спросила бабка Антонина, в глубине души радуясь, что резать хряка Салфичевских не придётся.

– А вы его нам отдайте! – попросил БЛИП.

Так и поменяли – мёртвое мясо на живого хряка. Сосед Антонины, Борька-механик, за скромную плату (бутылку) вызвался «подбросить» Чемберлена «куда скажуть». Транспортное средство было не ахти – мотороллер «Муравей» с коробом сварной большой кабины. Чемберлен туда едва-едва поместился, и всю дорогу выражал серьёзную обеспокоенность своей судьбой.

Но дорога была недолгой. Чемберлена отвезли поглубже в сосновый бор, знаменитый девственный лес кувинских краёв, и там выпустили. Хряк недоверчиво и осторожно сделал несколько шагов в сторону, крутил пятачком, посверкивал маленькими глазками. Потом неторопливо потрусил куда-то в чащобу, попутно разрывая свиным рылом кучки «бытового мусора»…

В спасении Чемберлена не было никакого смысла – как нет его и в человеческом счастье. Чемберлен, ничего кроме грязного вонючего стойла в свинарнике бабки Антонины не видавший, в лесу или околел бы от ночного холода, или был бы загрызен волками, или оказался бы подстрелен охотниками. Кроме того, Чемберлен, привыкший хорошо питаться «на убой» – непременно вскоре начал голодать, потому что пищи в лесу сам добывать не умел, и поздно было учиться…

Тем не менее – ценой напряжения всех скудных финансов безбашенных мальчишек и девчонок Чемберлену был подарен шанс. Хряк получил в подарок ещё одну жизнь. Он увидел то, что ему не суждено было увидеть в судьбе: летний лес, корабельные сосны, пряный запах хвои, белые облака на голубом солнечном небе… Чемберлен получил в подарок если не жизнь – то честную и настоящую смерть: не в гнусном сарае, где ему резали бы горло, а во всеоружии свободы, с правом убегать и защищаться, с правом побороться, и отсрочить неизбежный (если задуматься – то для всех) конец…

Потеряв из вида Чемберлена, ушедшего навстречу новой жизни (а долгой она станет или короткой – решать уже ему самому) – БЛИП расположился в разнотравье оборванного речным обрывом поля. Запахи были такие, как будто ребят засунули в баночку с экзотическим чаем… Они лежали, наслаждаясь каждым дыханием бытия, на травах, уже опалённых зноем, голова к голове, рука в руке, составив то самое «бензольное кольцо» формулы счастья. Если глянуть сверху – вы бы увидели кельтский равнолапчатый крест из четырёх тел. И звезду из рук, вложенных доверчиво одна в другую…

Именно тогда, над обрывом, кто-то из них и выдохнул эту старую сентенцию о «зависти богов» – точнее, тех, рогатых, наполняющих воздух, кого древние греки считали «богами»…

Для продолжения чтения пройдите по этой ссылке https://www.knizhnyj-larek.ru/news/aleksandr-leonidov-bolshoj-den/

Оставить комментарий

Популярные посты:

traianus

Как происходит лечение зубов под микроскопом

l_boris

Новости авиапрома

colonelcassad

Французская хуцпа

katia_lexx

Сказочные иллюстрации Светланы Ким

roomd

Актуальное

a_nalgin

Об ударах ATACMS'ами по Курску и Воронежу Это уже полный ад и π-ц?

vinnypuh

Если

antisemit_ru

Меня очень веселит #Абхазия.

matsam

Утреннее

• Ранее
• Архив