...

tatiana_gubina — 22.05.2015 Это было 6 лет назад. Я тогда работала в одном из детских домов на юге Москвы , в Службе сопровождения. Вела школу приёмных родителей. Служба наша занималась не только подготовкой будущих приёмных семей, но и, насколько это было возможно, поддерживала отношения с кровными семьями детей, живущих в детском доме. Поэтому у меня на занятиях время от времени оказывался кто-то из кровной родни. То тётя, то бабушка - те, кто своих внуков-племянников часто навещал и подумывал о том, чтобы забрать домой нечужое чадо. Руководительница однажды меня предупредила, что в следующей группе будет не совсем обычная участница. Рассказала её историю.

Молодая девушка, лет 18-19. Выпускница этого же детского дома. Получила квартиру. Работала. Сложились отношения с молодым человеком, тоже бывшим детдомовцем. Забеременела, родила ребёнка. Молодой человек ребёнка признавал, но отцом семейства себя не считал. Появлялся у неё время от времени. Возможно, у него уже была новая подруга. Девушке помогал кое-кто из друзей. Ну как помогал — придут, пообщаются. Что-то из продуктов, возможно, принесут. Круг друзей в основном тот же — детдомовский.

Есть такая штука — постинтернатное сопровождение. Служба «пригляда» за выпускниками детских домов, от соц.защиты. Работает оно по-разному. Иногда это реальная помощь, и материальная, и моральная, и сотрудницы «постинтерната» всей душой болеют за своих подопечных, и в курсе их радостей и бед. Иногда — большой район, на несколько десятков выпускников одна тётенька-сопровождающая, ей бы успеть отчёты распечатать. Иногда это бывает помощью, иногда контролем. Как это было в нашем случае, судить не могу. Но как бы там ни было, сотрудники постинтерната девушку навещали. Тем более — молодая мать, младенец, внимание повышенное. Что-то им не понравилось в том, как она живёт.

Ребёнка у неё забрали. Пришла комиссия, написала бумаги, младенца унесли. Ребёнок — девочка, месяца три-четыре.

По тем сведениям, которые дошли до меня, через десятые руки, причин было две. В квартире было много посторонних. И — то, что называется «ребёнок содержится в ненадлежащих условиях». По поводу «посторонних» можно было предположить, что это та самая детдомовская «тусовка». Выпускники детских домов — люди одинокие, они друг к другу тянутся. Ходят в гости, или даже перебираются друг к другу жить. Иногда, действительно, в этих «коллективных» квартирах возникают своего рода «притоны», иногда же это просто «форма жизни», возникшая от тяги живого человеческого существа к себе подобным. Как было у нашей девушки, я не знаю. Судить могла только по косвенным признакам, когда с ней познакомилась лично. Что касается «ненадлежащих условий», тут всё могло быть очень субъективно, хотя, опять-таки, судить не могу.

Девушка пришла в свой бывший детский дом. Искать помощи. Руководитель нашей службы сопровождения приняла её беду близко к сердцу. Девушка сказала, что она хочет вернуть своего ребёнка. Та обещала помочь. Ну как помочь — собрать информацию, подсказать куда идти, какие нужны «бумаги», что оформлять, куда подавать, от кого ответов ждать.

Вернуть ребёнка, которого изъяли органы опеки, трудно. Чтобы тебе отдали твоего же ребёнка, нужно доказать, что ты способна его воспитывать. Нужно работать на постоянной работе и получить с этой работы характеристику. Нужно, чтобы санэпидемстанция подтвердила, что у тебя дома «санитарные условия». Нужно доказать, что ты не пьёшь и не нарокозависима. Нужно, чтобы соседи, которых будут опрашивать, не ведёшь ли ты аморальный образ жизни, подтвердили, что ты приличный человек и заботливая мать. Нужно много всего разного.

Коллега моя, в том числе, предложила ей пройти занятия в школе принимающих родителей. Во-первых, это стало бы большим плюсом в «пакете документов», весомым подтверждением того, что мать ребёнка серьёзно относится к своему родительству, готова учиться и развиваться. Во-вторых, коллега моя искренне считала, что занятия пойдут девушке на пользу. Школа даёт много информации о детях и их развитии, об отношениях в семье, о том, какие проблемы возникают и как их решать, помогает взглянуть на многие вещи по-другому, увидеть свои собственные «слабые места». Наша «начинающая» мама, к тому же — сама девочка, выросшая в детдоме, не имеющая опыта детства в семье, могла бы в этих занятиях найти для себя что-то полезное и важное. Она согласилась ходить.

Когда я увидела её в первый раз, то поразилась — какая она юная! Очень миловидная девушка, круглое личико, русые волосы в пучок. Одета неброско и к лицу. Тонкая, нежная кожа, румянец то и дело вспыхивает — от смущения. Было видно, что она стесняется. И чувствует себя не в своей тарелке. И — держится. Я бы сказала — с достоинством держится. И видно, как ей это трудно даётся, и сколько воли она вкладывает в то, чтобы быть здесь — среди тех, кто пришёл за брошенными детьми. Для кого она — та самая «безответственная» мать, чей ребёнок оказался в учреждении.

Первое занятие началось. Школа приёмных родителей, занятия интерактивные, с постоянным обменом мнениями, с упражнениями и ролевыми играми, пятнадцать человек сидят в кружок, говорят по очереди. Первый круг — знакомство, каждый говорит пару слов о себе — кто такой, что хочет, чего ожидает. Девушка наша сказала про себя очень хорошо — ничего не скрыла, но и в «ямку оправданий» не соскользнула. Вот такая у неё ситуация. Такая, как есть. Она хочет вернуть своего ребёнка, для этого она здесь. Щёки её горели. Я видела, что кое у кого в группе вспыхивает сочувствие.

К моему удивлению, в группе оказался и её молодой человек, отец ребёнка. Этот держался совсем по-другому. Всё занятие сидел развалясь, поигрывал брелочком. И пришёл не один, а с товарищем — типа, он пусть тоже посидит. Пришлось сказать, что если товарищ — не член семьи, то ему придётся уйти. Товарищ ушёл, как мне показалось — с облегчением. На кругу знакомства молодой человек сообщил, что вовсе не собирался сюда приходить, но его уж очень просили. А сам он считает всё это ерундой и вообще не понимает, зачем всё это нужно. Хмыкал, говорил с вызовом, явно рассчитывал, что с ним начнут спорить, или убеждать в чём-то. Я покивала — спасибо, перешли к следующему участнику.

Всё занятие я осторожничала. Ей аккуратно предлагала высказываться, она, вспыхивая, принимала участие в обсуждении. Я держала ушки на макушке — как бы кто девочку не обидел, случайным словом. Молодого человека вежливо вскользь «обходила» - сидишь и сиди. Он, похоже, пребывал в глухой защите, каждый взгляд в свою сторону явно толковал как вызов, дёргался, но повода «обидеться и уйти» никак не получал. Пару раз, когда объявлялось очередное упражнение, с ухмылкой провозглашал - «я не буду ничего делать!», на что получал вскользь - «участвуют, разумеется, по желанию», сникал, дёргал свой брелочек. В конце занятия, когда участники делятся впечатлениями и возникшими переживаниями, повторил то же самое, что говорил вначале — всё это ерунда и никому не нужно, вообще не понял, что это было. Пожалела его , не «приложила». Скорее, её пожалела. Сейчас бы, возможно, сказала - «чтобы понять, надо включить голову. И в жизни — то же самое». Тогда просто приняла — спасибо, следующий.

После занятия, когда все уже разошлись, она подошла ко мне. Стала извиняться за его поведение, я искренне сказала, что всё нормально — на этих занятиях эмоций много, кое-кого, бывает, разносит, я разное видала. Молодой человек ваш, говорю, вполне в рамках держался, даже и не думайте ничего. Она стала объяснять, что давно с ним не живёт, и сюда его пригласила только ради ребёнка — он же отец. И ей за него очень неловко. У меня было ощущение, что ей неловко не столько передо мной, сколько перед самой собой — полюбила вот такого... нагловатого, с брелочком...

На второе занятие она пришла уже гораздо спокойнее. Говорила свободнее, хотя по-прежнему мало. Молодой человек не пришёл, и больше ни разу не появлялся. Девушка ко мне снова подошла, объяснила — он отказался приходить ещё раз, и она ничего с этим поделать не может, он не будет выполнять её просьбы. Говорила она почти с отчаянием. Я успокоила её как могла – он тут не очень нужен, был один раз и хорошо, а уж в бумаги мы запишем всё в лучшем виде. Она чуть повеселела. Я сама готова была написать ей любые бумаги, какие только возможно. У меня вообще в голове не укладывалось, что вот эта девочка, стойкая и мужественная, так отчаянно идущая по «шипам», кем-то там, какими-то «комиссиями» признана неблагополучной матерью, разлучена со своей новорожденной дочкой.

Коллега моя говорила, что дела девушки идут, вроде бы, неплохо. Она работает, собирает документы. Когда может, навещает дочку — в доме ребёнка был то карантин, то ещё какие-то напасти, и с работы она не всегда могла уйти.. Вот соберут окончательно все справки-бумажки, тогда можно будет подать документы, дело будут рассматривать.

Она ходила на каждое занятие. Добросовестно участвовала во всех упражнениях. Делилась своими мыслями на «обратной связи». Вспыхивала, смущалась и — держалась, делала. До окончания оставалось несколько занятий. И её документы были практически собраны.

Перед очередным занятием ко мне подошла руководитель нашей службы, сказала, что у неё есть новость. Неприятная. Она вообще в шоке. Ребёнка нашей девушки отдали в приёмную семью.

Я сказала, что этого не может быть. Она же все силы прикладывает, чтобы вернуть ребёнка — в опеке что, об этом не знают? Она не лишена родительских прав. Как такое вообще могло произойти? Коллега ответила, что всё это так, но тем не менее — ребёнок в другой семье. Я спросила, звонила ли она нашей девушке? Та ответила, что пока нет. Что она не знает, нужно ли ей говорить. Что, может быть, её не расстраивать, прямо сейчас она всё равно ничего не сможет сделать, и никто ничего не сможет сделать. Может быть, подождать, пока все документы будут собраны, она пройдёт комиссию в опеке, и тогда уже ей сказать? Ребёнка же всё равно должны ей отдать, она же не лишена прав. Мне казалось, коллега моя просто не решается ей позвонить.

У меня было чувство — я не смогу смотреть этой девушке в глаза. Не смогу предлагать ей делать какие-то дурацкие упражнения, и ждать ответов на вопросы. Я решила, что, когда она придёт, скажу ей то, что знаю. Меня никто не уполномачивал. Я вообще тут «никто», в смысле принятия решений. Ну и что. Тем более. Нельзя тянуть — надо сказать сразу, до начала. Тогда, возможно, занятие сорвётся — это же не на две минуты разговор. Да ну и чёрт бы с этим занятием. Мне было страшно. Говорить такие вещи — страшно.

Она не пришла. Занятие началось, она не появилась. Я поняла, что она всё знает, и больше здесь никогда не появится. Группа спрашивала — где наша девушка, не заболела ли? Многие успели к ней привязаться, как привязываются друг к другу участники групп, на которых люди видны такими, какие они есть на самом деле.

Потом мы поговорили с моей руководительницей. Она сказала, что сама звонила ей. Девушка уже всё знала. Кто-то ей сообщил, или она пошла навещать ребёнка, так или иначе, но она знала. И не хотела ни с кем ни о чём разговаривать. Я всё пыталась понять, как эта ситуация возникла. Получалось приблизительно так.

Девушкой , её документами и её желанием вернуть ребёнка занималась опека одного района. Дочка её находилась в доме ребёнка в другом районе. Левая рука не знала, что делает правая. Или знала, но сильно не вникала. Приняли решение устроить ребёнка в приёмную семью, не дожидаясь лишения родительских прав. Потому что дети должны жить в семье. Потому что маленькая здоровенькая девочка зависает в казённом учреждении, в самые свои первые, уязвимые месяцы, и ещё немножко — и начнёт отставать в развитии. Чем раньше ребёнка передать в семью, тем лучше.

Надо сказать, что позиция той опеки имела право на существование. Сотни мамочек навещают своих чад в домах малютки, собираясь «вот-вот» забрать малыша обратно. Но что-то постоянно «мешает» - то денег мало, то с квартирой проблемы, то просто сейчас надо немножко подождать, и ребёнок так и проводит месяцы, а потом годы, ожидая мамочку. Которая появляется, да. Иногда — нет. Потом опять — да. И очень хочет, и обещает, и вот-вот... Самой себе обещает. С большой вероятностью, сотрудники той опеки не видели в этой ситуации ничего особенного, даже если знали, что какая-то девушка собирает какие-то документы. Да все они хотят, все плачут, у всех обстоятельства... и исчезают потом... детей жалко...

Первая мысль — надо же срочно сказать той, приёмной семье. О том, что есть кровная мама, хорошая, любящая. Которая действительно в силу обстоятельств оказалась в такой ситуации. Которая действительно вот-вот заберёт ребёнка. Ну чтобы они знали. Чтобы не привязывались, не прикипали к ребёнку. Хорошо же, что маленькая девочка пока поживёт у них. Руководительница моя разделяла эту точку зрения. Только вот нельзя просто пойти и просто кому-то что-то сказать. Во-первых, неизвестно, в какой семье ребёнок. Во-вторых, это правильно, что неизвестно. Каждый приёмный родитель знает, почему это правильно.

Стала известна информация «с той стороны». Приёмная мама в шоке. В ужасе. Что у неё заберут её девочку, её обретённое, вымечтанное счастье. Она её навещала. Она её полюбила. Она её мама. Как так можно, это бесчеловечно. Конечно, она знала, что есть кровная мама. Ну так у всех детей в доме ребёнка есть где-то кровные мамы. И да, не все эти мамы лишены родительских прав — это тоже практически «норма жизни». И дети пропадают по учреждениям.

Потом долго не было никакой информации.

Потом как-то коллега моя сказала, что разговаривала с нашей девушкой, та говорила, что по-прежнему хочет вернуть ребёнка. Будет добиваться.

Потом краем я узнала, что девушке вызвался кто-то помочь, из какого-то фонда. Я перестала думать об этой ситуации. Тогда я переставала думать обо всём, о чём могла перестать думать.

Что было дальше, я не знаю.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив