ЖУРНАЛ РЫСИ И НЭТА. ПОСТ 6. СНЫ РЫСИ. (НАЧАЛО)

sofia_agacher — 26.02.2023

ДОРОГА В ПОЛЕССКОМ РАДИАЦИОННОМ ЗАПОВЕДНИКИ. 31.07.21. Фото Софии Агачер


Пост 6

Сны Рыси

8 июня 2006 г.

Надежда Сушкевич

Бабьи слёзы что вода. Горе забудется, завтра обязательно засияет солнце. Если бы не болезнь...

Последние полгода каждую ночь с моей постелью происходят убийственные метаморфозы: матрас превращается в мешок, набитый острыми камнями, а простыня – во власяницу, которые нещадно истязают и жалят моё тело, заставляя мышцы сокращаться в ритме пулемётной очереди.

И с бледной полоской рассвета на небе, или с косыми дорожками дождя на оконном стекле, или с охапками тумана на перилах балкона, но всегда в 4 часа 30 минут я просыпаюсь от страшного кошмара и удушья и с ужасом представляю, как скоро не смогу больше дышать и мой коллега-анестезиолог вставит мне в горло пластиковую трубку и подключит к аппарату искусственной вентиляции лёгких.

Всё началось с ноющей боли в пояснице и мучительных судорог в икроножных мышцах моих длинных красивых ног, на которые противоположный пол взирает с нескрываемым интересом, а в лабутенах лучше вообще на улице не показываться.

Сколько шейных позвонков травмировали мужички, пытаясь проводить взглядом мою такую лёгкую и сексуальную походку. И вдруг – судорога адской силы и боли в правой икре бросила меня на колени. При падении я вывихнула левый голеностопный сустав и разбила в кровь правое колено.

Случилось это под самый Новый год, 31 декабря 2005 года.

«Дурища, – ругала я сама себя. – надеть бы сапожки на маленькой платформе и бегать себе в удовольствие по льду, припорошенному снежком. Так нет, взгромоздилась на каблучищи, вот поскользнулась и теперь всю новогоднюю ночь буду сидеть “на попе ровно”».

Но с того момента судороги и падения, приводящие к различным травмам, начали повторяться регулярно. То локоть разобью, то плечо, то затылок.

«Ну, – думаю, – опухоль мозга, а отсюда и нарушение равновесия». Прошла обследование. Всё нормально. Коллеги прописали препараты кальция и иной ни на что не влияющий мел.

Но спина болела всё подлее и подлее, ноги слабели. Спать ночами не могла – вся дёргалась. Друзья-врачи разводили руками. Так я добралась до Московского центра миастении.

Милый старый Филёвский парк, на краю которого стояло скромное, кирпичное, пятиэтажное здание, подъехать к которому зимой можно только на снегоуборочном бульдозере. Помог друг: привёз на своём джипе и даже без ботинок-ледорубов затащил меня по обледенелым ступенькам крыльца к двери главного входа в клинику.

Объясняю тем, кто не знает, что такое настоящая зима. Зима – это время года, когда надо сидеть дома и пить что-то вкусное и горячее, а не шляться по улицам с больной спиной и ногами!

Зашла в вестибюль, сняла пуховик и потащилась по длиннющим коридорам и каким-то немыслимым переходам с шеренгами кадок из фикусов и пальм, между которыми с удивительным проворством лавировали тонконогие барышни в пластиковых медицинских пижамах и халатиках. Они нежно толкали перед собой инвалидные коляски с пациентами, тележки с коробками, каталки с разнокалиберными узлами и баулами. Пересыльно-сортировочный пункт какой-то между реальностью и надеждой, этим и тем светом.

Каждый день врач здесь выносит пациенту приговор – кто с сочувствием, а кто и обыденно равнодушно всем своим лекарским существом, пропитанный превосходством здорового над страждущим.

Как легко и сладостно мнить себя богом перед скрученным от страха и боли человеком. Но врачи тоже люди, и они болеют, умудряясь при этом гениально обманывать себя и своих близких.

Цепляясь за поручни лестниц и прячась в больничных джунглях за лианами (как будто надеясь затеряться в этом зловещем месте!), я дотащилась-таки до кабинета электромиографии, где меня уложили на медицинскую кушетку, истыкали всю иголками и начали исследовать биоэлектрическую активность мышц и нервов.

Теперь я точно знаю, насколько реалистично Александр Беляев в своём романе “Голова профессора Доуэля” описал страдания обездвиженного и беспомощного существа, положенного на алтарь науки.

После окончания обследования меня пересадили в коляску и повезли на собеседование к Самому – к самому великому академику Ивану Петровичу Агаркову!

«Да не затушит огарок моей надежды на выздоровление академик Агарков!» – взмолилась я.

Резкий запах дезинфекции ударил мне в нос. На плечи навалилась тяжесть, и все почему-то стали двигаться медленно и плавно, как стальная стружка в солидоле.

Швах моё дело! Больше я здесь не прячущаяся гостья, а своя – больная!..

Вот тогда-то и случился этот кошмар наяву, приходящий ко мне в мельчайших подробностях потом, уже во сне, каждую ночь.

За столом размером с небольшое футбольное поле, на стуле циклопического размера, возвышался огромный, как старая коряга, академик Агарков:

– Здравствуйте, коллега! У вас нет времени на мою ложь! Я внимательно изучил вашу историю болезни и считаю, что у вас боковой амиотрофический склероз! БАС!

Я смотрю на него и не понимаю, как этот человек, скорее похожий на льва с седой гривой, чем на гуманоида, может зачитывать своему собрату по виду смертельный приговор. Кто дал ему на это право?!

– БАС! Этиология этого заболевания неизвестна, патогенез изучен, эффективного лечения не существует. У вас максимум год до того момента, пока погибнут мотонейроны вашего спинного мозга и, как следствие, атрофируется почти вся мускулатура, включая дыхательную.

После этих слов я начинаю задыхаться и безысходность накрывает меня, как когда-то давно в школе, когда меня наполовину защемило гармошкой двери трогающегося трамвая. Но тогда трамвай остановился, а сейчас – в снах – только набирал скорость и воздуха не было совсем… И в тот момент, когда мои ноги уже заносит под колёса, я каждое утро просыпаюсь…

Потом, после нашатыря и изрядной дозы коньяка, помню, академик обыденно и деловито, как похоронный агент, рекомендующий выбрать тот или иной гроб, глазет или венок в беседе с родственниками умершего, посоветовал мне оставшееся время жизни потратить на поиск и покупку уникального медицинского оборудования, которое сможет через год поддерживать мои жизненные функции: дыхание, артериальное давление, общение с окружающим миром.

Его глаза округлялись в очках до размеров лунной орбиты! Торжествующий БАС, почти как в финале концерта для фортепьяно с оркестром, вбил меня в землю.

Иван Петрович не жалел меня, не пытался утешить, а старался настроить на борьбу за собственную жизнь во чтобы то ни стало, так как врач должен сражаться за жизнь пациента до конца.

Ха-ха! Врач, спасающий самого себя! Прямо барон Мюнхгаузен, вытаскивающий за косичку парика себя вместе с конём из болотной жижи.

– Вам крупно повезло, – сказал тогда академик (обожаю врачебный юмор, мало кто из нормальных людей сможет оценить книжку под названием «Медики шутят»), – во Дворце Фестивалей в Каннах через неделю открывается выставка не только медицинского оборудования для искусственной вентиляции легких, но и специальных нейрокомпьютеров, подключаемых непосредственно к мозгу пациента и позволяющих последнему напрямую коммуницировать с внешним миром посредством модулятора голоса, писать любые тексты, общаться с помощью интернета, заниматься творчеством и даже играть на бирже.

Фантастика!

– Я свяжусь со своим коллегой профессором Анри Бертье из госпиталя в Ницце, он специализируется на БАСе и, думаю, не откажет в любезности помочь вам с пригласительным билетом на выставку (она только для специалистов и закрыта для посещения широкой публики и прессы). Сделайте себе подарок к началу весны – летите во Францию. Удачи вам, да, да, именно удачи: вы – сильная женщина, врач и понимаете, что смысл жизни в самой жизни. Не больше и не меньше. До свидания.

Мы простились, как мне тогда казалось, навсегда, как в морге прощаются провожающие в долгий путь усопшего.

Рысь – так с детства называла меня мама за мои жёлтые глаза в крапинку и гриву непослушных рыжих волос. И всегда, когда мне было трудно или плохо в жизни, я сжимала кулаки и видела могучую кошку с коричневыми кисточками на кончиках ушей, которая прыгала с ветки на ветку и звала меня за собой.

Не помню, как я выбралась тогда из кабинета академика, спустилась по лестнице, оделась в пуховик и шапку, но ощутила себя уже сидящей на круглом ледяном бортике фонтана где-то в глубине парка. Прошлогодние искорёженные, почерневшие листья клёна плавали в прозрачной талой воде. Нахальные воробьи купались и очумело чирикали после долгой зимы. Мир трепетал в восторге в предвкушении прихода весны и никак не отреагировал на мой приговор: расцвеченное синью небо не упало на головы людям и солнце светило безобразно ярко.

Ужас, чувство несправедливости, обида и страшное одиночество навалились мне на грудь и раздавили. Камера смертников бывает не только в тюрьме. После оглашения приговора-диагноза мир заточил меня в ледяной, каменный мешок без любви и надежды. Он выбросил меня прочь, как ненужный, отбракованный материал.

Моя спина ныла и не держала, как будто внутри тела сломался стержень. Мышцы всё время сокращались, больной мозг стегал их плетью и гнал без права на передышку, заставляя пробежать оставшуюся жизнь за один год.

Жить, полностью осознавая и ощущая каждую крупицу песка времени, уходящего сквозь твои пальцы, принимая бесполезные пилюли или уколы, было невероятно мучительной перспективой, поэтому я взяла билет в Ниццу и позвонила тебе, дорогой мой доктор Бертье.

Кто-то из мудрых людей сказал: «Мысль о смерти вводит нас в заблуждение, ибо она заставляет нас забывать жить».

Однако после зимней Москвы с её огромными кучами грязного снега и снулого неба, ледяной кашей под ногами и промозглым ветром Ницца встретила меня таким слепящим светом и обволакивающим душистым теплом, что из моих глаз потекли слёзы.

И эти «анютины глазки» в больших вазонах в аэропорту, на его стенах, в горшках, на клумбах у стоянки такси и автобусов: жёлтые, голубые, фиолетовые, красные…

Кто-то опять раскрасил красками мою жизнь, и сердце защемило. В аэропорту меня встретила твоя помощница, Анри. Милая Натали – кругленькая, курносая, с веером веснушек на лице и короной рыжеватых кудряшек, похожая на солнышко или на ромашку, – усадила меня в малюсенькую машинку-жука невообразимо жёлтого цвета.

Как же я была рада, что Натали русская и заговорила со мною на родном языке, ведь язык эмоционально связан с сознанием и является лучшим якорем в незнакомой обстановке.

Мы ехали молча, слушая бессмертное пронзительное: «Padam...padam...padam...Il arrive en courant derrière moi…(строки из песни Эдит Пиаф «Padam... Padam…»; перевод с французского: «Падам…падам...падам …Он приходит бегом за мной»).

Я закрыла глаза и отдалась ласковому ветру, ароматам весны и своим мечтам, в которых видела рысь, лежащую пятнистым брюхом вверх и разбросав лапы в стороны в траве среди одуванчиков, под цветущей черемухой на берегу реки Припять, где я каждое лето проводила каникулы у своей бабушки Агриппины. Мечты и сны о родном доме всегда придавали мне силы.

Моя карета – жёлтый жук – въехала в ворота и подкатила к колоннаде крыльца трёхэтажной виллы, выкрашенной в голубовато-лазурный цвет, и, как в сказке о Золушке, перед роскошной витражной дверью меня ожидал принц – высокий худощавый брюнет, лет пятидесяти, с живыми карими глазами и характерным французским орлиным носом, облачённый в серый тонкий шерстяной костюм и красную шёлковую рубашку.

Тогда я даже и предположить не могла, что мой визави с внешностью классического любовника и является всемирно известным учёным-неврологом доктором Анри Бертье.

Немилосердно устав от перелёта и необычности всего происходящего, я воспринимала настоящее как сюрреалистический спектакль, за действием которого я подсматриваю из-за театральной кулисы или из суфлёрской будки…

Когда твоя жизнь тебе уже не совсем, что ли, принадлежит, то можно за ней наблюдать, как за чужой. Это, по крайней мере, успокаивает.

Ты, Анри, проводил меня на веранду и усадил за стол, где нас уже ожидал ещё более высокий, чем ты, долговязый и какой-то угловатый и неловкий мужчина, который, не вставая, протянул мне через весь стол руку, при этом опрокинув бутылку с минеральной водой.

Как говорится, бегут ручьи!

Я так и вижу улыбку каждого из вас, узнавшего по описанию нашего любимейшего доктора Николаса Ву, который перевернул на нас всё, что только можно перевернуть.

Как только набирающее жар весеннее солнце скрылось за крышей соседней виллы, посвежело, и меня начало познабливать. Натали заботливо накрыла меня клетчатым пледом и налила чашку горячего чаю с мятой.

Тогда, Анри, ты, как и старая коряга Агарков, не стал меня спрашивать о моём самочувствии и прочей лабуде, а сразу предложил участие в уникальном эксперименте.

Слово “эксперимент” мне напоминает ножовку по металлу!

– Какой эксперимент? – взорвалась тогда я. – Мне жить-то осталось меньше года, и я приехала на выставку, чтобы ознакомиться с оборудованием для поддержания моих жизненных функций! Возможно, господа не знакомы с моим диагнозом?

И тогда доктор Ву рассказал мне о своём изобретении – новейшем нейрокомпьютере по имени Нэт, который из почти десяти тысяч нейрофизиологических характеристик выбрал именно мои паттерны активности головного мозга и согласился только со мной создать «единое целое».

Это было первое признание в любви от Нэта, сказанное безучастным механическим голосом Николаса, которое я не забуду никогда. Профессор Ву поведал мне, находящейся уже в состоянии психогенного шока, как самую обычную вещь, что Нэт влюбился в меня с первого «прикосновения» и что основной ритм нейрограммы моего мозга доставляет нейрокомпьютеру огромное наслаждение. И он согласился прожить со мною много счастливых лет и заботиться о моём теле лучше, чем мама ухаживает за своим младенцем.

Когда такие вещи говорит мужчина, то у женщины мурашки бегут по коже. Когда такие вещи говорит компьютер, мурашки бегут в обратную сторону. И страшно, и сладко.

За не такую уж долгую свою врачебную практику я убедилась в главном: если есть любящее сердце, готовое отдать свою жизнь и «подложить» свои руки под больного, то есть шанс на чудо выздоровления даже в самом безнадёжном варианте.

Любящим сердцем и заботливыми руками для меня стал ты, Нэт!

Сейчас у меня появился шанс на чудо, но поняла я это спустя три месяца после первой встречи. А тогда я растерялась и зло процедила сквозь зубы, что хоть я и смертельно больной человек, но пока в здравом уме.

И, перефразировав «Признание» незабвенного Александра Сергеевича, хочется пофилософствовать: обмануть пациента нетрудно: он сам обманываться рад.

– Вы считаете нас сумасшедшими; возможно, так оно и есть, но для вас, дорогая коллега, единственная возможность продолжения жизни – это жизнь без вашего стремительно разрушающегося тела. Прошу заполнить мои слова и подумать над этим, – всё так же безапелляционно и не допуская никаких возражений, продолжал ты наш разговор, Анри, при этом перейдя с французского на чистейший русский язык.

В оперативной памяти компьютера пока не заложена эта программа, а в женской программе истерика – нормальный процесс перезагрузки организма отчаявшейся женщины.

И тогда у меня началась истерика. Я вскочила и стала кричать вам в лицо, что хоть слово «врач» от слова «врать», но не настолько же?! Я рыдала, слёзы текли по лицу, и я ладошками размазывала их по щекам… Горько так я плакала впервые за эти несколько дней после объявления диагноза.

Подул лёгкий бриз и вместо изысканнейших ароматов, доносившихся от шикарных клумб виллы, принёс сладковатый запах гниющей заживо плоти из приоткрытых окон палат второго и третьего этажей особняка-клиники, где на аппаратах искусственной вентиляции легких находились те, кто когда-то был человеком.

Именно в тот момент я осознала, что апелляция на мой приговор, вынесенный академиком Иваном Петровичем Агарковым, отклонена его французскими коллегами. Отныне приговор вступил в законную силу.

В силуууууууууууууу...

Страх смерти задолго до прихода Её самой убивает человека, точнее, его разум. А разум, как известно, пребывает в двух основных состояниях: в состоянии «страдания» и в состоянии «творчества», причем эмоциональное и физическое тела человека оказывают существенное влияние на эти состояния.

И вы, доктор Бертье и доктор Ву, предложили мне избавиться от жёстких ограничений, накладываемых телом, не дав разрушающейся плоти уничтожить чувства и разум. Функции же физического обеспечения тела готов был взять на себя Нэт.

И тогда весьма неожиданно для меня Николас вскочил, встал на одно колено и страстно, с горящими глазами заговорил. Я хорошо запомнила твои слова, Ник:

– Очень хорошо, Надин, что вы не замужем. Нэт предлагает вам, как говорится, руку и сердце. Миром правит любовь, а что такое любовь? Это невозможно малая вероятность совпадения определённых характеристик, порождающих резонансные явления, которые запускают химические или физические процессы. Периодические сокращения, сопровождающиеся обменом энергий, или оргазм, это и есть пики любви.

После этих слов я открыла рот и перестала плакать, а ты, доктор Ву, дальше продолжал вводить меня в ступор:

– Конечно, конечно, вы познакомитесь с Нэтом, он будет за вами ухаживать, и, если он вам не понравится, вы вольны будете предпочесть иного супруга, скажем так, «небесного».

Аааааааааа! Вырвался у меня из глотки более чем странный звук после слова «небесного».

От французов всего можно ожидать, но заниматься сексом с компьютером не входило в мои планы.

Натали замахала на мужчин руками: прекратите, мол, видите, в каком состоянии ваша новая пациентка… Завтра, всё завтра! Она помогла мне встать, взяла под руку и повела по гравийной дорожке вдоль здания в гостевой флигель клиники.

Как тряпичная кукла, ошалевшая от всего произошедшего, я навалилась на Натали и покорно тащилась за ней. Жёлтые бутоны почти закрывшихся на ночь нарциссов склонились прямо нам под ноги. Цветы разлуки, их горьковатый запах наполнял лёгкие и голову, делая мои мысли горькими и вязкими.

Куда я иду, зачем? На что я надеялась? Упасть бы в эти нарциссы и сдохнуть. Зачем мне этот эксперимент, только одни страдания? Так через год дышать перестану, сердце остановится и конец. Оформлю нотариальный отказ от реанимационных мероприятий и подключения к аппарату искусственной вентиляции легких. Год проживу под препаратами. А так будут одни мучения и долгие пытки…

Гниющее тело, трахеостома и шипящий вонючий воздух, механически нагнетающийся в лёгкие, при практически ясном, сохранённом сознании. Добровольный, бесконечный ад, наполненный страданиями… Неужели эти люди не понимают, что я – врач и в состоянии осознать, на какие муки они меня уговаривают? Ладно, надо отдохнуть. Посмотрим, что будет дальше. Это цивилизованная страна, им надо, чтобы я подписала контракт.

А потом сам собой стал складываться стишок-речёвка:

Жёлтые туфли по жёлтым цветам,

Жёлтые туфли по жёлтым цветам.

Они идут куда?

Под нож, под нож…

Мы подошли к стеклянной двери флигеля. Натали повернулась ко мне и как-то странно спросила:

– А как тебя на самом деле кличут, Надин? Как тебя называли бабушка и мама?

И тогда неожиданно из глубины подсознания пришло моё настоящее имя и я прошептала:

– Зови меня Рысь.

Натали совсем не удивилась и ответила, что имя мне подходит, поскольку я действительно похожа на большую кошку. И, посоветовав ни о чём не думать, а отдохнуть и принять ванну, пообещала принести чуть позже ужин от месье Жака из соседнего ресторанчика, добавив, что во Франции еда и вино возведены не просто в ранг искусства, а являются чем-то вроде «живой и мертвой» воды из старой русской сказки.

Но, увы, нет в этом мире «живой и мёртвой» воды и ничего исправить нельзя. Жизнь соткана из противоречий: она короткая и длинная одновременно, и на всё, что того стоит или не стоит, времени у нас – вагон, однако тратим мы его на остальные никчёмные одиннадцать вагонов.

В жизни нельзя, как в игре-шутере, сохраниться, отыграть назад, в жизни умираешь раз и навсегда.

И моя миссия невыполнима.

Оставить комментарий

Популярные посты:

claudius

Самые культовые трассы Формулы-1

ru_auto

про госуслуги еще не было

l_boris

Н-ск. Рябиновая зима

silverina1

Пермь на вкус. Ресторан "Чоскыт керку"

sladkowa

Почему у меня в унитазе – цветы?

kwakin_misha

Про споры о монголо-татарском иге с монголами

rabota_psy

С 1947 по 1959 логика и психология были в программе средней школы

thor_2006

Литовщина - 8

orientalist_v

"Малый конец недели"

• Архив