Кафе

milana-spring — 17.09.2023 За соседним столиком официантка поджигает для компании самбуку. В каждой стопочке по два кофейных зерна. Всего шесть стопочек, горящих сине-сиреневым пламенем. Я смотрю на них, пока не затушили, чтобы успеть запомнить, как выглядит этот нежный голубой огонь. А эти глупенькие люди не тушат его. Люди, у вас же выгорит весь алкоголь! Мне бы хотелось смотреть на каждого из них: как девушка прикасается и отдёргивает руку от ставшей горячей стопки, как женщина задерживает во рту кофейные зёрна, как одна отказывает пить, а другая ей говорит «du hast den Arsch auf, Alter, wofür habe ich eingeladen?“. Хочется описывать их гогот и заявления «ich hab den Frühdienst» и „ich habe spät“. Пять женщин, две в возрасте, и один парень, который пришёл позже. Бог его знает, кто он и кому. У девушки в льняной блузке с зеленовато-золотой вышивкой накручены из волос рожки, у нее длинная чёлка, разбросанная по бокам лица и нарощенные ресницы. Она гогочет громче всех, обыкновенным смехом, который мы считаем особенностью немцев, посещающих кафе. Громкий смех, чтобы в этом гаме и шуме заявить себе и другим, что я есть, я живой, я хочу быть весёлым. А может, в России тоже уже давно так хохочут, а мы и не знает. Россию, кафешки, рестораны, ТЦ, заведения, закрыло от нас время. Нас не было там 5, 10, 15 лет, и мы уже не знаем, какая она, Россия. И знать не хотим. Мы же не хотим знать, какая она, Новая Гвинея. У нас больше нет связи, тяги, любви, желания, есть только воспоминания из прошлого, которые из ощущений превратились в факты, картинки 2D.
Я хочу рассматривать людей и писать о них, потому что они часть моего мира, моего «сейчас». Если ты здесь и сейчас, то с большой вероятностью будет хорошо. Неважно, что вокруг – оно на этот момент часть тебя.
Я помню те моменты, когда я сидела в кафе и писала. Их было не так много. Один раз я сидела в ExtraBlatt или в CafeInn, или в Alex, и писала письмо маме. Так удивительно после разъединения последних лет – «письмо маме». У меня была бумага, по моим воспоминаниям, не белая, а желтоватая, и я исписала от руки семь страницы. Я сидела за столиком между этажами. Вдоль стены и, скорее всего, зеркала, стояли три столика со скамейкой вдоль стены вместо стульев. К этим столикам поднималась лестница, упиралась в них и уходила от них вверх. Я помню картинку: с моей перспективы, сидя у стены, лестница, которая поднималась снизу была справа, а та, что уходила вверх – слева; приглушенный свет, зеркало на всю стену у меня за спиной, какая-то ветка с мелкими светлячками рождественских фонариков. Я сидела и писала, а ко мне подходили люди. Они спрашивали, что я пишу. Я говорила: письмо. Они удивлялись и не могли поверить. Их изумление было мимолётным, оно забывалось так же быстро, как и возникало, но я запомнила этот момент: как будто кто-то взмахнул волшебной палочкой, они подняли глаза, их зрачки на мгновение расширились… и уже в следующую секунду веки снова опустились, глаза потеряли живость и опустели. Этот взмах ресниц, открытые на миг глаза, удивленные, изумлённые, растерянные. Две секунды, и потом они шли дальше в туалет. Но эти две секунды откровения, которое только пронеслось мимо, которым они даже не успеют проникнуться, которое забудут уже на первых ступеньках лестницы – это было прекрасно, как вспышка по ошибке включенного дальнего света, как блик солнца, мелькнувший на потолке от проезжающей машины.
Компания за соседним столиком без сожаления потеряла одну даму, заплатившую 27,50 и ушедшую под довольно безразличное общее «Tschüss». Девушка в кофте с вышивкой – еще на ней надеты голубые джинсы и, разумеется, белые кроссовки – продолжает гоготать, причем гогочат и ее рожки из волос, и длинные волосы чуть ли не до пояса, и толстая попа с высокой посадкой джинс. Она смеется, бросается от смеха на подружку, сползает по столу со стула. Сидя напротив единственного парня в чёрной футболке, таких же голубых джинсах и, разумеется, тоже белых найковских кроссовках, она затеяла рестлинг. У парня огромный бицепс. Милая, у тебя нет шансов, и ты понимаешь, что это всё то ли шутка, то ли набросанный грубыми штрихами, только в угоду условностям, флирт.
А мне всё нравится. Это как смотреть кино, только девушка из кино задевает тебя ногой, потому что подняла ноги и смешно скрючилась, повиснув в рестлинге на кисти парня. Это классно – когда тебя прямо из экрана задевают ногой.
Мой второй раз, когда я сидела в кафе, а точнее – в ресторане, и писала, был в ресторане «Нордбанхов», Северный вокзал – ветер северный… Как же много, оказывается, с ним связано. Я пришла туда с компом и заказал красное вино. Мне запомнилась скамейка, да, там я тоже сидела на скамейке, протянувшейся вдоль стены, а перед ней столики. Скамейка была дощатая, из мелких реечек, приятного бежевого древесного цвета, покрытая лаком. Я сидела и писала, может, пост, а может, свою книжку. Скорее всего, начала с книжки и, поддавшись собственной жизнь, перешла на пост.
У девушки за соседним столом, за теперешним, большая нижняя челюсть и крупные зубы, но ее веселье скрашивает тяжесть плотного второго подбородка. Впрочем, она молода, и ее налитое соками жизни тела скрашивает и полноту, и общую грубость черт. Хочется пожелать ей, чтобы возраст не смог испортить ее готовность и желание пьяного веселья. А еще у нее крупная грудь, что делает ее ещё веселее.
Я кошусь, подглядываю, зыркая, запечатывая в памяти картинку, чтобы описать ее, потому что стесняюсь подробно рассматривать эту девушку и ее компанию как объект. Они – не как бабочка в этнографическом музее, не как рыбки и актинии в аквариуме, не как муравьи в инсектариуме, они – часть моей теперешней жизни, реальности, даже идентичности. Но я стесняюсь их разглядывать, потому что они тоже люди, живые.
Я не помню, что я писала в «Нордбанхове». Всё же, наверное, книжку. И ко мне подходили люди, и спрашивали, что я пишу. И хозяин «Нордбанхофа», когда основная масса публики схлынула, лично принёс мне второй бокал красного вина и печеньки. Печеньки! В этом глубоко традиционном немецком заведении. Как в Венеции, где я на террасе ресторана с дощатым полом, упирающимся в Гранд-канал, и видом на мост Риальто пила сладкое вино Марсала с печеньками. Печеньки к красному – такой знак внимания, лично от шефа! Только потому, что я сижу одна, потому что пишу, потому что заказала только вино.
Жизнь полна воспоминаний. Даже если я никогда ничего не помню. Я помню впечатления, картинки, реакции, внимание, ощущения. Много картинок, которые делали моё счастье. Может быть, если хорошенько покопаться, я даже вспомню свою прошлую немецкую жизнь. Но не сейчас.
Сейчас я сижу в кафе в третий раз, и пишу. Пишу, потому что от этого хорошо, потому что когда я пишу, я в туннеле синхрона, я в волнах танго. Мне так нравится эта музыка, этот гул разговоров и взрывы гогота, этот шум. Мне так уютно быть в нем одинокой.
Девушка и парень наконец-то взяли друг друга за ручку. Из динамиков Дженнифер Лопес поёт «Waiting for tonight». Парень пошёл отлить, а девушка признается другим женщинам в любви и дружбе. Что может быть прекраснее.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив