русский свет

Сообщество "Автобиографическое..." — 14.11.2011

На Введенском кладбище, на Главной аллее я случайно наткнулась на старинный неприметный памятник с надписью: «Архитектор Компорези» и даты. Пути Господни неисповедимы, с этим именем связано одно прекрасное лето моей жизни. Наш институт подрядился делать проект реставрации старинного имения, а нынче сердечно-сосудистого санатория в деревне Ольгово, что находится между Дмитровом и Яхромой. Было это в конце семидесятых. Сами по себе места там приметные, а Ольгово, или как его еще называют Ольгово – и того более. Это бывшее имение графов Апраксиных, к счастью сохранившееся: циркульный ансамбль с главным зданием и двумя флигелями, работы архитектора Компорези. Самый известный граф Апраксин – Федор Матвеевич, адмирал, сподвижник Петра Первого, командующий русским флотом. Последние Апраксины, естественно, окончили свои дни в иммиграции, но по рассказам старожилов, одна из Апраксиных приезжала в двадцатых годах в Ольгово, да в ужасе от увиденного убежала обратно во Францию. В 1978 году следы Апраксиных еще сохранились в Ольгово, когда я увидела его впервые.

Это был необыкновенной красоты парк с редкими породами деревьев и кустарников, включая карельскую березу, что создавало уникальный микроклимат для сердечников. На лугах пестрели апраксинские маргаритки. Но самое ценное, самая изюминка Ольгова были каскадные пруды, окруженные парком с дубовой аллеей, навевающей сладкие грезы, томящейся в крови ностальгии по русскому прошлому. В ясную погоду солнечные блики играли на дубах так нежно, что приходило на ум «набоковское» выражение - «русский свет». Прудов было три: Верхний, Нижний и Воробей. Деревня стояла на пригорке - а впрочем, там все было в пригорках, горках, иногда очень крутых, и с каждой открывался свой, удивительный вид - то на близлежащее Гончарово, то на дальнее Языково. Я влюбилась в Ольгово сразу. Мне захотелось пожить здесь с детьми. Дачи у нас не было, денег тоже. Но была молодость и силы. Как все разночинное племя, мы были привычны к неудобствам. Мысленно я уже полоскала белье в заманчивом уголке небольшого озерка, бродила по аллее и «охотилась» в лесу за грибами и ягодами. Я сразу взялась за дело, обошла деревню вдоль и поперек, двор за двором. Выросши на окраине Москвы, среди людей, едва покинувших подмосковные деревни, сроднившись с ними, я никогда не испытывала трудностей в общении с деревенскими жителями. Мне не нужно было подс траиваться или переходить на небрежно-фальшивый тон горожан, снисходивших к деревенским. Сельский язык, или, как я его называю, «русский кокни», был языком моего детства. Он был мне родной. Все мне тут было знакомо: подозрительность, забитость или разухабистость и -поголовная бедность.

Но жилья не было – рядом санаторий, и многие курсовочники снимали комнаты. «Попробуйте к Егоровне» - сказала мне одна милая женщина, кутающаяся, несмотря на жару, в платок, и в валенках. Что-то в ее предложении показалось мне подозрительным, как-то посмотрела она на меня с прищуром, дескать, ну уж, если только к Егоровне… И пошла я к Егоровне, к Марии Егоровне. Калитка была наглухо замотана проволокой, и пришлось покричать, прежде чем показалась сама Егоровна. Была она, наверное, лет восьмидесяти, а может и больше, трудно было разобрать возраст в этом почти бесплотном, темно-морщинистом лице и фигуре под ворохом старушечьих одежек и платков. А вот взгляд! Это был взгляд Пана, глаза Василиска, пронзительные, недобрые, запредельно-льдистые. Полоснула она меня этими голубыми угольками и выслушала без всяких эмоций. Да, сдает она маленькую веранду с отдельным входом, две кровати да стол, холодильник у нее в доме, можно пользоваться. Делать было нечего, цена меня устроила, и через пару дней я оформила отпуск и мы переехали. Быт устраивался походный, но для нас привычный. В дом к Егоровне я поначалу не заходила, да и вообще ее почти не видела. Погода стояла отличная, сын гонял на велосипеде по крутым горкам, пятилетняя дочь резвилась с ребятишками в копешках свежего сена, мы купались в Воробье и были счастливы. Но на второй или третий день я столкнулась с Егоровной у калитки, она несла полные ведра воды. Я протянула руки, чтобы перехватить ведра – она рванулась так, что вода взметнулась фонтаном и облила меня. «Не трожь, иди своей дорогой» - прошипела Егоровна и пошла в дом. Эт-то был щелчок, и прямо в лоб. И правда, куда ты лезешь со своей любезностью?! Слышала? Не трожь! Вот и не трожь ее, и иди своей дорогой! Противная старуха!

Прошло еще несколько дней, я старалась не встречаться с Егоровной. Ольгово перевешивало неприязнь к ней. Нужно было к тому же ежедневно думать о пропитании, вымаливать у хозяек молоко и творог, огурцы и зелень. Хозяйки почему-то продавали неохотно, все везли на рынок. Раз в неделю муж привозил продукты из Москвы, где все тоже добывалось в бою. В сельмаге, кроме килек в томате, спичек и керосина, ничего не было. Но были пруды, прогулки, аллея, красота. Ведь сюда, к Апраксиным, приезжали Пушкин и Гоголь, сюда, пешком, из соседнего Олсуфьева приходил в гости Толстой; и что-то еще витало в этом воздухе, в этих маргаритках, в этом запахе одуревшей на солнце крапивы у горячих осиновых досок старого дома, запахе русского лета… Как-то в сельмаге я разговорилась с одной старушкой. «А Вы у кого живете?» - спросила она. - «У Марии Егоровны». – «У Егоровны?!» - на лице у старушки изумленно вздернулись брови. – «А что?» - настороженно спросила я. – «Да она же ведьма!». И рассказала мне старушка историю, да какую! Жила Егоровна в Ольгове с рождения, ее свекор был еще лакеем у Апраксиных. И было у Егоровны с мужем шестеро детей. А муж, перед самой войной, загулял. Егоровна мужа прогнала и осталась с детьми одна. В войну в Ольгове стояли немцы. Весь народ ушел в леса, а Егоровна осталась, дети были уже не малые, да все сыновья. А в деревне существовала на паях валяльня, валенки валяли, овец было много. Перед уходом всю шерсть спрятали у Егоровны, это была ценность, этим жили. Немцев прогнали, а шерсти-то и не стало. Сказала Егоровна – дескать, немцы все отобрали. Верь, не верь, только что упало, то пропало.

Но стала с тех пор семья Егоровны богатеть да богатеть, парни женились один за другим - и не в пример сельчанам, строились. Народ-то и прозрел: утаила Егоровна шерсть, лишила односельчан их пропитания. Возненавидели все Егоровну, а тут еще грех с ней случился, на самом пике своего бабьего лета родила она, неизвестно от кого, еще сына. «Родные» сыновья все дружно отвернулись от нее. И осталась она в доме со своим последышем. Парень вырос ленивый и пьяница. Отслужил он армию, вернулся к матери, да в первую же зиму, напившись в морозном лесу, попал под трактор такого же пьяного дружка своего, и пока тот бегал по деревне, у несчастного по капле вытекал спинной мозг. Теперь этот взрослый мужик, инвалид-колясочник, на шее у Егоровны, которая любит его без памяти. Все это рассказала мне сердобольная старушка, да еще добавила на прощание: «Вы с ней поаккуратней, она, точно, ведьма!». Теперь я поняла, что за голоса слышала за стенкой веранды, все думала радио, а это инвалид. Бедная ты, бедная, ведьма Егоровна… А ведьма однажды подобрела, вынесла на лужок старый самовар и давай его чистить – задумала ребятишкам самовар ставить. И дочка моя там. Начистила Егоровна самовар и говорит – надо за углем идти на угольницу. Что за угольница такая? Да откуда мне знать… но дочку отпустила. Жду я их, жду, целый час прождала, а их все нет. Мне что-то не по себе сделалось. Ведьма! Точно ведьма! Пошла я их искать. Вышла в поле, вижу – идут. Впереди Егоровна с мешком на плече, за нею ребятишки, поравнялись мы, смотрю – мешок-то не маленький. «Дайте – говорю – Мария Егоровная, я мешок понесу». Она посмотрела хмуро, но мешок отдала. Взяла я этот мешок… а в нем – пуды. У меня коленки подогнулись, все жилочки напряглись. А что делать? Я виду не подаю, а старуха поглядывает на меня лукаво, все понимает, ведьма. Как я донесла этот уголь, не помню, но донесла, не уронила перед ведьмой себя. Стояла жара. Вечером, часов в 11, нужно мне было пробежать через старухин сад-огород в скворечник-туалет.

И сад, и огород были хороши: на чистых грядках образцово зрела морковка и свекла, вольготно располагались петрушка и лук; яблони прогнулись от спелой грушовки, опадала аппетитная смородина, но ни ягодки, ни травинки не было мне предложено и за деньги, а я и не просила. Бежала я по этому раю в темноте, вдруг, замечаю, под яблоней какое-то шевеление. Присматриваюсь и понимаю, что там, под деревом стоит Егоровна, совершенно голая, и моется мочалкой из таза, водруженного на табуретку. Успеваю заметить, что старуха жилиста и телом крепка. Хотела я уже сделать вид, что не заметила ее, да вдруг слышу ее необычно мягкий, даже какой-то интимный голос: «В бане-то нынче жарко, в избе срамно… а тут-то хорошо…». И даже хихикнула, ведьма, дескать, ну мы же с тобой бабы, и ты меня понимаешь… Я растерялась. Может, ты хочешь подружиться со мной, Егоровна? Ну что же! «Мы не волки по крови своей». Только не так жарко в бане, как не любят тебя в бане. После этой ночной сцены я осмелела, что ж, думаю, я мучаюсь без холодильника. Мне без него плохо, пойду в дом и буду пользоваться. Набралась смелости, постучала и вошла, навстречу – Егоровна. Я говорю, так и так. Она безмолвно ведет меня по совершенно темным, кислым сеням в страшную без окна кухню. Но дверь светелки отворилась и там вырисовывается инвалид, здоровенный красавец-блондин, в коляске, на лице явная заинтересованность моей персоной. «Жиличка?» - «Жиличка». – «Приходи, жиличка». – «Приду, мне в холодильник нужно». – «Ты ко мне приходи, мне выпить не с кем». С этих пор походы в холодильник стали моей пыткой. Нужно было исхитриться пройти по темным сеням с кастрюлей так, чтобы озабоченный инвалид не дотянулся до меня рукой, что он все время пытался сделать, приговаривая каждый раз то, что может приговаривать молодой, нетрезвый, и в общем-то здоровый мужик, прикованный к инвалидному креслу. И часто мои проходы из-за двери сопровождал тяжелый взгляд Егоровны. А однажды случилось вот что: шла я, крадучись, в кромешной тьме, и уже вступила в темную кухню… а дальше, дальше я падала, падала в глубокую, страшную яму. Это был открытый погреб, он находился в кухне и Егоровна его не закрыла. Не закрыла, хотя знала, что я приду. Не закрыла… Нарочно? Нарочно, ведьма. Ведьма, ведьма! Как я не сломала себе руки или ноги, а может, и саму жизнь. Бог меня спас, это точно. Пожалел моих детей. Вся я была в синяках и ссадинах.

Доползла я до своей веранды и плакала там тихо и горько. Что я тебе сделала, Егоровна? Я ли виновата, что твой сын безногий, что я боюсь его длинных, похотливых рук, что я тебя боюсь, Егоровна? Я плакала, а дети гладили меня, утешали. С бедой только ночку переспать – говаривала моя бабушка. Наступило утро. Как я выйду, как буду смотреть на ведьму? Но деваться некуда. Встала и вышла. Открываю дверь… на пороге стоит бидончик, полный черной смородины. Что мне делать? Скажи, моя всепрощающая душа, что мне делать с этим бидончиком? «Возьми», - сказала душа. Мы ели вкусные, крупные ягоды, пересыпанные сахарным песком, и такие же крупные слезы текли по моим щека. Мне не хотелось видеть ведьму, но теперь она сама искала встречи. Льдистые глазки смотрели искательно, а сухие губы нашептывали: «Смотрю я на тебя, девка, справная ты, работящая. Пойдем завтра в лес, по малину, я тебе все заветные малинники покажу. Никому не показывала, а тебе покажу. Пойдем раненько, часов в пять, я тебя разбужу…». Нужны ли были мне ее малинники… сломай меня этот погреб, как бы сложилась моя жизнь,.. не знаю. Нет, Бог милостив, что-то надломилось в самой Егоровне, стержень ее отторгнутой жизни. Она так просила у меня прощения, по-другому не умела… И я пошла. Проведя меня через смертельное испытание, она дарила мне лес с его ароматными, паутинными малинниками, с полянками, усыпанными сладкой хвоей, с завораживающим земляным запахом грибниц. Она дарила мне право поменять мою безнадежную любовь чужака на взаимную, ответную любовь к ее Ольгову. И я приняла ее дары. Мы вышли из леса с туесками, полными малины. Было еще рано, еще спала деревня, доверчиво разметав свои уставшие избы вокруг прудов. Прохладный луг нежился под обильной росой. Но в дубовой аллее уже резвился нежный, неповторимый, «набоковский» русский свет.

Оставить комментарий

Популярные посты:

albinus

Обработка лука перед посадкой: защита от болезней и вредителей

zavodfoto

Наш день в Выборге

von_hoffmann

Памяти русского патриота Владимира Фёдоровича фон дер Лауница

matsam

Инаугурационное

booky_moussy

Контрольная точка: Полночь

sadalskij

Захар Прилепин о статусе российского депутата

bor_odin

Байка на ночь: Девчонки, сумевшие обмануть даже самого Артура Конан Дойла

barchk

Не повезёт, так на родной сестре триппер подхватишь!

booky_moussy

Контрольная точка: Полночь

• Ранее
• Архив