К годовщине декрета о красном терроре

maysuryan — 05.09.2024
Александр Герасимов (1881—1963). Выстрел в народ. (Покушение на В.И. Ленина 30 августа 1918 года). 1961

Спусковым крючком к объявлению красного террора 5 сентября 1918 года было убийство видного большевика Урицкого и тяжёлое, почти смертельное ранение Ленина.
Почему Фанни Каплан в него стреляла (или, по другой версии, участвовала в покушении)? Она сама объясняла меньшевику Александру Иоффе свои мотивы:
«Мария Александровна [Спиридонова] сама признаётся, что в дни её июльского восстания убийство Ленина было бы целесообразным, а я нахожу, что лучше поздно, чем никогда... Увы, я теперь вне партии, как анархистов, так и с.-р., но когда партия с.-р. не знала деления на правых и левых эсеров, а были только революционеры — они не задумывались снимать головы вот этим живым истуканам, — говорила она, ткнув ногой валявшуюся огромную бронзовую голову развинченной фигуры Александра II (памятник тогда снимался)... — Они не задумывались убивать палачей и за это им теперь ставят памятники, — указала она на место постановки Каляеву. — А теперь палачи убьют и правых и левых эсеров, а партии говорят не сопротивляться злу насилием, и среди них не находится старых революционеров, которые тряхнули бы стариной...» «Я не Шарлотта Корде, но жить без действия надоело. Надо встряхнуть старых революционеров от спячки».


Фанни Каплан. Фотография после ареста в 1918 году

Белогвардеец, профессор Николай Устрялов, позднее лидер «сменовеховцев», вспоминал те дни:

«Страшный, роковой день 30 августа… Покушение на Ленина. «Русская Шарлотта Кордэ»… Тяжелая рана, и первые дни казалось, что смерть неминуема. Все чувствовали, что жизнь или смерть Ленина есть жизнь или смерть революции. «Правда» выходит с аншлагом: «Товарищ Ленин будет жить — такова воля пролетариата». И вот бюллетени становятся оптимистичнее. Кризис, наконец, миновал, и революция торжествует: голова её удержалась на плечах… Но кровь вождя вопиет об отмщении, разрешает от всяких моральных сдержек в борьбе. «Всё для спасения революции». Тут-то и начинается настоящий террор, настоящий ужас, небывалый, неслыханный. Большевизм ощетинивается и переходит к «прямому действию». Циркуляр комиссара внутренних дел Петровского местным советам дышит кровью с первой буквы до последней. Разносит за сентиментальничество и разгильдяйство, требует немедленного и самого действительного осуществления массового террора против враждебного класса как такового, — против буржуазии и интеллигенции. Раз центр даёт такие директивы, — легко представить, как на них реагируют «места»… И вот разгорается вакханалия. Спускаются с цепи звериные инстинкты. Истребляются несчастные «заложники» сотнями, если не тысячами, гибнут офицеры, расстреливаются не успевшие бежать или скрыться политические деятели антибольшевистского лагеря. В газетах ежедневно торжественно публикуются длинные именные списки казненных. Трупы грудами развозятся на грузовиках.
С этих дней, собственно, и начинается страшная слава Чрезвычайки, затмившая навсегда ореол французской «Луизетт» (гильотина)…


Карикатура Бориса Ефимова «Пролетарское око». 1922. «(Из будущей летописи). ... В тёмном подполье копошилась нечисть, стараясь подкупом, обманом и убийствами свалить трудовую республику. Но яркий фонарь в рабочих руках осветил эту нечисть, сжёг её своим пламенем. И обратилась нечисть в пыль, проклиная три буквы, начертанные на фонаре».

Устрялов: «Даже и сейчас уже, припоминая настроения тех дней, ощущаешь в душе какое-то особое, сложное, трудно формулируемое состояние. Воистину, только тот, кто пережил те дни в России, знает, что такое — революция, и Мережковский глубоко прав, когда говорит, что между знающим и незнающим — «стена стеклянная».
Смерть победно гуляла по стране, сам воздух дышал ею. Каждый день в роковом списке — знакомые имена. Сразу — какая-то придавленность, угнетённость повсюду. Полное преображение привычной среды, а потому и весь город кажется другим… Вот в синих очках, нелепом картузе и без бороды профессор М… Редко кто из литераторов или политических людей ночует дома. Это нудное, тоскливое чувство — оказаться без своего пристанища. Слоняешься без смысла, с пустой душой. Вдобавок голодно… В университете — «академический съезд», где царят Луначарский, Покровский и Гойхбарг. Вечером на митинге Луначарский посмеивается над «головастиками» (профессорами), с которыми ему приходится скучать по утрам… Проф. Ильин, выдающийся молодой философ, только что получивший степень доктора за диссертацию о Гегеле — арестован. Хлопочут об освобождении… Ю.Н. Потехин, — нынешний «сменовеховец», — спешно ликвидирует уютную обстановку, собирается в Киев и по ночам ходит спать, кажется, куда-то на чердак…
Со всех сторон слышишь вопросы:
— Вы куда?
— К гетману — куда же ещё?
Или, гораздо реже:
— К чехам… [т. е. в Поволжье — район белогвардейского восстания чехословаков. — Прим. автора]. Авось как-нибудь проберусь… (пробираться к чехам трудно и небезопасно).
И почему-то уже тают надежды, что «вот через неделю»… Смельчаки перестают храбриться. Офицеры спасаются кто куда. О восстаниях что-то уж меньше слышно. «Ну, батенька, это дело затяжное»… Эсеровские убийства как рукой сняло. На Волге хуже, и это самое непонятное: — отвоевана Казань. Чехи отступают… Перед кем? «Неужели этот сброд?»
Что же это значит?
— Неужели террор спасет Революцию?»

В день официального объявления красного террора в РСФСР, 5 сентября 1918-го, состоялся и первый публичный расстрел. Он был произведён в подмосковном Петровском парке. Вечером в парке было много народа, подъехал грузовик, стояли с винтовками наизготовку красноармейцы. В числе расстрелянных оказались несколько видных царских министров и сановников, а также черносотенных деятелей.


Карикатура из советской печати 1918-1919 годов. «Времена меняются. По приказу чрезвычайной комиссии расстреляны контр-революционеры: бывшие губернаторы, генералы, чиновники особых поручений и пр.» (Из газет).
1. Прежде их вешали на стенку!
2. А теперь их просто приставляют к стенке!»

27 октября 1918 года в Москве был расстрелян последний министр внутренних дел Российской империи Александр Протопопов (1866—1918).


1916. Министр внутренних дел России А.Д. Протопопов

Теперь в бывших министерских кабинетах сидели совсем другие люди. Они и осуществляли новую политику.


В кабинете Ф.Э. Дзержинского. Слева направо: Енукидзе, Каменев, Аванесов, Дзержинский, Смидович и Рыков. 1922





Сотрудникам ВЧК Феликс Дзержинский давал такие наставления:
«Тот не чекист, если сердце его не обливается кровью и не сжимается жалостью при виде заключённого в тюремной камере человека»; «кто из вас очерствел, чьё сердце уже не может чутко и внимательно относиться к терпящим заключение, те уходите из этого учреждения. Тут больше, чем где бы то ни было, надо иметь доброе и чуткое к страданиям других сердце…»

Противникам глава ВЧК, а потом ГПУ, представлялся так:


Рисунок Мина. 1923 год. Журнал «Красный перец». «На то и щука в море, чтобы этот карась не плодился»

Друзьям он виделся так:



Но, как бы то ни было, чекистам приходилось вести беспощадную борьбу на внутреннем фронте.

1 ноября 1918 года в Казани вышел губернский журнал «Красный террор», в котором была напечатана нашумевшая статья чекиста Мартына Лациса:



Вот что писал Лацис:
«...Мы великодушничали, мы искали веских улик против отдельных личностей из буржуазии, когда виноват весь класс, вся буржуазия. Мы думали склонить на свою сторону своим благосклонным и гуманным отношением своего врага и ошиблись. Мы отогрели змею в своей пазухе. Мы опомнились лишь тогда, когда она уже зашипела и пустила в ход свое жало, когда приволжские города один за другим стали переходить к неприятелю, когда одного за другим из передовых борцов пролетариата стала уносить вражеская пуля.
В ответ мы объявили красный террор. Однако мы научились у наших врагов применять к ним меры, какие они применяли к нам. К этому они нас вынудили. И пусть они пеняют сами на себя, когда сейчас мускулистая рука пролетариата обрушилась на них со всею своею тяжестью. В нас уже нет жалости к ним. Мы железною метлой выметаем всю нечисть из Советской России. Мы уже не боремся против отдельных личностей, мы уничтожаем буржуазию как класс. Это должны учесть все сотрудники Чрезвычайных комиссий и все Советские работники, из которых многие взяли на себя роль плакальщиков и ходатаев. Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Вот эти вопросы должны разрешить судьбу обвиняемого.
В этом смысл и суть Красного Террора».
На эту статью Лацис получил быстрый и определённый ответ от главы Совнаркома В.И. Ленина.
«Владимир Ильич напомнил мне, — вспоминал Лацис, — что наша задача отнюдь не состоит в физическом уничтожении буржуазии, а в ликвидации тех причин, которые порождают буржуазию... Я ему разъяснил, что мои действия точно соответствуют его директивам и что в статье мною просто допущено неосторожное выражение...»
Но наиболее обстоятельно, так сказать, в пух и прах, разгромил позицию Лациса старый большевик Емельян Ярославский. В главной партийной газете «Правда» он, как и Ленин, назвал его утверждения «нелепостью» и выразил против них «решительный протест». Ярославский написал: «Воображаю только Карла Маркса или тов. Ленина в руках такого свирепого следователя.
— Имя ваше?
— Карл Маркс.
— Какого происхождения?
— Буржуазного.
— Образование?
— Высшее.
— Профессия?
— Адвокат, литератор.
Чего тут рассуждать ещё, искать признаков виновности, улик... К стенке его — и только».
Такова была официальная, выраженная «Правдой», точка зрения на этот вопрос...


1938 год. Емельян Ярославский с внуком Романом Карменом (1933—2013), будущим советским режиссёром и оператором. Цветная фотография

А была ещё одна статья Лациса, более ранняя, напечатанная в «Известиях» 23 августа 1918 года, которая особых возражений не вызвала — просто потому, что в ней была в основном написана горькая правда. Но она тоже касалась вопросов красного террора...
Вот её текст:

«Законы гражданской войны не писаны.
Во все почти времена у всех почти народов установившиеся обычаи выливались в форме законов писаных. Капиталистическая война имеет свои писаные законы, установленные в разных конвенциях. По этим законам пленников не расстреливают, санитарных отрядов красного креста не трогают, мирные делегации пользуются правом неприкосновенности; производится обмен военными и гражданскими пленными и т.д. Даже средневековые разбойничьи шайки, и те знали эти законы и часто побеждённому достойному врагу возвращали оружие, оказывая этим особую честь.
Но подойдите вы к нашей гражданской войне, вы ничего подобного не увидите. Вы станете смешными, применяя или требуя применения этих обычаев и законов, считавшихся когда-то священными.
Вот вам несколько примеров из нашей гражданской войны из-под Казани.
На поле сражения масса раненых, санитарных средств никаких. Но вблизи находится уездный городок Свияжск, где имеется земская больница. Там можно оборудовать коек 50 для раненых. Вас запрашивает комендант города, устраивать ли там лазарет. Вы, конечно, возмутились бы даже за такой вопрос. Но что бы вы сказали, услышав ответ штаба: «Ни в коем случае. При отступлении, которое в ходе военных действий никогда не исключено, всех раненых порежут. Да и раненые-то и сами не останутся».
Вот закон гражданской войны — вырезать всех раненых в боях против тебя. (Выделение М. Лациса. — А. М.)
И это так. Так оно и практикуется. Необходимо не только уничтожать живую силу противника, нужно показать, что каждый, поднявший меч против существующего строя, от меча и погибает. В этом — смысл гражданской войны, который хорошо учтён буржуазией, но нами очень туго или совсем не усваивается. В этом — наша слабость; в этом — причина многих поражений.
Возьмём другой пример.
Попались в плен наши передовые бойцы, о них уже целую неделю нет вестей. Вы получаете из центра телеграмму: «Обменяйте тов. Д. и Р. на видных чехов, пригрозив расстрелом в случае отказа!».
Вы бы возмутились этой телеграммой. Как можно напоминать такие элементарные истины.
Но у работников в полосе сражения пробегает горькая улыбка: ведь это воспоминания былого, воспоминания законов капиталистической войны. А эти законы в гражданской войне не применимы.
Если эти товарищи попались в руки противника, то они уже давно убиты, растерзаны и об обмене речи быть не должно. Да и к кому вы обратитесь с этим предложением? Нейтральных консульств здесь нет. Да и каким путём вы это сообщите? Вашего парламентёра они убьют, и только. Будет одна лишняя жертва.
И вот, вы откладываете телеграмму в сторону.
Или вот ещё третий пример.
Вы окружены превосходящим в силе неприятелем. Вы решили сдаться, чтобы бесполезно не терять своей жизни. Ведь пройдёт война, вас отпустят, и вы снова будете работать на пользу своего класса.
Вы решили сдаться. Бросайте оружие, выкидывайте белый флаг и подымайте руки, а противник встречает вас пулей, и вас не станет.
Да, это так. Это именно так. Никто уже не верит белому флагу: может быть, это ловушка. Это во-первых, а во-вторых, тебя спросят, кто ты. Комиссар? Родня комиссара? — Расстрелять! Рабочий, поэт, журналист? — Расстрелять! Красноармеец? Его брат? Отец? — Расстрелять!
Это — если спросят. А то обыкновенно не спрашивают, а просто убивают.
Вот вам законы гражданской войны. Они ещё не писаны, они только намечаются в бешеной борьбе. А знать их нужно. Без этого мы пропали, без этого противник наши ряды уничтожит.
Мы этим законам не научились. Нас расстреливают сотнями, тысячами, мы единицами и то после долгих умствований в комиссиях и трибуналах.
В гражданской войне для противника нет судов.
Борьба идёт не на жизнь, а на смерть. Ты не будешь бить, так побьют тебя. Поэтому бей, чтобы не быть побитому».


Виктор Дени. Рисунок к 15-летию ВЧК. 1932

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив