К чему звал Кагарлицкий, когда еще не сидел?

new_rabochy — 16.10.2023

Помнится, мы, человек 8 комментаторов-единомышленников,  около 2011-2012 ушли с Рабкора, создав свое сообщество https://rabochy.livejournal.com/profile

Нам представлялось, что реформизм и ориентация редакции на таинственный «средний класс», который возьмет и провернет революцию — просто бред. Кагарлицкий в те годы накропал книгу «Восстание среднего класса», читать которую мы сочли западлом уже по названию.

Однако мы не смогли изложить свои сомнения так внятно, как птенец А.Н. Тарасова — Роман Водченко, на текст коего указал ув. Нолдо Эктчелион.

Привожу в сокращении:

«С первых же страниц мы узнаем, что существует «старый» и «новый» «средний класс». Согласно Кагарлицкому, первый из них был порождением «потребительского общества», поэтому и «главным критерием “среднего класса” в середине ХХ века стало потребление» (С. 9)[3]. Поясним, что речь здесь идет о послевоенной эпохе кейнсианства, когда вмешательство государства в экономику сильно возросло. Значительно увеличились налоги на крупный капитал, а социальные низы, наоборот, получили различные льготы. Тем не менее, западный политический истеблишмент, пойдя на вынужденные социальные уступки, по-прежнему существенную долю ресурсов выкачивал из периферийных стран, снижая уровень эксплуатации в странах центра. В итоге, благодаря многочисленным социальным программам в 1960-1970-х годах костяк «среднего класса» составляли, по словам Кагарлицкого, «учителя и врачи, государственные служащие и квалифицированные рабочие» (С. 10). Действительно, в этот период названные группы население росли количественно, улучшалось их положение. Вместе с этим приходил конформизм, «место “освобождения труда” заняла “свобода потребления”» (здесь и далее — выделено мной — Р.В.) (С. 10).

Конец социальному государству положила эпоха неолиберализма, ставшая в 1980-х годах реваншем капитала. Правда, описывая этот перелом, автор сообщает нам несколько шокирующую новость: «формирующийся неолиберализм предлагает среднему классу новое понимание свободы — как потребления… Свобода свелась к разнообразию, к многоцветию товаров и услуг, к возможности выбора» (С. 25). Постойте! Да ведь сам Кагарлицкий нам сообщил, что потребление к этому времени уже было «главным критерием “среднего класса”»! Что же в этом могло быть нового? Автор поясняет: «потребление из массового должно было превратиться в индивидуальное» (С. 25). Как это? Закрылись заведения общепита и кинотеатры? Нет, речь идет о чем-то более возвышенном, но мало понятном: «суть потребления не в удовлетворении материальных потребностей, а в самореализации, самоутверждении» (С. 25-26).

Хорошо, пусть Кагарлицкий называет периоды так, как хочет, но логика-то должна в этом присутствовать! Почему общество 1945-1970-х годов он называет «потребительским», хотя «новая идеология потребления стала господствующей» (С. 26) лишь в эпоху неолиберализма, т.е. с 1980-х годов? Серия, в которой издана эта книга, называется «Политические расследования». Такое ощущение, что Кагарлицкий — совсем не сыщик, а преступник, который водит нас за нос и запутывает след. Лиха беда начало: дальше он покажет нам не только свое умение разные явления называть одним и тем же именем, но и одну и ту же вещь называть разными именами.

Не будем забывать, что помимо «старого среднего класса» существует еще и «новый». Кагарлицкий объясняет, что неолиберальная реставрация власти капитала оказалась возможна благодаря «технологической (она же — «информационная») революции», которая удешевила рабочую силу, ударила по организованности работников и сократила тем самым производственные издержки (С. 16-17). Возникло так называемое «информационное общество», породившее «новый средний класс», который в масштабах планеты составляет меньшинство, несколько миллионов (С. 10-11). Таким образом, оказывается, что в период неолиберализма господствующей идеологией является потребление, но общество называется отнюдь не «потребительским», а «информационным», хотя высокие технологии доступны лишь меньшинству населения. Мы имеем две характеристики общества, но ни одна нам ничего толком не объясняет...

Что касается более адекватного определения «среднего класса», то мы согласны с А. Тарасовым, который отмечает, что «на Западе … к “среднему классу” относят тех, кто имеет устойчивый и надежный (не находящийся под угрозой) доход, позволяющий иметь в собственности благоустроенную городскую квартиру и/или загородный дом; денежные накопления, достаточные для хотя бы разового покрытия экстраординарных серьезных расходов (например, в случае внезапной тяжелой болезни); кто способен оплачивать образование детей (в том числе университетское); может полноценно питаться, лечиться, культурно развиваться и отдыхать и решать транспортные проблемы семьи с помощью личного автопарка»[4].

То есть, можно сказать, что это — один из отрядов мелкой буржуазии, хотя названные признаки не позволяют определить место «среднего класса» в процессе производства, потому что такая задача в западной академической науке и не ставится. Привязывая «средний класс» к информационным технологиям, Кагарлицкий проблему не разрешает, поскольку очевидно, что перечисленный выше набор признаков «среднего класса» относится далеко не только к людям, работающим с информационными технологиями.

Но раз уж «средний класс» — пусть и в своеобразном варианте от Кагарлицкого — является центральной темой книги, то попытаемся узнать о нем как можно больше. Выясняются подробности его социального происхождения: «в странах “демократического капитализма” массы сделались “средним классом”» (С. 6), но тут же следует уточнение: «для того чтобы умиротворить массы, их превратили в средний класс» (С. 8). Как произошло это чудесное превращение, не объясняется.

Из дальнейших разъяснений автора становится понятно, что «средний класс» есть во многих странах, и постепенно растет его недовольство. К «бунтарям» относятся потерявшие сбережения американцы (С. 76), разочаровавшиеся в партиях европейцы (С. 139, 142) и не сумевшие спрятаться от бедняков и нищеты, а потому мучимые совестью немногочисленные обеспеченные жители стран периферии (С. 133). Все они объединяются и готовят «глобальное восстание среднего класса» (С. 114). Более того, восстание уже началось, но мы не знали о нем сугубо по вине журналистов, которые «бездумно окрестили [его] “антиглобалистскими движениями”». А ведь именно усилиями «среднего класса» «волнения, начавшиеся в Сиэтле, распространились сначала на Западную Европу, а затем на Латинскую Америку» (С. 134-135).

Разберемся, в чем же Кагарлицкий видит революционность «среднего класса». Выше уже было сказано о том, что «средний класс» прекрасно себя чувствует в рамках неолиберального капитализма. Кроме того, ему свойственен еще и «коллективный эгоизм» (С. 26) и «конформизм “пластилинового человека”» (С. 36). В конце концов, автор отмечает существенную, по его мнению, особенность «среднего класса»: «… он не имеет власти. Даже контроля над собственной работой, собственным будущим. Неустойчивость мировой экономики оборачивается для его представителей личными драмами» (С. 131). Кагарлицкого не смущает, что это скорее имеет отношение к большинству населения планеты, к пролетарским массам. Выше уже были названы примерные критерии, характеризующие положение «среднего класса», и очевидно, что оно позволяет ему достаточно комфортно чувствовать себя даже при потере работы. Именно по этой причине «средний слой» называют «опорой стабильности», пусть это определение лично автору и не нравится (С. 130). Совсем другое дело — пролетариат, который совершенно не защищен от экономических кризисов, от самодурства начальства и при потере работы зачастую испытывает не только «личную драму», но и голод.

Но у Кагарлицкого готов на это ответ: «с высокой табуретки больнее падать» (С. 195). Упавший «средний класс сопротивляется, защищает свои привилегии» и обнаруживает, что это «гораздо интереснее, чем просто быть потребителем и винтиком в системе» (С. 7). Получается, что это для него скорее игра и развлечение, чем необходимость. Причем такая игра, в которую даже не очень тянет играть: «средний класс нехотя и неожиданно для самого себя, вновь превращается в неуправляемую и бунтующую массу…» (С. 8). Однако автор так увлечен пафосом борьбы, что не замечает, как впадает в очередное противоречие с самим собой. Его слова о том, что «неолиберализм … стал на эмоциональном уровне своеобразным синтезом протеста и конформизма» (С. 26), как раз отрицают ценность бунта «среднего класса», потому что это бунт в рамках системы. «Защитить привилегии» — это значит сохранить неолиберальный капитализм, который разрушает общество и природу ради сиюминутной выгоды.

В этой связи очень показательно то, какие привилегии (или же: атрибуты «человеческого достоинства») «среднего класса» называет Кагарлицкий: компьютерные игры (С. 48), дорогие автомобили, загородные дома, бутики, мобильные телефоны, заграничные путешествия, мода (С. 130-133). Это как раз подтверждает то, что было сказано нами выше о мелкобуржуазном характере «среднего класса»...

если мы ведем речь о современном («новом») «среднем классе», возникшем в 80-90-х годах прошлого века, то очевидно, что он никаких революционеров из своей среды не выдвигал. «Антиглобалисты», вышедшие из средних слоев, далеко не революционеры, и об этом писал и сам Кагарлицкий[6]. Революционными движениями, конечно, нельзя признать ни «Occupy Wall Street», ни уж тем более, прости господи, «Occupy Абай». Кстати, автор, отсылает нас к 1960-м годам (С. 114-115), подразумевая, видимо, западнонемецких леворадикалов из РАФ, которых заодно можно записать и в террористы. Да, можно считать, что рафовцы были выходцами из «среднего класса», но только из того, который Кагарлицкий называет «традиционным» — то есть из врачей, учителей, преподавателей. Но дело в том, что представители этого слоя имели реальный исторический опыт борьбы с фашизмом, с буржуазией, самостоятельно добивались улучшения своего положения, обладали, в конце концов, гуманистическими ценностями. Но все это было предано и забыто неолибералами и уж тем более вскормленным ими «средним классом», который свои привилегии получил как благодать, а потому в принципе сомнительно, что он может за них бороться, разве что «нехотя»…

В общем, несмотря на некоторые оговорки, Кагарлицкий крепко убежден в революционности, как минимум — в радикализме «среднего класса»[8]. Это в теории, но практика, будь она не ладна, разрушает такие стройные концепции! В последней главе «Русский вариант» автор осмысляет акции протеста 2011—2012 годов, которые и вызвали переиздание этой книги. Отметим, что российский «средний класс» формировался в 1990-2000-е годы «для того, чтобы обслуживать экономику, созданную олигархами в соответствии со своими потребностями и представлениями» (С. 159), и все это происходило на фоне беспрецедентного разрушения огромной социальной сферы, а значит, отвращение отечественного «среднего класса» к массам, очевидно, было еще сильнее, чем в аналогичных случаях в других странах.

Кагарлицкий считает, что удар дефолта пришелся именно по «среднему классу», который теперь, следуя логике автора, должен был стать ближе к народу, вероятно даже возглавить его борьбу. Но вскоре олигархи поставили у власти Путина и стали пожинать плоды «стабильности». И снова «столичные города России представляли собой оазис буржуазного благополучия» (С. 162), а «средний класс» оставался верен своим благодетелям, продолжая вместе с ними паразитировать на деградирующей экономике и усугубляя социальные проблемы.

Затем Кагарлицкий принимается на чем свет стоит ругать этих самых столичных либеральных интеллектуалов, обвиняя их в недемократичности (С. 164), в симпатиях к фашистам и расистам (С. 166), в политической инфантильности (С. 184), в безынициативности (С. 186), в замалчивании социальных тем (С. 188) и в конце концов грозно пророчествуя, что «марши с цветочками, разговоры о гражданском пробуждении и прочие “нежности” на деле ведут нас как раз к крови, вопрос лишь в том, большой или малой» (С. 205)

Сказанное, несомненно, относится и к отечественному «среднему классу». Но он «под ударами экономических невзгод будет радикализироваться. — надеется автор. — Не очевидно, что он будет леветь, но от либералов он будет отдаляться наверняка» (С. 192). Уж не вправо ли от них, несмотря на правизну самих либералов?

Продолжая утверждать вынесенную в заглавие книги идеологему, Кагарлицкий говорит о том, что «перед нами первый всплеск широкого и еще не развившегося движения. Будут еще меняться и лозунги, и лидеры, и цели» (С. 198). Он ссылается на то, что, дескать, так оно и было в период Великой Французской революции («без Неккера и Мирабо не было бы Дантона и Робеспьера») и революции 1917 года в России («без Февраля не было бы Октября») (С. 199). Эти примеры так убедительны для него, что он повторяет их еще раз (С. 216). Мы вернемся к ним чуть ниже, а пока лишь отметим, что сам автор тут же вынужден признать, что нынешние лидеры протеста до Мирабо не дотягивают: чересчур продажны и косноязычны (С. 199-200). Чуть раньше он верно указывает и причину этого: «ни о какой самоорганизации снизу речь не идет, … движение уже выдыхается» (С. 190). Более того, в конце главы Кагарлицкий совершенно справедливо заключает: «В сложившейся ситуации левым нужно спокойно, без эйфории и паники готовиться к надвигающимся и неминуемым политическим битвам», что подразумевает развитие «мобилизации снизу», «вовлечение в общественную борьбу людей, на либеральные и националистически митинги не приходящих» (С. 208-209). Только в этом случае «десятки и сотни акций в защиту конкретных школ, детских садов, больниц, привлекающие пусть и по нескольку сот человек каждая, постепенно превратятся в грозную силу, закладывая основу новой мобилизации, куда более массовой, значимой и содержательной, чем то, что мы видели раньше» (С. 209).

Такая постановка вопроса не может не радовать на фоне некритического восхваления многими российскими «левыми» нынешних митингов. Эта тенденция в целом присуща и «Рабкору» — Интернет-проекту ИГСО, руководимого Кагарлицким. Но сам он, по крайней мере, в этом месте, скорее склоняется к позиции, которую занимает редакция журнала «Скепсис»[9]. Хотя Кагарлицкий, в отличие от «скептиков», почему-то ведет речь только о борьбе за учреждения воспитания, образования и медицины, но не призывает к отстаиванию трудовых прав и т.п...

Говоря об изменениях в мировой экономике в период становления неолиберализма, Кагарлицкий в целом верно описывает новое разделение труда, в рамках которого традиционное промышленное производство было вынесено на периферию, а «умное», высокотехнологичное производство и центры управления производственными процессами остались странах, составляющих ядро миросистемы (С. 13, 19, 27, 34, 111-113 и др.). Но почему-то на социальные слои он этот анализ не распространяет, отсюда его довольно своеобразные представления о том, что такое «пролетариат» и «средний класс» в наше время.

Начать нужно с того, что автор, видимо, подзабыл, кто называется пролетариатом в классических марксистских текстах. Напомним ему. Энгельс давал такое определение: «Пролетариатом называется тот общественный класс, который добывает средства к жизни исключительно путем продажи своего труда, а не живет за счет прибыли с какого-нибудь капитала. … Класс совершенно неимущих, которые вследствие этого вынуждены продавать буржуа свой труд, чтобы взамен получать необходимые для их существования средства к жизни»[35]. В «Манифесте Коммунистической партии» Маркс и Энгельс объясняли, что «вследствие возрастающего применения машин и разделения труда, труд пролетариев утратил всякий самостоятельный характер, а вместе с тем и всякую привлекательность для рабочего. Рабочий становится простым придатком машины, от него требуются только самые простые, самые однообразные, легче всего усваиваемые приемы»[36].

Именно такие условия труда порождают революционность пролетариата, причем он революционен, так сказать, в потенции, поскольку для перехода к действию ему необходимо осознать свое положение и объединиться, а это происходит не всегда и не везде. Пролетариат выступает против капитализма, потому что не получает от него ничего, кроме минимума для поддержания жизни. Если же он начинает получать нечто большее, какую-то минимальную собственность, то у него возникают основания поддерживать существующую систему. Заимев некоторую собственность, пролетарий перестает быть таковым и становится уже просто рабочим, представителем рабочего класса. Рабочий может быть бедным, а может — и богатым. Описываемые Кагарлицким представители «среднего класса» в общем и целом как раз и являются богатыми рабочими, рабочей аристократией, а также управляющими производством. Они имеют собственность, порой немалую, а их труд — не примитивен. Выступать против капитализма как системы (а не против каких-то отдельных «несправедливостей») для них то же самое, что рубить сук, на котором сидишь. Но потребовать какой-то 1% от финансовых операций, устраивая карнавал на Уолл-стрит, они могут.»//http://saint-juste.narod.ru/rebellion.html#_ftnref2

Вот это мне и было всегда странно у Кагарлицкого и его круга. С какого бодуна они решили, что некий мутный средний класс вот-вот начнет свергать установившийся миропорядок? Для него в целом этот миропорядок выигрышен. Тем самым никаких социальных бурь можно не ждать, пока средний класс прямо-таки не обнищает, что возможно при общем обнищании населения — и это не то обнищание, что «перестал менять тачку раз в три года, причем тачку непременно от класса С и от западных производителей», а обнищание, выражающееся в падении уровня питания ниже физиологической нормы или на грани с ней.

Оставить комментарий

Популярные посты:

dinasovkova

Зимние забавы Мамы Му

e_kaspersky

Китайское, буддийское: монастырь Лабранг.

ida_mikhaylova

Феодосийская сказка, 2021

365days

День самоуправления #3 в марафоне #ЗИМНИЕСКАЗКИ

ygashae_zvezdu

"Носить его фамилию — это и хорошо, и плохо". Кирк Дуглас VS. Майкл Дуглас

nyka

США сбили свой самолёт, бомбивший Йемен

vba_

Наплявать, наплявать, надоело воевать

l_boris

Советский экран

• Ранее
• Архив