Живем вместе Ч.46

tatiana_gubina — 01.06.2015 Ч. 45 здесь

Шла весна, учебный год близился к концу. Детка приходила из школы, радостно кричала «Привет!», и я думала о том, как всё изменилось за это время. Вот она тычется лбом мне в плечо, или куда-то подмышку, обнимает, заглядывает в глаза. Говорит - «У меня хорошие новости», и начинает рассказывать о том, что было в школе. Пятёрку поставили, учительница похвалила, домашку не задали, потому что была контрольная. Она спрашивает у меня - «как дела», и я говорю, что дела у меня хорошо, обнимаю её, и даже немножко тискаю, она от этого повизгивает, и целует меня в щёку, и в руку, и в плечо. Потом бежит переодеваться в домашнее, и дальше всё идёт по заведённому порядку.

Почти каждый день всё происходит именно так, и я думаю — как хорошо! Хорошо, спокойно, почти безмятежно. Радуюсь. Мне хочется, чтобы жизнь так и шла, и я всё равно немножко побаиваюсь — вдруг это хорошее закончится в одночасье, и снова начнётся то, тяжёлое и мучительное. Я как будто не очень уверена в том, что эта хорошая жизнь - «моя». Как раньше, когда на детку волна за волной накатывали «чёрные» периоды, и я не понимала, откуда они приходят и куда потом уходят, так и сейчас – я не очень понимаю, откуда и почему пришла эта светлая полоса, и сколько она продлится. Как будто я — сама по себе, а светлая, хорошая жизнь — сама по себе.

Я отгоняю эти мысли, и говорю себе, что надо радоваться тому, что есть, а не искать в хорошем скрытого подвоха. И надо верить. К тому же, есть и «обоснования». Мы вместе уже долго, целый год. Мы привыкли друг к другу. У нас прошёл «период адаптации». Девочка моя многому научилась, привыкла к устойчивой жизни, наполненной осмысленными занятиями. Научилась общаться. Возможно - почувствовала безопасность и поддержку. Что тут удивительного, что жизнь вошла в русло?

Мы с ней разговариваем. Не очень часто, и нельзя сказать, что подолгу, но разговоры время от времени складываются. Не перестаю удивляться, какая огромная разница по сравнению с тем, что было ещё полгода назад, когда она каждый вопрос воспринимала как обвинение, а каждую мою реплику либо норовила истолковать как руководство к действию, либо попросту игнорировала. Конечно, она и сейчас не всегда сразу отвечает на мои вопросы, но всё же паузы становятся более короткими, и не такими мучительно-безнадёжными. Да и она сама может как-то эти паузы объяснить — вопрос не поняла, или поняла, но не знает ответ, или ещё что-то. Она понемногу учится осознавать себя, и я не могу не отметить, что продвижения на этом пути — есть.

Иногда она и сама заводит разговоры, спрашивает что-то, или делится своими мыслями. Однажды спросила неожиданное:

- Мама, а почему так бывает, что с некоторыми людьми расставаться не хочется? И всё время с ними хочется быть, и смотреть на них, и они даже во сне снятся?

- Так это называется — любовь, - сказала я ей, и засомневалась — надо ли мне спрашивать, что это за «некоторые люди»? Подумала, что спрашивать не буду. Мало ли, о ком она думает. Если она ко мне это чувствует, то, наверное, сама рано или поздно об этом скажет. Или она папу своего бывшего вспоминает, а мне не захочет сказать, и выйдет неловкость. А может быть, взрослые тут вообще ни при чём, и она думает о каком-нибудь мальчике — всё же двенадцать лет уже, вполне вероятно, что ей кто-нибудь из одноклассников нравится.

Она ответила удивлённо:

- Так вот что такое любовь... - и задумалась.

Я собралась было добавить, что любовь — не только это, и есть ещё много разных признаков и соображений, но подумала, что, в сущности, прибавить тут нечего. Всё время хочется быть вместе, и смотреть, и не хочется расставаться. Ещё подумала, что хорошо, если эти её чувства здесь, в «новой» жизни. А если ей хочется быть с её бывшим папой, если она тоскует по нему, и это он ей снится — тогда, конечно, ей должно быть трудно. Я решила подождать, скажет ли она что-то ещё, но детка перешла на бытовое и неважное, и к этой теме больше не возвращалась.

Как-то она сказала - «Когда я год назад сюда переезжала, мне казалось, что я переехала в другую страну. Совсем другой мир. Вообще всё другое!» Меня это, пожалуй, не удивило. Так оно и было, и у меня было что-то похожее. Она мне тоже казалась существом из другого мира. Причём мира не просто - «другого», и дело не в том, что чужого и непонятного, а — страшного, тёмного, пугающего. Как будто она пришла из какого-то «неправильного» мира, где всё вывернуто наизнанку, всё криво и смутно, и мелькают тени.

Я спросила, было ли ей страшно тогда. Она ответила, что страшно ей не было, а было хорошо, и очень хотелось рассмотреть всё поближе. Её ответ меня поразил. Вот это её «хорошо». То есть весь тот кошмар первых месяцев, эти истерики, зависания, мрачные «ямы» и прочие вещи, которые мы все, как мне казалось, переживали на пределе возможностей — это было «хорошо»? Неужели ей внутри себя в это время было хорошо? Я подумала, что вряд ли так могло быть, просто она сейчас вытеснила из памяти всё плохое, и помнит только хорошее. Мы продолжили разговор, и она сказала, что первое время ей казалось, что мы тут, в этой новой семье, говорим не по-русски, а на каком-то иностранном языке. Потом уже поняла, что по-русски, только слов очень много незнакомых. И вообще — непонятно, о чём.

По поводу «языка, на котором мы говорим» у меня возникли свои непредвиденные сложности. Конечно, у девочки моей были огромные провалы в словарном запасе. Я всегда была уверена, что дело это поправимое, просто надо больше разговаривать, больше читать, оно и «нарастёт» постепенно, почти «само собой». Даже не обязательно специально разговаривать — мы же общаемся, обмениваемся мыслями, чувствами и впечатлениями, произносим новые для неё слова — она неизбежно будет черпать «из атмосферы». Вот тут-то я и столкнулась с трудностью для себя самой. Я стала ловить себя на том, что говорю «неправильно».

Дело было не в «безграмотности», которой я, положа руку на сердце, никогда не страдала даже близко. Речь моя была неправильной в силу того, что я часто как будто «играла» словами, фразами, смыслами — я так привыкла, мне всегда доставляло удовольствие на ходу поменять контекст, или вставить цитатку, или шутя «передёрнуть» слова собеседника, чтобы вместе посмеяться. Делать это возможно только в «близкой» среде, с людьми, которые воспринимают всё это в том же ключе, и пребывают в сходном «культурном контексте». Увы, детка моя была далека от всего этого, как Земля от Андромеды.

Теперь я то и дело осекалась — вот это словцо здесь ну совсем ни к чему, а эту фразу она не имеет ни малейшего шанса понять, а тут я вообще процитировала анекдот, и — о ужас, а ведь она-то «снимает образцы» именно с моей речи! Она по умолчанию считает, что мы тут умные и говорим правильно! Она, конечно, сопротивляется новым знаниям, и не горит желанием их усваивать, но если уж запоминает новые слова, то именно так, как слышит их дома. Я стала всё чаще прикусывать язык. Или, если словечко всё же вырывалось, объясняла сразу — деточка, я сказала неправильно, на самом деле говорят по-другому, вот так вот.

Она смотрела недоумённо, кивала, говорила — хорошо, я так говорить не буду, я запомнила. Я вздыхала про себя — получалось в точности, как в старом анекдоте — «а теперь, дети, запомните слова, которые нельзя произносить». Меня беспокоило, что же в результате останется у неё в голове. Я стала контролировать себя и говорить хорошо построенными, правильными, чистыми фразами, лишёнными всяческих подтекстов. Коротко, внятно, по делу. Никаких шуточек-прибауточек, приколов, или просторечий, к которым я всегда питала особую склонность. Над «морквой» и «гребсти» мы могли хихикать с Младшей, Старшая же — повторяла всерьёз.

Иногда детка, не понимая новое для неё слово, по-прежнему пожимала плечами, отмахивалась — я этого не знаю и знать не хочу. Но всё чаще просила повторить, записывала на бумажку, говорила — я выучу. К тому же, она вполне освоила поиск незнакомых слов и выражений в словаре, часто брала с полки Ожегова, по собственной инициативе. Иногда подходила, что-то переспрашивала, или недоумевала — я говорила ей так, а тут вот, в словаре, написано по-другому. Мы смотрели вместе, я объясняла, почему так получается.

Как-то, после олимпиады по русскому языку, она принесла домой листок с заданиями — показать, что ей удалось «решить» – она так говорила не только про математику, но и про русский язык, а что — нет. В последнем задании, с которым она не справилась, было дано два или три слова, с которыми нужно было что-то сделать. Что-то несложное — поставить в другой падеж, указать окончание. Она сказала — это я не решила. На мой вопрос — отчего, она же делала такие упражнения, и прекрасно с ними справлялась, – она ответила, что не знает этих слов, поэтому даже пробовать не стала. Незнакомые для неё слова, вообще никогда таких не слышала. Я растерялась. Дело было в том, что эти слова были не «настоящие». Ну как «глокая куздра». Их нет в речи, но они вполне подчиняются законам языка. Прилагательное и существительное, корень, окончания — всё есть. Несложно, если опираться на «чувство языка».

Я сказала детке, что таких слов в действительности не существует. Она не поняла — как это не существует, вот же они, написаны. Просто она их не знает. Я объяснила — их придумали, возможно, специально для олимпиады. Чтобы разобраться, как работают законы языка. Девочка моя настаивала, что такого не может быть — это же олимпиада, там всё серьёзно, не может быть, чтобы учеников просто обманули! Для неё это был обман, а не «игра в грамматику». Она на самом деле злилась, и мне не верила. Сказала, что назавтра спросит у учительницы, забрала листок, ушла.

Она теперь часто принимала участие в олимпиадах и разных учебных конкурсах. Мне это и нравилось, и нет. С одной стороны, она стремилась к успеху, а участие в чём-то «не для всех» уже было для неё успехом. И, как я понимала из её замечаний — немалым. Она ходила всюду, куда можно было пойти. Я интересовалась, как у них происходит «отбор». Когда я сама училась в школе, да и Самая Старшая тоже, на районные олимпиады просили пойти тех, кто действительно в предмете «блистал», проявлял способности, чей уровень отличался от общего. Теперь было по-другому. Олимпиады стали «нормой жизни», очередное мероприятие проходило чуть не каждую неделю, и я догадывалась, что желающих принимать во всём этом участие не так уж много, учитывая, что идти куда-то нужно было в выходной день.

Детка рассказывала, что иногда учитель перечисляет, кто пойдёт. И её обычно называют. Удивления это не вызывало — детка продолжала приносить четвёрки и пятёрки, на уроках тянула руку и планомерно проводила в жизнь усвоенную стратегию «как быть, или хотя бы казаться хорошей ученицей». Иногда в класс приходит завуч, говорила она, и спрашивает, кто хочет пойти на олимпиаду. Детка обычно хотела. Хорошо, спрашивала я её, я понимаю, почему ты хочешь пойти на олимпиаду по русскому, или по биологии, или даже по истории. Но по математике? Ты же еле-еле справляешься с домашними заданиями. Вытягиваешь на четвёрку, но мы-то с тобой отлично знаем, что на самом деле твой уровень ближе к тройке. И не любишь ты математику, мучаешься каждый раз, учебником кидаешься, скандалить время от времени продолжаешь. При чём же тут олимпиада?

Детка супилась, начинала оспаривать второстепенное — когда это она учебник кидала, вчера же не кидала! Она не мучается, с чего я взяла, что она мучается? Почему это ближе к тройке, она же переписала ту контрольную, и ей четвёрку поставили! Детка моя обладала большим уменьем «размыть» тему, уйдя в детали, и мне приходилось приложить усилия, чтобы вернуть её к главному вопросу — для чего она ходит на олимпиады по математике, если точно не решит там почти ничего? Да совсем ничего, как показывал опыт. Она с вызовом отвечала — ну и что! Я принимаю участие!

Вот это «я принимаю участие» меня и беспокоило. Дело было тонкое. Есть такой расхожий «лозунг» – «главное — это не победа, а участие!» Обычно так говорят тем, кто добивался результата, приложил силы и старания, но — не дотянул. В поддержку говорят, мол, ты сделал что мог, молодец, не сдавайся. Детка же моя, как я замечала неоднократно, ухватила из этого посыла «форму», и вовсе не затруднялась наполнить её содержанием. Сказано же, что главное — принять участие. Вот она и принимает. Делает «главное», что не так? Я пыталась объяснить, но детка надувалась, обижалась, а то и злилась. Получалось, как будто я пытаюсь умалить её достижения.

Был у нас ещё один «тонкий момент». Девочка моя часто делала то, что можно было назвать словом «помогать». Помогать она очень любила — в определённых ситуациях. В тех, где её помощь не только не требовалась, но скорее, даже мешала. Она охотно кидалась делать то, что уже начал делать кто-то другой. Если Младшая расставляла на столе тарелки, Старшенькая тоже хваталась за тарелки. На просьбу заняться чем-то ещё, например, разложить вилки — обижалась, супилась, говорила — я же помогаю! Иногда я наблюдала такие ситуации в классе, куда часто заглядывала по делам родительского комитета. Детка торопилась раздавать тетради, когда учительница уже попросила кого-то это сделать, или шла открывать уже открытое окно.

Я понимала, что она пытается делать что-то важное для себя. Я думала — наверное, она это делает как маленький ребёнок, который говорит — «я буду помогать маме», и плюхает в тазик с бельём плюшевого тигра, или ботинки — я тоже стираю! И главное для него — делать то же самое, что и мама. Я видела, что детка норовит делать то же самое. Не «как мама», так пусть — как кто-то. И она называет это «помощью». И ей при этом не три годика, а уже двенадцать. Каждый раз, когда я сталкивалась с «непройденным периодом детства», я вставала перед выбором. Оставлять всё как есть, в надежде, что она «сама догонит», пропущенные «этапы» сами собой наверстаются, и у девочки моей как-то всё устаканится «естественным образом». Либо же — не устаканится, не наверстается, и «само собой» ничего не изменится — а чего бы ему меняться? – и она так и будет жить, не понимая, почему её благие намерения и искреннее желание помочь не вызывают ни одобрения, ни благодарности...

Был тут ещё «хвост» из той, прошлой семьи. Там эта «помощь» приветствовалась. Помнился один эпизод, прошлогодний. Я заехала к ним по очередному делу, меня позвали пить чай. На кухне я села на единственную табуретку. Девочкины папа и брат стояли рядом. Мне стало неуютно — чего они стоят-то, и я сказала, что, наверное, можно было бы принести пару стульев из комнаты. Девочка тут же кинулась туда и схватила стул. Наши возгласы прозвучали одновременно. Мой - «Зачем ты таскаешь стулья? Два мужика, сами справятся!» И папин - «Ай, молодец, помогаешь!» Папа тогда посмотрел на меня и буркнул - «да я сам принесу», забрал ношу у детки, та смотрела, явно не понимая. Мне было неловко.

Я понимала, что для девочки моей это был способ — однозначно получать похвалу. Проверенный, надёжный, верный. Вовсе необязательно дожидаться, когда попросят именно тебя. Можно просто «ловить» высказанные кем-то пожелания или намерения, и поторопиться их исполнить. Тогда получится — помощь. Которую лично она оказала. То, что предполагался другой «исполнитель», неважно. Она же тоже делала. Во всяком случае — принимала участие.

А теперь, в нашей семье, этот способ не работал. И вместо похвалы она получала недоумённые вопросы, или пожелания делать что-то ещё, или даже раздражённое неприятие — зачастую от Младшей, которой детка своей «помощью», как правило, откровенно мешала. Я пробовала так и сяк — ну как же всё это объяснить? Если без подробностей, то получалось — «помогать плохо, не помогай, люди без тебя справятся» - а я вовсе не такую мысль хотела довести до её сознания. Если с объяснениями и влезанием в детали — выходило слишком сложно, и в результате опять непонятно. Я искала «грань», нащупать её было сложно, я сама не очень понимала, где она проходит.

Детка охотно "помогала", реагируя на обстановку. Если же просьба о помощи была обращена именно к ней, тут-то как раз всё начинало буксовать. Я вдруг обратила внимание, что именно в таких случаях детка не проявляет ни малейшего желания эту помощь оказать. Не умею. Не знаю как. Не поняла. Не поняла, что это просили меня. Поняла, что меня, но думала — потом. Количество вариантов, почему она не откликается на просьбу, было бесконечным. Иногда она просто игнорировала, иногда злилась и даже получался скандал на привычную тему — почему она должна? Младшая же этого не делает! Почему именно она? Попытки объяснить, что Младшая делает много разного другого, цели не достигали — детка отчего-то не воспринимала подобную информацию, причём искренне — я замечала, что она и вправду не видит, что, как и сколько делают другие.

«Грань» и формулировку проблемы я нашла гораздо позже. Года через три. Помощь ведь бывает разная. Да, в самом простом варианте — включиться в процесс и делать рядом ту же самую рутину, когда её слишком много, или времени в обрез, или делающий ещё по каким-то причинам не справляется. Ну или «за компанию», но тогда это скорее не про «помощь», а про то, что вместе — веселее. Но гораздо чаще нужно что-то большее. Чтобы кто-то «взял на себя». Чтобы «отделил» себе часть работы, которую необходимо сделать, закрыл «слабое место», позволил не думать об этом, «забыть», в уверенности, что тут всё будет в порядке — тот, кто помогает, тебя не подведёт. Можно помогать человеку тем, что сделаешь какие-то другие дела, чтобы тот не думал о постороннем и сосредоточился на своей задаче. Можно помогать многими разными путями. И вот как только возникал вопрос такой вот помощи — сделать не то же самое, а что-то другое, реально нужное, тут девочка моя пасовала.

Она правда — не знала. Она действительно — не понимала. Она попросту не видела никаких других «задач». А если ей говорили, что такие задачи есть, и она могла бы взять их на себя, она обижалась. Считала, что это несправедливо. Что ей достаётся больше, сложнее, чем другим. И почему она должна? Другие же делают вот это, простое и понятное, почему она не может — то же самое? Ей не приходило в голову, что «простым и понятным» дело кажется ей потому, что рядом уже есть «образец». Она говорила — я помогаю...

Зато с вопросом покупки одежды, который год назад был таким мучительным, у нас было всё хорошо, и совместные поездки по магазинам доставляли много радости. Весна была в разгаре, мы отправились за летними вещами, и вернулись с огромной кучей «маленьких радостей». Старшенькая моя уверенно выцепляла с вешалок понравившиеся вещички, показывала мне, я кивала — иди меряй. Или отрицательно качала головой — что-то не то, и объясняла, что именно мне не нравится. Детка слушала, соглашалась. Если я видела, что она не уверена, то предлагала ей надеть вещь на себя и тогда уже решать. Я радовалась тому, что она включается в эти процессы. Сама я никогда не была «шмоточницей», и вещи обычно покупались в основном в силу назревшей необходимости. Но тут я воспринимала происходящее скорее не как «шоппинг», а как возможность для детки — выбирать, сопоставлять, выслушивать чужое мнение, высказывать своё, принимать решение, – полезные навыки, и очень ей нужные. И какая, в сущности, разница, на каком «поле» она их будет осваивать!

Дома мы рассматривали приобретённые «богатства», и девочки тискали меня, и целовали, и наперебой объявляли, что я самая лучшая в мире мама. Я задумывалась — не получается ли, что я их «покупаю», особенно Старшенькую. С Младшей-то всё совсем по-другому, я для неё самая лучшая в мире мама, она же единственная, потому что это факт её биографии, она моя дочка, она меня любит. А для Старшенькой я мама далеко не первая, и сравнения, конечно, не могут не возникать, осознаёт она это, или нет. Я думала — не пытаюсь ли я таким вот простым способом быть «лучше», и давать ей «лучшую жизнь» в самом наглядном виде? Это ведь так просто — купи ребёнку то и это, и он предпочтёт тебя просто потому, что ты прямо сейчас даёшь ему желанное и привлекательное.

На самом деле я понимала, что это не так. «Самой лучшей в мире мамой» они называли меня и без всяких покупок. И даже после того, как я их ругала, или в сердцах шлёпала по заднему месту — для обозначения "границ дозволенного". Потом мы мирились, и я всё равно была - самой лучшей. Ну, предположим, Старшая повторяла эту «самую лучшую маму» в основном вслед за Младшей, усвоив формулировку. Но ведь не хотела бы — не повторяла, думала я. Каждый сам выбирает, что ему повторять, а что — нет. Я думала, что на самом деле, у каждого ребёнка, наверное, есть такая потребность — чтобы его мама была самая лучшая. Просто потому, что она — мама. И им от этого самим приятно, когда они так говорят. Мы перебирали яркие тряпочки, и я погружалась в праздник жизни, радуясь тому, что всё хорошо.

У детки моей оставались кое-какие старые вещи, которые год назад мы привезли из того её дома. Забирать мне их тогда не хотелось, они мне не нравились, но я решила, что здесь нужно поосторожнее, всё же это не просто одёжка, а часть её жизни, и предложила ей самой решать, что брать, а что — нет. Кое-что она надевала, остальное так и лежало в комоде — пара маек, свитерок, юбочка. Меня разбирало их «ликвидировать», и я время от времени у неё спрашивала — ты носить-то это хочешь? Она отвечала тихо, но довольно твёрдо - «хочу», и я понимала, что тут нельзя настаивать. А тут вдруг она сама их из ящика извлекла, в стопочку сложила — не буду больше носить. И радовалась — сколько места освободилось. Я-то, конечно, на свой лад истолковала — потихоньку освобождается ребёнок от «той» жизни, переходит в новую, и крючочки эти, якорёчки у неё расцепляются...

У девочек появилось ещё одно новое занятие — петь. С учительницей пения, которая приезжала к нам домой два раза в неделю. Тема пения возникла ещё зимой, а то и осенью, и началась неожиданно — во время наших приездов в церковь. На службе я обычно стояла сзади, отчасти из интуитивного ощущения «места в пространстве», отчасти из соображений комфорта — вдоль задней стены располагалась лавка, на которую можно было присесть когда захочется. Там же располагался наш церковный хор — улыбчивая молодая регентша Лена, оперная певица, дружелюбная и немного безалаберная Саша, невозмутимый тенор, иногда — кто-то ещё. Девочки обычно стояли рядом со мной, и я замечала, что Старшая время от времени начинает подпевать хору — тихонечко, для себя. Как-то раз, неожиданно, она спросила — можно ли ей петь в церковном хоре. Откуда у неё возникло это желание, для меня осталось загадкой — детка ничего толком не объясняла, просто сказала, что вот — возникла такая мысль, и спросила, возможно ли это. Я обещала поговорить с регентшей.

Услышав эти разговоры, неожиданно «в дело» вступила Младшая. Как это так — Старшая будет петь в церковном хоре, а она? Она тоже хочет. Вообще она просто должна это делать, ей и крёстный говорил — вот вырастешь, и будешь петь, и папа стихи читал про это. Блоковское «Девушка пела в церковном хоре...» действительно звучало и манило, и я понимала Младшую. И хотела помочь Старшей. Время шло, в церковь мы ездили не так уж часто, Лена бывала не всегда, и я наконец сообразила попросить её телефон, позвонила, и мы договорились, что она в следующий раз девочек послушает.

«Прослушивание» наконец состоялось. Старшенькая пела тихонько, но, насколько было слышно, вполне «в ноты». Следующей пошла Младшая. Лена попросила её спеть любую песенку, ну вот хоть «В лесу родилась ёлочка». Младшая пропела пару куплетов. Я слышала, как Лена, по доброму смеясь, сказала - «у тебя, безусловно, очень авторская трактовка этой песни». "Вердикт" был такой - у Старшей, безусловно, есть слух, но совсем слабый голос. Просто взять и начать петь с таким голосом невозможно. У Младшей, конечно, - тут она улыбнулась от души, - много энтузиазма, и её способности тоже, при желании, можно «встроить в дело». Я была покорена тактом Лены, и её способностью найти такие слова, которыми всё сказано, но при этом никому нисколько не обидно.

Лена предложила — может быть, девочки позанимаются с педагогом? Она сожалела, что сама заниматься с ними не сможет. Во-первых, вряд ли нам удобно сюда ездить лишний раз — действительно, было далековато, а во-вторых, она не может делать это регулярно, поскольку у неё контракт с оперным театром в другом городе, и она туда часто уезжает. Я поблагодарила от души, сказала, что будем думать, как всё это организовать.

Педагог по пению нашлась удивительно легко. Она стала приезжать к нам два раза в неделю, домой. Серьёзная молодая женщина, подробно расспросила о том, какие у нас цели и задачи, и что ждём от уроков в результате. Девочки ожидаемо проявлялись по-разному. Младшая пела уверенно, нисколько не сомневаясь в том, что делает всё как надо. Учительницу при этом слушала, и старательно выполняла её рекомендации. Я слушала и с удовольствием отмечала, что толк есть, причём изменения в лучшую сторону происходят удивительно быстро.

Старшенькая пела тихо. И неуверенно. Как будто всё время испытывала сомнение — так ли она делает. Мне почти физически хотелось «вытянуть» из неё голос, как-то умудриться и найти его там, в ней, в глубине, и сделать что-то такое, отчего этому голосу захочется выйти наружу и зазвучать. Старшая, похоже, не чувствовала опоры в самой себе, и всё время норовила «подстроиться». Она подстраивалась под Младшую, и повторяла за той, даже если та вела не туда, куда надо. Если же они пели песню со словами, то Старшая целиком «опиралась» на слова, внятно «декламировала» их, и мелодия из её голоса совсем исчезала. В промежутках между занятиями она «готовилась» - заучивала слова песен, и полагала это самым главным в пении — хорошенько знать текст. Я всё собиралась поговорить с педагогом — может быть, вообще исключить песни со словами из их занятий? Я примеривалась, как бы мне об этом сказать, всё же та — специалист, и я понимала, как это утомительно, когда озабоченные мамочки учеников начинают настаивать на том, как вести урок «правильно». Тем не менее, девочки пели, и я была рада, что теперь у них есть ещё и это занятие.

Я много думала о Старшей. Напряжение немного схлынуло, и мысли мои стали не такими тревожно-конкретными, я по большей части не искала «выходов», а размышляла о том, как и почему в жизни происходят какие-то вещи. Думала о странном, например — откуда берутся приёмные дети? Почему тебе вдруг «выдали» приёмного ребёнка? Свои понятно откуда берутся — от любви, да впрочем, и не всегда от любви, по-разному бывает, но всё равно, тут как-то понятнее. Свой ребёнок — это же продолжение меня, мои глазки, мои ручки, и даже если ничего моего, то всё равно — моё, и запах «мой», и тепло, и сладость эта, детская. А приёмный — продолжение чего? Ведь ребёнок — всегда продолжение, об этом можно не думать, просто жить, но оно же — есть... И инстинктов тут нету, с приёмным... Хотя всё равно есть, такой «общематеринский» инстинкт, как у матери-волчицы, под бочок положить, и пусть не моей породы детёныш, а всё равно — мой, потому что я его нашла, и я так решила...

Вместе мы были уже год. И всё у нас было хорошо. Я думала — ну вот, всё как «по нотам», год на адаптацию, вот она и закончилась, и теперь мы будем жить ладно и складно, как и полагается нормальной семье. Впереди было лето, и всё было к лучшему в этом лучшем из миров.

Продолжение следует...

Сохранено