Как нарком в правительстве Ленина богу молился

maysuryan — 15.07.2024
Исаак Штейнберг (1888–1957), нарком юстиции РСФСР

Да, история любит такие неожиданные кульбиты. Был в Советском правительстве во главе с Ильичём, как минимум, один верующий, причём такой, что мог подняться во время заседания Совнаркома и невозмутимо заявить во всеуслышание: «Извините, товарищи, но я вас покину – мне надо помолиться». :) В субботних заседаниях правительства нарком также не участвовал, соблюдая религиозный запрет. Можно себе представить, с каким выражением лица смотрел на такое поведение члена своего кабинета Владимир Ильич...
Оригинальный человек был этот 29-летний нарком, надо признать! 13 июля, кстати говоря – его день рождения. Исаак Штейнберг (1888–1957) был не простым верующим иудеем, а знатоком Талмуда, доктором юриспруденции, и название его магистерской диссертации в Гейдельбергском университете звучало так: «Понятие преступления в Талмуде». Так что на пост главы юстиции РСФСР он попал не случайно. Белогвардейский писатель Роман Гуль, знакомый с ним, отмечал: «Бывший наркомюст И. Штейнберг был ортодоксальный, религиозный еврей, соблюдавший все обряды иудаизма». Но не этим, или, скорее, не только этим товарищ Штейнберг интересен с точки зрения истории.
В правительстве Ленина Штейнберг представлял левоэсеровскую партию, которая вошла в конце 1917 года в двухпартийный кабинет с большевиками и получила в нём несколько портфелей. В том числе и наркомат юстиции. На этом посту у Штейнберга вспыхивали большие споры с наркомами-большевиками и самим Ильичём.


Заседание Совнаркома, начало 1918 года. Нарком юстиции левый эсер Исаак Штейнберг — крайний слева

В феврале 1918 года острые дебаты между большевиками и левоэсерами возникли вокруг декрета «Социалистическое отечество в опасности». Лев Троцкий вспоминал: «Написанный мною проект — «Социалистическое отечество в опасности» — обсуждался вместе с левыми эсерами. Эти последние, в качестве новобранцев интернационализма, смутились заголовком воззвания. Ленин, наоборот, очень одобрил: «Сразу показывает перемену нашего отношения к защите отечества на 180 градусов. Так именно и надо!». Однако «защиту отечества» левые эсеры, пусть и с трудом, но проглотили. Хотя и жаловались потом в своей центральной газете «Знамя труда»: «Тот, кто с лёгкой душой приемлет слова о «социалистическом отечестве» – тот «духом», внутренней сущностью своей не социалист... Снова восстанавливается разорванный было зачарованный круг старой государственности».


И. Штейнберг


Листовка Совнаркома «Социалистическое отечество в опасности!»


Николай Долгоруков (1902—1980). «Социалистистическое отечество в опасности!» Плакат на историческую тему из серии «Этих дней не смолкнет слава». 1958

А вот 8-й пункт декрета вызвал у них категорические возражения, поскольку в нём говорилось:
«Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления».
Позднее, уже за границей, Штейнберг выпустил целую книгу «Нравственный лик революции», в которой писал:
«Правительство объявило тогда «социалистическое отечество в опасности»... Только к лучшим и возвышенным чувствам трудовых масс, только к самым тонким социально-интимным струнам должен был апеллировать манифест, стремившийся повторить дни французского 93 года. Ибо манифест ведь звал не к чему иному, как к жертве, к подвигу, к утверждению жизнью и смертью великих слов октябрьской революции... И вот в это самое время, в этот самый документ большевиками были брошены ядовитые слова о смерти, о казни, о расстрелах! Манифест объявлял смертную казнь в широчайших размерах... Все дремлющие в массовом человеке инстинкты зла и разнузданности, не переплавленные культурой, не облагороженные моральным подъёмом революции, изредка проявлявшиеся в фактах самосудов — были узаконены, выпущены наружу, выпущены сверху... Мы не заметили, что этими, вначале узкими, воротами к нам вернулся с своими чувствами и орудиями тот же самый старый мир... Так смертная казнь поселилась вновь среди нас».


Обложка книги «Нравственный лик революции». Выпущена она была в 1923 году в Берлине в издательстве «Скифы» («скифами», по названию известного стихотворения Александра Блока, называли себя левые эсеры)

Троцкий: «В одном из заключительных пунктов проекта говорилось об уничтожении на месте всякого, кто будет оказывать помощь врагам. Левый эсер Штейнберг, которого каким-то странным ветром занесло в революцию и даже взметнуло до Совнаркома, восставал против этой жестокой угрозы, как нарушающей «пафос воззвания».
— Наоборот! — воскликнул Ленин, — именно в этом настоящий революционный пафОс (он иронически передвинул ударение) и заключается. Неужели же вы думаете, что мы выйдем победителями без жесточайшего революционного террора?»

Штейнберг: «В конце концов я воскликнул раздражённо: «Зачем тогда нам вообще комиссариат юстиции? Давайте назовём его честно комиссариат социального истребления, и дело с концом!» Лицо Ленина внезапно просветлело, и он ответил: «Хорошо сказано... именно так и надо бы его назвать... но мы не можем сказать это прямо».


В.И. Ленин: «Безудержный разгул штейнберговской фразы»

Владимир Ильич после этого жаркого спора с раздражением писал о «безудержном разгуле «резолютивной» революционной фразы — штейнберговской фразы, можно бы сказать, припоминая шедевр в этом стиле, речь «левого» (гм… гм…) эсера Штейнберга в субботнем заседании ЦИК».
Особенно забавна деталь о «субботнем заседании» — видимо, ради такого святого дела, как спор с Лениным, нарком махнул рукой на заветы своей религии и пустился, что называется, во все тяжкие... :)

Штейнберг: «После издания манифеста о расстрелах первой жертвой в Петроградской ЧК стали два крупных авантюриста – муж и жена. С этого началась безумная полоса убийств, из которой революция больше не выходила. Власть надеялась на возможность организованного и рассудительного применения этой меры. Но толчок, данный в этом направлении, уже больше не зависел от намерений».
Исаак Захарович, несомненно, ведёт речь об известном деле князя Эболи, который в те горячие дни выдавал себя за чекиста. Никаким чекистом он, разумеется, не был, как, впрочем, и князем, а был чистым самозванцем, но успешно использовал этот образ для грабежа и мошенничества, попутно в крайне нелестном свете выставляя перед обывателями и саму ВЧК. При обыске на квартире жены «князя» Франциски Бритт нашли деньги из антикварного магазина, похищенную из Зимнего дворца картину, бриллианты... А также бланки, печати ВЧК и других советских учреждений. Но самого «князя» взять не удалось. Тогда за его голову была объявлена награда – 5 тысяч рублей, что равнялось нескольким наркомовским зарплатам. С помощью такой меры через несколько дней «князя» и его сообщницу изловили. Они и стали первыми расстрелянными по приговору ВЧК, «Правда» сообщила об этом 27 февраля 1918 года.
Феликс Дзержинский первым поставил свою подпись под решением коллегии ВЧК о расстреле супругов Эболи. Он говорил:
– Помните, товарищи, как мы мечтали о том, что пролетарская революция сможет обойтись без смертной казни. А теперь сама жизнь, неумолимая борьба классов сказала: нет, не может! Мы будем применять смертную казнь во имя счастья миллионов рабочих и крестьян!


Феликс Дзержинский: «Мы будем применять смертную казнь во имя счастья миллионов рабочих и крестьян!»

В начале марта 1918 года Феликс Дзержинский посетил петроградскую тюрьму «Кресты». И у одного из заключённых офицеров, арестованных за контрреволюционную деятельность, председатель ВЧК прямо в камере обнаружил... револьвер. Дзержинский распорядился расстрелять виновного, но тут в его судьбу вмешался Штейнберг. Их спор опять дошёл до Совнаркома, где Ленин вступился за Дзержинского: «Вы постоянно переживаете из-за мелочей. Дзержинский хотел расстрелять офицера? И что же в этом такого. Что ещё Вы бы стали делать с этими контрреволюционерами?» В итоге благодаря вмешательству Штейнберга решение о расстреле не было исполнено.

Одним из последних шагов Штейнберга на посту наркома юстиции в марте 1918-го, перед уходом всех левых эсеров из Совнаркома, стало освобождение известного правого эсера Николая Авксентьева, бывшего министра внутренних дел в правительстве Керенского. По воспоминаниям тюремного врача Ивана Манухина, Штейнберг попросил его: «Прошу Вас об одном личном одолжении: освободить из больницы «Крестов» моего товарища по партии Н.Д. Авксентьева. Вот бумага на его освобождение». Кстати, Манухин называл Штейнберга «мягким, отзывчивым человеком». Вот только на пользу ли революции была такая «мягкость и отзывчивость» по отношению к её врагам?..
Что ж, Авксентьева, как «товарища по партии» советского наркома, освободили, и он с лихвой «отблагодарил» за это гуманную Советскую власть: уже в сентябре того же года он возглавил белогвардейское правительство, воюющее с РСФСР — Уфимскую Директорию. И оставался на этом посту вплоть до самого переворота адмирала Колчака... О методах войны эсеровского правительства с Красной Армией в 1918 году как-то я уже приводил свидетельство Ларисы Рейснер: «Всё носило черты того, совершенно бессмысленного, погромного насилия, которым отмечены все победы этих господ, никогда не чувствовавших себя хозяевами, будущими гражданами случайно и не надолго захваченных областей. Во дворе валялась зверски убитая (именно убитая, а не зарезанная) корова, курятник был полон нелепо перебитых кур. С колодцем, небольшим огородом, водокачкой и жилыми помещениями было поступлено так, как если бы это были пойманные люди, и притом большевики. Из всего были выпущены кишки. Животные валялись выпотрошенные, безобразно мёртвые. Рядом с этой исковерканностью всего, что было ранее человеческим посёлком, неописуемая, непроизносимая смерть нескольких, застигнутых врасплох, железнодорожных служащих и красноармейцев казалась совершенно естественной. Только у Гойи в его иллюстрациях Испанского похода и Гверильи можно найти подобную гармонию деревьев, согнутых на сторону тёмным ветром и тяжестью повешенных, придорожной пыли, крови и камней».


Николай Авксентьев (1878—1943)

Но вернёмся к Штейнбергу. В своей книге о «Нравственном лике революции» он на многих страницах подводит к главному выводу: «Там, где революция действительно доходит до такого рокового распутья, что только два есть выхода — либо террор, либо отступление, — там она должна для себя избрать последнее...»

Отступление! То есть, называя вещи своими именами, поражение. Как оно выглядит, выше ярко описано Рейснер. Вот именно к этому и привела бы советскую Россию победа «высоконравственных» левых эсеров. Кстати, стоит заметить, что своё восстание 6 июля 1918 года левые эсеры начали с убийства германского посла графа фон Мирбаха — такого рода бессудный расстрел, видимо, не вызывал у них никакого неприятия...


Лев Троцкий: «Левый эсер Штейнберг, которого каким-то странным ветром занесло в революцию и даже взметнуло до Совнаркома»

Лев Троцкий позднее писал — в основном, про правых эсеров, но это вполне относимо и к левым: «Самыми нравственными людьми были всегда русские эс-эры: они в сущности состояли из одной этики. Это не помешало им, однако, во время революции обмануть русских крестьян». Чтобы это утверждение не выглядело голословным, приведу слова самой лидера партии левых эсеров Марии Спиридоновой. Обращаясь к своим товарищам весной 1918-го, она говорила: «Как партия классовая, народная, ПЛСР не имеет права строить политику на основании личных переживаний, и в эпоху социальной революции играть в политическую игру. Уходом от власти левые эсеры предали крестьянство».
Вот так вот: «предали крестьянство»... Так что исторический спор между левыми эсерами и большевиками, по сути, сводился к вопросу: готова ли революция сдаться, ради сохранения своего «нравственного лика» пойти на поражение? Большевики решили, что нет, не готова, и сумели силой оружия отстоять свой выбор. Левоэсеры же сами выбрали поражение и осуществили его — но, по счастью, поражение не всей революции, а только своё собственное. И, видимо, по своим понятиям, сохранили в непорочности и чистоте свой незапятнанный, безупречный «нравственный лик».
С чем их или их идейных наследников можно было бы и поздравить.
Вот только... где же они? :)


Исаак Штейнберг

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив