Как молоды мы были

Сообщество "Автобиографическое..." — 17.11.2011

Когда к нам пришла наша физручка? Наверно классе в пятом, т.е. было нам лет по 11-12, а некоторым переросткам и по 13. Мы пошли в школу сразу после войны и многие припоздали. Но мне точно было 11. Школа наша под руководством железобетонной директрисы Веры Семёновны Шатуновой, кажется так её звали, очень похожей на жабу, надутую через соломинку, плыла в тинистых послевоенных водах, как гимназия для девочек с большевистским уклоном.

Нина Дмитриевна появлялась у нас на уроке, несмотря на крайнюю худощавость, очень статуозно. На вытянутой руке она всегда что-то держала: волейбольный мяч, прыгалки или просто ключи от спортзала, но вот эта вытянутая рука, как рука мухинской колхозницы или девушки с ядром, с веслом, в общем, с чем-то скульптурно-символическим, была для неё очень характерной. Если бы не две тощие косицы, заплетённые корзиночкой, то определить пол Нины Дмитриевны с её никаким лицом, было бы очень трудно.

Несмотря на такую непривлекательность, я готова была её полюбить или просто принять как данность, если бы она приняла меня так же. Но она меня не приняла, невзлюбила. Не понравилась я ей. Чем? Да всем, инакостью своего горбоносого лица, своим амплуа весёлого развлекателя в классе, самое главное, своей спортивной несостоятельностью. Правда, это была не полная несостоятельность.

Я, например, отлично бегала, если нужно, до полной бездыханности, могла сесть на шпагат, сделать мостик или стойку на лопатках. Но всё остальное было мне не по плечу. Мои худые руки с плечами топориками мешали карабкаться по тросу, работать на кольцах. А ещё у меня был слабый вестибулярный аппарат и ориентироваться в пространстве я могла только стоя на земле в состоянии полного покоя. Поэтому брусья становились минутами моего глубочайшего позора и высочайшего триумфа Нины Дмитриевны.

Она вызывала меня первой, хотя фамилия стояла в самом конце. Я выходила на своё «лобное» место, напялив на лицо шутовскую улыбку. Нина Дмитриевна отдавала команды, прекрасно зная, что я и подтянуться-то не могу. Класс начинал потихоньку веселиться. Натешившись моими жалкими потугами приподнять своё несчастное тело, Нина Дмитриевна, смягчив голос до ровно тлеющего презрения, призывала: - «Потапина! Иди! Помоги ей…». Долговязая Потапина , посещавшая спортивную школу на нашем «Авангарде», подходила к брусьям и начинала какие-то манипуляции с моими ногами и руками, поворачивая меня на этих проклятых брусьях с повадкой опытного кукловода, пока я не зависала , как макаронина, выпавшая из дуршлага.

Физручка кричала: «Мах и соскок, бестолочь, мах и соскок!» Я барахталась и мешком падала на мат. Класс веселился под благословение моей мучительницы, сохранявшей на лице выражение недвусмысленной брезгливости. Я, конечно же, не была её единственной жертвой.

Перед началом урока проводился смотр нашей внешней готовности: белая майка, чёрные трусы, тапочки, белые носки. Всё это снаряжение нелегко было добыть в те далёкие времена. Покупались мужские сатиновые трусы любого предлагаемого размера и в них вдевались резинки, чтобы как-то приблизиться к спортивному идеалу. С майками и носками тоже были проблемы. Предпоследней в строю стояла Капка Герасимова, несчастная альбиноска, сирота и голь перекатная. Её, бывало, спросит учитель истории: Герасимова! Как представляли себе землю древние люди?

Она набычится в непосильном умственном напряжении, и скажет: ... Они были ло-о-хматые... Вот и всё.

 Я, по моде тогдашнего времени, шефствовала над ней, подтягивая по всем предметам. И вот. стоит моя Капка в исподней, сомнительной белизны, сорочке и фиолетовых нижних трико, закатанных на белых, пухлых Капкиных ногах, на голых ступнях новенькие галоши, полученные по ордеру по причине сиротства. Нина Дмитриевна, обходя строй, останавливается и ядовито спрашивает: «Герасимова, ты что, спать собралась? Иди спать домой, Герасимова… Иди! Господи! Вот Бог послал, спортсменки хреновы… И что только из вас получится..? » И тут же скашивает на меня свои бесцветные глазки. А я думаю о том, как вечером упаду на свою раскладушку и буду в мечтах своих выбирать способ казни моей «любимой учительнице». В мечтах я буду возноситься на брусьях, а Потапина мешком валиться на мат. …А ещё у физручки было развлечение - моя ходьба по буму, т.е. по бревну. Бум стоял на школьном дворе и в тёплые апрельские или майские дни мы занимались на этом снаряде.

И вот, весь класс легко пробегает по этому бревну и наступает моя очередь. Я делаю два-три шага и падаю камнем с бревна. Нина Дмитриевна гонит меня на новые попытки с одинаковым результатом. «Потапина! - кричит она,- иди, помоги ей!» Дылда Потапина, тяжело вздыхая, подходит к буму и ведёт меня за руку под хохот класса. Я спрыгиваю с бревна и растягиваюсь во весь рост на тёплой весенней земле и лежу. Мне всё равно, она довела меня до края… Я даже не ненавижу её, мне просто не хочется её видеть, … никогда.

В один из таких уроков на воле она разрешила нам свободно поиграть, а сама стояла поодаль и наблюдала. Мы играли в «цепи, цепи, разорвите нас». Если кто не знает этой старой игры, то она проста: две группы стоят, крепко взявшись за руки, друг против друга, на приличном расстоянии. Один из противоборствующей цепи разбегается и руками рвёт или не рвёт цепь; если не рвёт, то выбывает из игры: « Слабак!» И вот я стою в цепи, а Нина Дмитриевна искоса наблюдает за нашей игрой.

Позади цепи противника кирпичное здание электроподстанции с черепом и костями, «не подходи – убьёт» . Я разбегаюсь так, как только выдерживает моё, ещё маломощное, но полное отрицательной страсти, сердце. Я лечу смертоносным снарядом и со всего размаха, разорвав цепь, врезаюсь в кирпичи подстанции. Настоящие ослепительные искры высекаются из моих глаз и я падаю, почти потеряв сознание. Открываю полные слёз глаза и вижу озабоченные лица девчонок, поднимаюсь с разбитым лицом и смотрю в ту сторону, где стоит физручка, очень хочется зареветь. Она стоит без тени тревоги, без малейшего движения в мою сторону, по крайней мере, я не вижу, не чувствую, никакой заинтересованности. Кто-то прикладывает платок к моему лицу и я, делая усилие, улыбаюсь, и говорю, что всё в порядке.

А через год, в такой же тёплый весенний день, она выставила меня с урока за разговоры и я победно наблюдала, прижавшись к шершавой школьной стене, как класс марширует.. Я не успела испугаться, когда в сантиметре от меня, с четвёртого этажа, пронеслась выпавшая рама, огромная и остеклённая ( в школе мыли окна), и разбилась, разорвавшись осколками, как бомба, прямо у моих ног.

На этот раз она всё же подошла и, поцокав языком, сказала прохладно: «Долго будешь жить»… К классу восьмому, помню, она уже смотрела на всех нас несколько отстранённо… За отсутствием раздевалки, разоблачившись в классе, мы пробегали через всю школу всё в тех же майках и трусах, напрягающихся под напором наших созревающих тел и дразнящих проходившего по коридору контуженного, но не старого ещё, историка сладким запахом молодого, здорового пота. И являлись перед Ниной Дмитриевной уже не стадом несчастных детей войны, а табуном, жаждущим воли. Сейчас, по прошествии стольких десятилетий, я понимаю, Нина Дмитриевна была безмужней. Сколько их было, войной обездоленных. И вот, подросли мы, и на её глазах наши тела, скудно вскормленные хлебом и картошкой, наливались силой жизни, чтобы лишить поколение вдов и невест-переростков последней надежды…

Тогда, в восьмом классе, я пропадала в драмкружке. К каждой литературной годовщине мы давали отрывок из какой-нибудь юбилейной пьесы. В этот раз случился Гоголь, «Ревизор». Учились мы без мальчиков и сами играли мужские роли. Я репетировала Хлестакова. Были ушиты старые отцовские брюки и дедушкина жилетка, косы упрятали под чёрный картонный цилиндр. Мне нарисовали усы и, взглянув на себя в зеркало, я увидела довольно симпатичного молодого человека какой-то южной наружности с орлиным разлётом бровей и блеском в глазах. Я себе понравилась…, понравилась как Хлестаков. На мгновение, улетев на крыльях азарта, я перестала быть девчонкой из N-cкой школы г. Москвы, не умеющей ходить по бревну и болтающейся сосиской на брусьях.

Вместо неё явился лукавый молодой мужчина, соблазнитель и врун, ловец сиюминутной победы. Мы сыграли сцену с Анной Андреевной и Марьей Антоновной. Анна Андреевна - Галька Матросова, с завитыми по случаю волосами, неузнаваемо напудренная и накрашенная, вбегала постоянно с этим гоголевским: «Ах, какой пассаж!» А я, нет, не я, мой Хлестаков, объяснялся с Белкой Оссовской, тоненькой, анемично-нервной Марией Антоновной, даря ей отважные поцелуйчики, от которых Белка то непритворно вскрикивала, то идиотски хихикала, как от щекотки. - «Я Вам лучше, вместо этого, представлю мою любовь, которая от Вашего взгляда…» - «Любовь! Я не понимаю любовь, я никогда и не знала, что за любовь…» В Белкиных глазах я уловила ужас от всего происходящего. Потому что моё, уже совершенно мужское, страстное лицо, недвусмысленно склонялось над ней, никогда не целованной гимназисткой, из железной гимназии имени «Веры Семёновны Шатуновой». Гоголевский гениальный текст нёс меня по волнам вдохновения. Мой Хлестаков расцветал, прямо распоясывался, на глазах у изумлённой публики, где были учителя и избранные родители. И вот, на финише нашей сцены, при бешеных аплодисментах публики, я разглядела лицо физручки: оно было красным и оживлённым, оно улыбалось мне.

Впервые за долгие годы нашего противостояния, её лицо было взволнованным и добрым, а руки, не занятые мячом, ключами и свистком, аплодировали,… мне. Короткий блаженный миг полного счастья, когда забываешь обиды и благословляешь врага… В ту ночь мне приснился вещий сон. Будто в майском цветущем саду, легко и свободно, как девочка-Суок, я бегу по буму. Бегу, раскинув руки, а в конце бума стоит Нина Дмитриевна. Её ничем не занятые руки распахнуты, как крылья, сухие губы улыбаются…И пробежав, я падаю в её объятия, падаю так, как мне хочется упасть в объятия этого непонятного, сурового МИРА, доверчиво, с надеждой и любовью…

Оставить комментарий

Популярные посты:

didius

Языковые лагеря для детей с особыми потребностями

royal-news

Принцесса Уэльская о своем здоровье

a_nalgin

О большом обломе Они начинают что-то подозревать?

home_and_garden

Маклюра, Адамово яблоко

kladez-zolota

Начало весны в Раменском

nefer

Лувр Абу-Даби: вечером после закрытия можно бесплатно зайти на территорию Dome

valery-brest-by

Преступность в розничной торговле и модель "галстук-бабочка"

colonelcassad

Солнечное затмение в Северной Америке

sozero

С сегодняшнего дня кассы в российских магазинах начали блокировать продажу

• Ранее
• Архив