Как квартирный вопрос испортил москвичей и не только
Анатолий Лукьянов — 12.07.2011На повестке дня извечный квартирный вопрос, который, по Булгакову, испортил москвичей. Расскажу про это свою историю семейной жизни в СССР. Тогда я был военный. Не то, что б здоровенный, но все-таки большой.
По приезде переводом к новому месту службы (я был тогда лишь старшим лейтенантом) в отдельный гарнизон с повышением, нас радушно встретили, вручили ключи от двухкомнатной квартиры в одном из домов, так называемого, «старого» городка. Там было паровое отопление, но на случай морозов (хотя там их почти никогда не бывало, дело было в Литве) оставалась и старая печь. Дрова выдавались со склада по потребности и хранились в допотопном сарае, который находился напротив окон квартиры, выходивших во двор.
Этот «старый» городок был построен еще немецкими военнопленными, как и во многих частях, в конце 40-х – начале 50-х годов. Но со временем стали сооружаться новые здания, возникали более современные, «новые» городки.
Так вот. К нашему приезду на территории этого самого «нового» городка близилось к завершению возведение совершенно иного, современного по типу жилого здания, и в нем были квартиры, как сейчас бы сказали – улучшенной планировки.
Нас, семью из четырех человек с разнополыми детьми (мальчик и … девочка) – тогда это было непременным условием для включения в очередь на трехкомнатную квартиру – включили в список на расширение.
При соблюдении указанного условия даже самые склочные во всей нашей системе жители тамошнего военного городка вынуждены были свирепо, но тихо молчать. В самом деле, еще и года не прошло с нашего приезда, негодовали и шипели самые непримиримые, а «их» уже поставили на расширение! Да еще в таком роскошном по тем меркам новом доме!
«Что ж такое? Как же ж так?» (М. Жванецкий).
Для получения полагающегося ордера на жилье и ключей от новой квартиры я вскоре получил известие прибыть в кабинет к заместителю командира части по тылу подполковнику Олениченко. Головной мозг, подлец, до сих пор почему-то отказывается вспомнить его имя и отчество. По комплекции это тоже был слегка «винни-пух», какими и бывают все замы по тылу. Небольшого роста, яркий, рыжеватый с едва заметной проседью блондин довольно зрелого возраста. Очень добрый, судя по искренней и открытой улыбке и несколько наивному взгляду голубых глаз с известной украинско-еврейской хитринкой.
Ну, просто чистый типаж предприимчивого «хохла» одесского происхождения «жванецкого» розлива. Просто – душечка в военной фуражке, которая, кстати, вечно сидела на нем наперекосяк, как колпак на поваре.
На каждом, как он считал, ему совершенно ненужном совещании или собрании, где он вынужден был, по его словам, «пропадать зря», он устраивался рядом с заинтересованным лицом, и они «конкретно решали вопрос».
Ему никто не пенял, потому что он был опытным, ловким и просто незаменимым заместителем командира по тылу. Местных гражданских хозяйственников, которые намеренно при заключении сделок плохо изъяснялись на русском языке, было нелегко «провести» даже одесситу, хорошо говорящему как на своем родном, так и на русском. Кстати, в последующем счастье ему ласково улыбнулось: удалось-таки перевестись на свою историческую родину – в наш одесский гарнизон.
Так вот. Я с радостью повиновался, пришел и доложил, что пришел. Тыловик пригласил меня присесть и тихо, с искренней горечью в голосе сообщил, что, к его глубокому сожалению, проектировщики, а вместе с ними и комиссия по распределению квартир, ошиблись.
В новом доме, проговорил он, трехкомнатных квартир оказалось несколько меньше, чем планировалось к распределению и заселению.
Поэтому с прискорбием в голосе (ну, просто актер-трагик) сообщил, что именно по этой причине предоставить такую квартиру моей семье не представляется возможным.
В течение нескольких секунд я пребывал в ступоре и полном смущении и некоторое время чувствовал себя, как рыба в воде, нагретой до ста градусов.
Но полностью огорчиться не успел.
После небольшой, но достаточной по продолжительности для данного случая паузы (ну, точно, пропал гений большой сцены) подполковник шумно вдохнул, затем шумно выдохнул и сообщил, что по этой же самой причине мне может быть предоставлена только лишь четырехкомнатная квартира.
С трудом осознав происходящее на глазах чудо, я встал и с радостной благодарностью согласился. Мы вместе рассмеялись довольными: он – своим хохлятским артистизмом, я – исходом дела. Но «проставиться» ему по такому знаменательному случаю я так и не догадался, эгоист неисправимый! Я же был тогда насквозь советский офицер.