КАК Я ЛЕСКОВА ЧИТАЛА

domestic_lynx — 01.11.2015 Моя дочка изучает в школе Лескова. Мы этого автора не проходили, я что-то читала, но почти не помню. Прочитала – не исключаю, что впервые в жизни – знаменитого Левшу. Забавно. Господи, как хорошо, что я не учусь в школе, мне не надо ничего сдавать, и я могу иметь какое угодно мнение о чём угодно, в том числе о классических произведениях словесности! Мои заметки не имеют ровно никого ни философского, ни филологического значения – просто так видится мне, взрослому человеку, забавный рассказец, наименованный автором «сказом».

Левша напомнил мне давнее. Когда-то бесконечно давно я переводила сказки неаполитанского автора 17 века, такого Джамбаттиста Базиле, у нас почти не известного. Назывался сборник «Сказки сказок» - на неаполитанском диалекте Lo cunto de li cunti. В Италии эта штука издаётся так: оригинал и параллельный текст на итальянском. 17-й век – это эпоха барокко, вот автор и изложил народные, надо понимать, сюжеты со всемыслимыми виньетками и украшениями, свойственными барокко. Столько там всего накручено! В каждой строчке игра слов, всякие там аллитерации, ассонансы и прочие словесные штуковины. Пословицы, переиначенные на новый лад, аллюзии на латинских авторов. Понять всё это непросто, но у меня было хорошо откомментированное издание. Я когда-то любила заново конструировать на русском то, что называется «непереводимой игрой слов», и работа эта мне была забавна. Правда, опубликована была всего одна сказочка – в Белоруссии, в качестве детской, зато с красивыми картинками.

Лесков очень похож на Базиле! Вот он бы справился с переводом Базиле просто на пять с плюсом! Только вряд ли он знал о его существовании.

Поэтому он сочинил нечто подобное сам – на русском материале. Стиль Лескова – насыщенный, переукрашенный, преувеличенный до карикатурности, при этом ни на секунду не забывающий и не дающий забыть, что он русский, русский, русский. И при всех своих перехлёстах он приятен. Русскому глазу и русскому уху приятен.

В литературе я этому стилю не вижу аналогов (может, плохо смотрю). Пожалуй, разве что в ХХ веке Галина Николаева (автор культового романа 50-х г.г. «Битва в пути») сочинила «Рассказы бабки Василисы про чудеса». Там писательница «оторвалась», сочиняя в стиле русского барокко.

А вот в архитектуре аналогов лесковского стиля – сколько угодно. Это стиль построек, очень распространённый во второй половине 19 в. – называли его и псевдорусским и нео-русским. В общем, это стиль причудливо изукрашенного русского боярского терема. Таких теремов никогда не существовало на свете, это некий сон о боярском тереме, мечта о нём. Но русскому человеку – любо, уютно, и глазу приятно. Какие-то струны в русской душе затрагивает эта эклектическая помесь нарышкинского барокко с новыми техническими возможностями второй половины 19в.

Самый лучший пример этого стиля, на мой вкус, дом Игумнова, что на Якиманке; жаль, что его продали французскому посольству. Вот здесь он хорошо показан: http://yura-osinin.livejournal.com/95934.html Как-то показывали по ТВ его внутри – красотища. Росписи, деревянные кружева, золочение… Хозяин – разбогатевший купец, который построил этот терем на месте курной избы, принадлежавшей его предкам. Дом Игумнова – это то, как русский человек представляет себе красоту. Надо сказать, что и мне это очень нравится: я же русский человек. Исторический музей – тот же стиль и тот же период, б. музей Ленина рядом с Красной площадью – всё тот же псевдорусский стиль. А почему, собственно псевдо? Русский, наш. Ну, немножко чересчур похоже на торт – а что в том плохого? Вы же любите торт. Уверена, что подавляющему большинству такая архитектура гораздо милее, чем коробки из стекла и бетона. Стиль Лескова – тоже похож на торт – Киевский, наверное, где чего только не намешано! И – съедобно.

Секрет съедобности, мне кажется, в юморе. Будь эта история рассказана всерьёз, как иногда писали в прошлом советские писатели-деревенщики, - вышло бы тяжеловесно и, по правде сказать, глупо.

А Лескову удаётся одновременно рассказывать и слегка подсмеиваться над собственным рассказом. Он и не пытается представить дело так, словно он всего лишь записал подлинный народный рассказ. Вроде и подлинный – и не совсем. Вроде кукольного театра, где из-за ширмы время от времени выглядывает кукловод и сам же хихикает над своим детищем, а потом прячется и продолжает словно бы серьёзный рассказ.

Повествование народное, но - не настоящее. Вроде как Надежда Бабкина со своими молодцами и молодицами поёт фольклор, но такого фольклора никогда и нигде не было. Но при этом для нас это и есть самые что ни наесть русские песни. Сколько ни объясняют знатоки, что это дурная подделка под фольклор, а для зрителя – именно эта подделка – подлинность, а подлинность – никому не нужна. Искусство – это вообще великая мистификация, подделка. Такая мистификация – Левша. Спасает его, как я уже отметила, юмор. Когда всё всерьёз, переусложнённый, перегруженный стиль, по существу - барокко (barocco по-итальянски и значит: мудрёный, причудливый, странный, вычурный), - совершенно невыносим. Я однажды была в театре в Висбадене (в том самом, где когда-то играл и проигрывался Достоевский), сделанном в стиле нео-барокко в начале ХХ века, - ужасающее, тяжеловесное немецкое уродство. Вообразите зал, ВЕСЬ облепленный по стенам толстомясыми золотыми ангелочками. Везде, без перерыва. Куда ни взглянешь – уткнёшься в упитанную ангелиную ляжку. Если бы Лесков не посмеивался изредка над собственным повествованием, это был бы зал в Висбадене.

А так – хорошо.

Меня, как старую переводчицу, интересует: как это сделано? Вот дочка иногда что-нибудь спрашивает: «Ты же филолог». Ну какой я филолог! Во-первых, ту специальность я забросила в незапамятные времена, а во-вторых, переводчик – это не филолог. Или так: филолог-практик. Переводчика не интересует теория и всякие мудрости, а интересует одно: как это сделано и как это можно воспроизвести на русском. Такой, если угодно, инженерный подход. Недаром, в мою юность настоящие филологи над нами, переводчиками, подсмеивались. Отчасти, возможно, потому, что заработки наши были несравненно выше. Тогда это была вполне доходная работа (не художественный перевод, конечно, а устный коммерческий), это сегодня переводчики никому не нужны, все так-сяк обходятся английским. Я неизменно дивлюсь, что не иссяк поток поступающих в ин-яз. Впрочем, я отвлеклась. Вернёмся к Лескову.

Ощущение народности и одновременно старинности, несовременности текста дают понятные, но не вполне обычные выражения: их мы встречаем буквально в каждом предложении. «Через свою ласковость», а не обычное «благодаря своей ласковости». «К приезду государеву», а не «к приезду государЯ». В старые времена я собрала целую картотеку таких выражений для своих переводов – на тот случай, если надо придать тексту старинный вид. Насколько это выражение старинное – обычный читатель не знает, разве что филологи, да и то определённых специальностей. А читатель понимает только одно: так сейчас говорят – так сейчас не говорят. Вот такие выражения: понятно, но так не говорят – очень большая ценность для переводчика.
Ну и для писателя тоже.

Лесков выдумывает разные смешные словечки, представляющие собой переиначенные на народный лад иноязычные слова.
«Платов держит свою ажидацию». Тут забавная контаминация «ожидания» и французской «аджитации» (волнения). Получилось очень выразительно: ждёт и волнуется.

«Буреметры морские» – барометры. Получается, что они меряют бурю, что не лишено основания.
«Мерблюжьи мантоны пеших полков». Думаю, имеется в виду верблюжьи шинели (manteau).

«Нимфозории» – видимо, «инфузории».
«Тажурная жилетка» – тужурка, повседневная одежда
«Мелкоскоп» – народная этимология слова «микроскоп».
«Укушетка» – кушетка. Словно это слово происходит от русского «укусить», а не от французского se coucher.
Забавно звучит «под валдахином стоит Аболон полведерский». «Полведерский» (от «полведра») хорошо вписывается в постоянно звучащую тему пьянства: «дерябнул хороший стакан» , «квасной стакан водки», который постоянно употребляет казак Платов, и т.п.
Даже тот, кто не читал Лескова, знает его словцо «тугамент» - документ. В тексте тугаментом иронически оказывается кулак.

«Грандеву сделаем» - организуем встречу (рандеву).
«Долбица умножения» - тоже народная этимология: её же долбят.
«Часы с трепетиром» - с репетиром.

Камертоном этой стилистической струи, на мой взгляд, является песенка, которую напевает англичанин: «Ай люли – се тре жули». Тут смешано всё со всем: ай люли – русский песенный зачин, се тре жули – видимо, по-французски «это очень красиво». По-французски было бы «жОли», но певец намекает на русского «жУлика», оттого выходит «жули».

Эта «смесь французского с нижегородским» заставляет читателя постоянно улыбаться и, разумеется, исключает всякое предположение, что перед нами подлинная запись народной речи.

Забавно описаны все – от простолюдинов до самого царя. Например, «царь взахался ужасно» (при виде диковинной пистоли). При этом жизнь царя описывается без церемоний: «Платов к государю с добрым утром явился».
Про Александра I сказано: «у государя от военных дел сделалась меланхолия». Это вполне в духе распространённого представления о слабонервности Александра I. Он, как говорит Ключевский, мечтал удалиться от дел и зажить в долине Рейна как частное лицо. «В нём слабы были нервы, но был он джентльмен», - писал А.К. Толстой о царе в знаменитой «Истории государства Российского…». Разумеется, рассказчик из народа не мог знать ничего подобного, да и слово «меланхолия» ему вряд ли известно, а явление – известно ещё меньше: это барский недуг.

При всей сказочности автор снабжает текст некими реальными подробностями. Например, упомянут «поп Федот из Таганрога», к которому на самом деле ехал царь.
Так иногда делают писатели-фантасты: помещают сверхъестественные события в реальную предметную среду, описанную с подробностями.

Иногда из-за «ширмы» выглядывает не просто кукловод-забавник, но и настоящий краевед – там, где он рассказывает, как туляки пошли на молебствие: «Туляки сведущи в религии, а не только в металлическом деле».

В конце, в гл.20, автор появляется в своём естественном лингвистическом обличье: «Благоприятствуя возвышению заработка, машины не благоприятствуют артистической удали». Это нормальный интеллигентный язык той эпохи. Актёр-кукловод вышел поклониться публике и заговорил своим натуральным языком.

Так это, в первом приближении, сделано. И, знаете, мне захотелось вернуться к тому, давнему, переводу. Вот раскидаю дела и на закате жизни – займусь. И путеводителем у меня будет – Лесков.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив