Живём дальше Ч.28

tatiana_gubina — 09.10.2016 События, которые описаны в этом тексте, происходили несколько лет назад. Конкретно этот период - два с половиной года назад.
Самое начало этой истории - здесь
Для тех, кто не читал - это очень много букв, и несколько разделов - "Откуда берутся дети", потом "Началось", потом "Живем вместе"

Часть 27 здесь

То, что произошло в школе, мы не обсуждали. Просто жили дальше, детка иногда на меня посматривала как будто вопросительно, я не откликалась. Ощущения были странные. С одной стороны, вроде действительно «проехали», я сделала и выправила что могла — теперь ситуация была безопасной, да и детка вроде раскаялась, и ее как следует «протрясло». Надо бы забыть да и жить дальше. Я так и делала, но мысли не отпускали.

Теперь это были другие мысли — не такие как ещё неделю назад, когда меня как будто «держало за горло», и я не могла простить деткин поступок. В этом смысле меня отпустило — ну дура она, поступок был дерьмовый, и ей представился случай в этом убедиться. И я на нее большого зла не держу, ситуация закрылась. Но что-то было не так. Что-то не вставало на свои места — или не на свои? Мысли возвращались к записям в ее контакте, я то и дело туда заглядывала — у меня же остался ее открытый аккаунт, я перечитывала эти сообщения, я их уже наизусть знала — вот чего меня туда так тянет?

Теперь, когда от этих сообщений больше не веяло угрозой, они перестали быть «большими», режущими глаз — теперь это были просто проходные строчки, уже и вправду давние, которые кто-то кому-то когда-то написал, и кто-то на них что-то ответил, и все это давно уплыло в прошлое, камень упал в воду, по воде прошла рябь да и успокоилась. И чего я тут сижу и вглядываюсь в буковки?

Я перечитывала кусочек про «среди праздника, среди веселья мама подошла ко мне и сказала - ты завтра отправишься в детский дом». И вопросы от подружек — а почему она так сказала. И ответ — потому что она неродная мама, приемная. И папа неродной. Я думала — ну это же нормально, что у нее эти мысли в голове. Я ведь действительно ей неродная мама, я не просто это понимаю, я так чувствую, и неудивительно что и она так чувствует. Мне это обидно? Да нет, пожалуй — вот если бы я сама тянулась к ней всей душой и любила её всем сердцем, а она говорила бы «ты неродная», тогда, наверное, было бы обидно. А так — нормально. Она не чувствует что «мы тут все родные», и не делает вид, что это так. А поскольку у нее это всё вряд ли осознанно происходит, то и выливается в такие вот «фантазийные» формы — ясное дело, где нет сознательного отношения, там архетип рулит, вот он и выплыл - «неродная злая мать обижает хорошую девочку», любую сказку возьми, там оно и будет.

Я задумывалась о сказках и архетипах - «своя», домашняя приемная мамка-мачеха всегда в сказках плохая, а хорошие люди и поддержка окажутся где-нибудь «сбоку», или далеко за порогом. Вдруг пришло в голову, что девочка моя всё время как «по нотам» эту схему разыгрывает — и я ведь была «хорошая», пока была в «дальних тётях», она ругалась со «своими», а ко мне тянулась и искала у меня поддержки, и я ей эту поддержку оказывала, и чувствовала себя «феей-крестной», приносящей радость, и вообще спасительницей. А потом все изменилось, и куда что ушло. Удивительно получается – как будто и правда эти схемы «прошиты»...

А если думать конкретнее — что ж, у детки в голове живут эти «задние мысли», что я ей мама ненастоящая, и муж мой ей папа не настоящий, а может они и не задние, а очень даже передние, я же не знаю, часто ли и как она про это думает, уж этими мыслями она со мной не делится. На словах она поддерживает этот наш расклад «мама-дочка»... Сама ведь она тогда, почти четыре года назад, попросила — называть меня мамой, и я тогда сомневалась — от чистого ли сердца ей это захотелось, или «для удобства», и мы с ней так и играем в эту игру. Стоп. Ну да. Мы же играем в эту игру. В «дочку и маму». Каждая по своим причинам. На словах одно — на деле другое. А зачем играем? Да вот как начали, так и продолжаем. Наверное, сначала это была искренняя попытка, и с её, и с моей стороны — ей хотелось маму, мне хотелось детей побольше, но... Всё у нас как-то по-другому. Мы обе «не дотягиваем». Так может, в этом все и дело? Ну, не «всё», конечно, но что-то в этом есть.

Я обдумывала свое открытие. Мне становилось все спокойнее. Ну да, правильно. С одной стороны — какая разница, что и как назвать. С другой стороны, слова эмоционально заряжены, а уж слово «мама» - это такое мощное слово, его не говорят просто так, вон в фильме «Мачеха» все рыдают от этого слова, оно людям душу переворачивает. А у нас наоборот получилось — слово поторопились сказать, а в душе что-то другое. Нет, не пустота — просто другое. Другие отношения. Вот эта «разница» и лезет — непризнанная разница, «незаконная», назвались «мамой и дочкой», так все и должно быть как у мамы и дочки, а если что-то не так, так я получаюсь «плохая мама», вот я живу и годами корю себя за то что я «плохая мама», а я вообще не мама. Ну, приемная мама, да — но она же не может называть меня «приемная мама»! Она должна как-то меня называть.

И она - «плохая дочка». Я вспомнила, как в прошлом году, когда наши с деткой отношения были в пике негатива, я пару раз кричала ей в сердцах — не смей называть меня мамой! Вскрики мои оставались без последствий — детка со своей стороны валила такое, что хоть уши зажимай, это было чисто эмоциональное, и потом мне, конечно, становилось стыдно — это была просто «словесная драка». Сейчас я думала — ну оно тогда как-то инстинктивно «лезло».

Я обдумывала это со всех сторон. Ну да, мне режет слух, когда я слышу от неё слово «мама». Последнее время режет. Вот она наделает всяких пакостей , и тут же - «мама то, мама сё». А я не мама. И сама так себя не чувствую, и для нее, на самом деле, это не так. Покрутив мысли еще немного, я сказала об этом детке. Мне очень не хотелось, чтобы она восприняла это как «наказание», или как «отвержение», и я такими словами и объяснила — сказала, что каждый раз дергаюсь, когда слышу от нее «маму», потому что это теплое слово, оно для меня очень много значит, это не просто название, это слово про отношения и про многое другое. Я сказала — когда-то ты попросила разрешения так меня называть, и я согласилась, но сейчас я не согласна. Объяснила, что я не имею в виду «воспитательных мер», я вовсе не хочу на нее как-то воздействовать, или что-то ей «внушить» подобным образом, или что-то изменить — наоборот, я хочу привести форму к содержанию, у нас не получается быть «мамой и дочкой», но мы живем вместе, и у нас есть какие-то свои отношения, уж хорошие они или плохие, но они есть, она ведь не чувствует во мне мать, к маме так не относятся, как она ко мне, и поэтому я её прошу — называть меня «тётей Таней».

Детка была поражена, сначала ничего не ответила, потом спросила — а как ей теперь говорить про меня в школе? Я ответила, что в школе она может говорить как угодно, но в разговоре со мной я её прошу называть меня именно так. Она ответила - «хорошо», я сказала что поначалу ей конечно будет непривычно, я понимаю. Позже днем я заметила, что она вообще никак меня не называет, она явно была растеряна, и я немного «подтолкнула» - вот сейчас проговори - «тётя Таня». Она произнесла, сначала неуверенно, я поблагодарила. Через два-три раза она стала называть меня по-новому так, как будто делала это всегда.

Конечно, я не могла не думать о том — а кто она для меня? «Дочкой» я ее не чувствую, слово «воспитанница» мне никогда не нравилось, это было явное не то. Она — мой приемный ребенок, и еще — крестница. Подходящего слова не было, но у нас в семье и слово «дочка» для обращения никогда не использовали, ни в родительской семье такого не было, ни в нашей, так что и проблемы тут не было. У детки, видимо, варились те же мысли — как-то она подошла ко мне и сказала - «ты же моя крёстная, да?» Я подтвердила — да, без сомнения. Она сказала - «человек же может жить со своей крёстной, мы же как будто родственники?» Я подтвердила — да, и не «как будто», просто мы не биологические родственники, а получается духовные, я твоя крёстная, ты моя крестница. Она улыбнулась — «ну да, я тоже про это думала!»

Переход к «новым отношениям» принес удовлетворения даже больше, чем я ожидала. Я перестала быть «плохой мамой», и осталась ровно тем, чем я и была — тётей, которая заботится об этом ребенке. Детка перестала быть «неправильной дочкой», она была ребенок, которому нужно же где-то жить, и наша семья была не самым худшим местом из всех, где она могла бы оказаться. Ребеночек тот еще, конечно, но дети и вообще люди бывают разные. Я могу жить с не своим ребенком, не вымораживая себе душу мыслями «где я тут виновата». Нигде я тут не виновата. Отношения у нас были теперь ровные, хотя и дистанцированные, радости в них особой не было, огорчения были, но принимала я их без сердца и быстро отпускала, в целом испытывая скорее равнодушие к происходящему.

Иногда она пыталась «качать права», ну да и ладно, покачает да и успокоится, всё у нас было вполне устойчиво, и её попытки «выжать» что-то заканчивались ничем. Порой она не то по привычке, не то в поисках новых бонусов пыталась давить на те «кнопки», которые раньше у нее срабатывали, и разносили ситуацию в пух и прах, теперь же эффекта не было, детка отчасти недоумевала, отчасти злилась, но сдувалась быстро. Я же, со своей стороны, наблюдала за этими её попытками с досадой и усмешкой. Раньше-то, когда между нами то и дело вспыхивали стычки, я часто корила себя и задавалась вопросом — не провоцирую ли я её невольно? Теперь я получила ответ. Нет, провоцировала не я — она. Вот так она это и делает — на холодную голову я наблюдала за ней, и воочию убеждалась, как она пытается «закрутить» очередной виток. Но раньше я давала «ответку». А теперь — нет. Она утихала, потому что для игры нужны двое. Если я не вовлекаюсь, на этом всё и заканчивается.

В конце февраля мы отправились с Младшей в Португалию. Поездка получилась радостной, хотя было пасмурно, и холодно, и часто шёл мелкий дождь, зато я очень хорошо выздоравливала от своей нехватки железа, и теперь легко ходила, и горки меня больше не пугали. Мы отправились в Синтру — знаменитую деревню, раскинувшуюся на лесистых холмах, места там были чудесные, и это вполне ценилось как местной королевской династией, построивший на самой высокой горе дворец, так и разнообразными «пришельцами», начиная от мавров и заканчивая сэром Фрэнсисом Куком, разбившим в просторной долинке такие сады, в которых хотелось остаться жить навеки. В королевский дворец, прилепившийся к скалам, вела крутая тропа, а для желающих ходил вагончик. Я гордо прошествовала мимо очереди, ожидающей вагончик — потрясающе, еще три-четыре месяца назад я была совершенно беспомощна, а сейчас могу идти вверх! Сама! И получаю от этого удовольствие!

Мы поднимались вверх, на гору наползал туман, во дворце было холодно и мрачновато, и я думала о том, что местным королям и королевам должно было быть скучно и одиноко здесь, на краю земли, в тесных комнатах и гулких коридорах. В одном из залов стояла девушка в форме, она спрашивала у всех проходящих — откуда те родом, и здоровалась на их языке. Я специально подождала подольше — она не пропустила ни одного, и какую бы страну ей ни называли, она отвечала приветствием. Люди в ответ улыбались, мне тоже было приятно услышать старательно выговоренное «здравствуйте!», девушка была очень милая, крохотного роста, пушисто-рыженькая.

В Синтру мы ездили два дня подряд, от Лиссабона час на поезде, и сразу можно сесть на туристский круговой маршрут. На второй день, обойдя далеко на всё, и устав до изнеможения, мы поймали последний автобус и решили просто проехаться по кругу, глазея на окрестности. «Круг» не закруглился там где мы предполагали, автобус ехал непонятно куда, мы с удовольствием смотрели в окошки, рассудив, что куда-нибудь мы все равно приедем, и что-нибудь там непременно увидим, и это будет хорошо. Это оказалось лучше, чем мы могли предположить — поворотной точкой оказался мыс Рока, самая западная точка Европы, стоянка пятнадцать минут. Обрывистый берег, внизу — океан. Серый. Мощный. Ветер на обрыве почти сбивал с ног, внизу стальные волны накатывали на скалы, от океана шла холодная, заполняющая все пространство энергия, как будто тут кончалась земля, и дальше — только вода, и ветер, и нет больше никаких континентов на том краю воды, да и края никакого нет, последняя земля. Автобус подал сигнал, нужно было уходить — жалко, так бы и стояла, не держась за поручень, опоясывающий обрыв, сопротивляясь ветру и радуясь тому что можешь устоять.

Мы распробовали местные похлебки, и «дежурное» блюдо — осьминога с картошечкой, странное для нас сочетание, но тут всех морских гадов ели с картошкой, я её отодвигала в сторону — моя безуглеводная диета продолжалась, я приходила в норму и нравилась себе всё больше с каждым днем. Мы ходили с Младшей по музеям, как обычно присаживались выпить по чашке кофе при каждом удобном случае, слушали уличных гитаристов, и как-то вечером отправились на фаду — место выбирали наугад, могли бы выбрать и получше, музыканты казались усталыми и равнодушными, а может быть им и полагалось быть такими — покорно принимающими течение жизни и поющими о том что не сбылось, кто знает... Нежный осьминог в тарелке сглаживал впечатление бренности жизни, и официант профессионально радовался тому что нам вкусно.

Мы вернулись домой, в Москву, и жизнь потекла своим чередом, я теперь искала подходящую бригаду, чтобы начать перестраивать дом, проект был практически готов, дело было за малым — разобрать крышу, да поднять пару стен, переложить балки, ну и всё остальное, строители сулили управиться за месяц, ну за полтора, я им не верила. К тому же — а вдруг дожди пойдут, и что будет с открытым домом? Я советовалась с архитекторами, те придумывали какие-то тенты, прораб с хорошими рекомендациями считал смету «навскидку», в три строчки, и говорил «ну а там посмотрим, я же не могу заранее сказать», и всё было смутно и непонятно.

Детка жила рядом, я так это теперь ощущала — не столько «вместе», сколько «рядом», и мне не очень-то хотелось о ней думать, я как будто махнула рукой и внутренне смирилась. Всё. Я сделал всё что могла, вообще всё, и больше я не могу ни капельки. Это не было «бессилием», это была такая констатация факта — вот на этом уровне мои силы и возможности заканчиваются. Это нормально и естественно, я же не всесильна, и я не могу «менять людей», я просто делала то что могла, уж хорошо или плохо, стараясь делать лучшее из возможного — в моем понимании, честно и добросовестно. А больше я вроде и не могу ничего сделать, и я это просто принимаю.

Мы общались с деткой как общаются люди, которые живут под одной крышей — жизнь течет, и нужно что-то обсуждать, что-то делать вместе, иногда о чем-то договариваться. Теперь она не только огрызалась и спорила — хотя это она тоже делала бесперебойно, но всё чаще задавала мне вопрос - «почему», и я насколько могла объясняла ей, что и почему происходит в моём понимании. Если поступаешь так — получается то-то, а если сяк — сё-то. Иногда последствия непредсказуемы, а иногда — очень даже понятно, что будет в результате. Ей было трудно — она могла браться за ум, когда уже все плохо, и последствия наступили, и её обижало это и злило, что не всегда можно всё исправить. Касалось это по большей части уроков, иногда отношений с кем-то, или каких-то упущенных возможностей. Я показывала ей логическую цепочку — вот смотри, ты сделала вот это, получилось вот так. Она возмущалась - «ну я же не знала!», «мне же не объяснили!». Я ей говорила — понимаешь, у тебя получается так — пока жизнь не бабахнет тебя палкой по голове, ты не принимаешь никаких «сигналов», не то не веришь, не то не считаешь нужным реагировать. А когда бабахнет, то ситуация уже уплыла, ни жизнь, ни люди не стоят и не ждут, пока там одна девочка соблаговолит включить мозги. К тому же — далеко не всё можно объяснить... А ещё — это твоя жизнь, сама и думай что у тебя и как...

Я понимала, что мои «разъяснения» иногда жестковаты, а иногда и просто непонятны — например, я говорила ей про «ответственность за свою собственную жизнь» - отлично осознавая, что она плохо понимает, о чем идет речь — сколько взрослых и неглупых людей путают «ответственность» с «виной за всё», чего тут ждать от детки. Но я решила, что пора «вводить терминологию». Всё же я её знала — детка моя долго привыкала к чему-то, и упорно откидывала всё что казалось ей сложным, непонятным и невнятным, но потом привыкала и зачастую неожиданно усваивала. Как будто «количество переходило в качество». Я думала — пусть привыкает к этой мысли, ну или хотя бы к словам, что её жизнь — это её жизнь, не в том смысле что она никому не нужна, а в том, что она и только она в конечном итоге решает, что и как в её жизни будет происходить. Сложная мысль для человека, который первые годы жизни был вообще отрезан от каких-либо решений и личных выборов, даже малейших. Но ничего, разберется. Ну или — нет. Поживем, увидим.

Однажды мы разговаривали на очередную неприятную тему, а по мелочи неприятные темы случались довольно регулярно, и я сказала ей, что мне не нравится, что она такая и так себя ведет. Она неожиданно воскликнула - «ты же меня совсем не знаешь! Я не такая как ты думаешь!» Я спросила — что она имеет в виду, – она сказала что объяснить не может, но я делаю выводы неправильно, когда говорю что она совершила плохой поступок, на самом деле всё совсем не так. Я спросила — как не так? – она всё твердила - «не так», но объяснить не могла.

Мы поговорили еще, и я начала понимать. Внутри себя она думает и чувствует что-то о чем окружающие не догадываются. И «внутри себя» она совершает какие-то другие поступки. Я смотрела на свою девочку, и думала почти с ужасом, что она все годы своей жизни — ну или не все, может только последнее время она стала осознавать это своё «внутреннее я» - прожила с убеждением, что её «не видят», и что она настоящая — там, внутри. И это одна сторона вопроса. А другая — она ведь не догадывается, что это не только про неё, что у каждого человека есть своя внутренняя жизнь, и «спрятанное я». Я сказала — у меня тоже есть я, о которой ты не знаешь. У каждого это есть. Мы все живем и снаружи, и внутри. Она смотрела почти с испугом — как это у каждого? Я покивала — ну вот так. Каждый человек озвучивает далеко не все свои мысли, и показывает далеко не все свои чувства. И что самое смешное — наружу иногда мы показываем далеко не самое лучшее, что есть внутри. Она смотрела на меня с недоверием.

Разговор оказался неожиданно сложным, и задевал слишком много смыслов. И информация для моей девочки была не просто новая — а совершенно сокрушительная. Она, получается, жила и думала, что «живая и хорошая» только она одна, и знала только про свою глубину и высоту, а про других даже и не догадывалась. Да и сейчас не очень-то верит. Люди-тени, говорят какие-то слова, что-то делают.

Я сказала ей — знаешь, у каждого из нас есть очень много всего в душе и в мыслях. Это называется «внутренний мир человека» - мы что-то чувствуем, о чем-то мечтаем, что-то хотим, чего-то боимся, на что-то надеемся. А иногда просто придумываем этот другой мир, и это бывает ярко, и прекрасно, и иногда гораздо лучше чем в реальной жизни. Она кивала, спросила — у тебя тоже это есть? Я сказала — да, конечно, я же живой человек. А в детстве я только там в основном и жила — в своем внутреннем мире, а во внешнем я совсем не умела жить. А есть те, кому легко открывать свой внутренний мир, и переходить из одного мира в другой — тут мне захотелось рассказать как и почему это складывается, отчего у одних так, а у других сяк, но я решила что это будет слишком сложно, и лучше я буду держаться основной нити.

Я сказала ей - тут есть одна проблема — каждому человеку нужны другие люди, а другие люди воспринимают нас по тому, как мы внешне проявляемся. Есть реальность поступков, действий, или слов, произнесённых вслух. Для других людей реальна ты именно такая. Ты сама решаешь, как тебе предъявляться, и что тебе показывать наружу. У всех у нас свои границы. Но ты не можешь ждать, что другие люди догадаются о том, как ты прекрасна внутри себя, или какое место ты там занимаешь. Если ты наружу показываешь ужасное, а не прекрасное, так тебя и воспримут. Она молчала. Я спросила — скажи, ты ждёшь что кто-то догадается, сколько хорошего у тебя внутри, и «оценит» тебя по заслугам? Она посмотрела на меня странно — откуда ты знаешь? Я сказала — потому что я сама когда-то такое же переживала. А когда я стала взрослой, и научилась выражать своё внутреннее, и стала узнавать других людей, то узнала, что через такое ожидание проходят многие. В каком-то смысле это естественный этап для человека, который начинал жизнь «в закрытую».

Она почти закричала — но если внутри я хотела хорошего? Я ответила — ну так и сделала бы хорошее - здесь. Ты — это то что ты делаешь. Она спросила — а остальное? Я задумалась. Думала я о том, что вопрос этот настолько сложный, что не один философ сломал себе на этом голову. Или не сломал, а построил теорию, и жил этим, и субъективное реально не менее, если не более чем объективное, и наши мечты и наш потенциал реализуются иногда вовсе не действиями, а «структурированием внутреннего», когда это внутреннее становится настолько реальным, почти осязаемым, что практически «само собой» воплощается в материальном мире, данном нам в тех самых пяти посчитанных ощущениях... Я понимала, что не найду сейчас слов, чтобы рассказать об этом своей девочке, слишком сложно, а может я сама не во всем уверена прямо сейчас... Я сказала, остальное — это твой внутренний мир. Твоя вселенная. Она принадлежит тебе. И у меня есть вселенная, и она принадлежит мне. И у каждого человека есть своя вселенная, и свое внутреннее. Это часть нашей жизни. Она тоже реальна. А есть отношения — твои «объединения и пересечения» с другими людьми. Просто пойми сейчас, что мы все видим только предъявленное. Я вижу то что ты предъявляешь, ты видишь то что я предъявляю.

Она ушла, а я думала о том, что вот ведь — случился у нас и такой разговор. Начался с конфликта, но детка предъявила мне это — словами сказала, что у нее есть «другое я». Годами не говорила — или не осознавая, или не считая нужным или даже возможным вообще говорить о чём-то таком. А сейчас вдруг — случилось. А вообще у нас всё было странно. С одной стороны, я относилась к ней настороженно, между нами сохранялась дистанцированность и даже отчасти враждебность, но я и видела и чувствовала, что каким-то загадочным образом я для нее — и авторитет и опора. Какой-то такой «уважаемый враг». Она собачится со мной не стесняясь, и пакостит время от времени, но безусловно признает меня за старшую и главную. А я? А я живу с чувством, что в детке есть «кусок зла». Иррациональное чувство присутствия чего-то чужеродного и опасного. В целом меня это не так уж трогало — живем и живем, просто нужно отслеживать и пресекать по мере возможности. Гораздо больше меня беспокоили отношения с прорабом — я все никак не могла решиться подписать договор, условия по типу «я вам пока за половину крыши посчитал, ну вы же понимаете» меня никак не устраивали.

К середине марта детка стала больше злиться, я не удивлялась, эта длинная третья школьная четверть всегда давалась ей с трудом, иногда её срывало, но каждый вечер она шла и мыла посуду, это вошло у неё в крепкую, стойкую привычку, и я удивлялась тому, насколько такие мелочи жизни дают «якорь». Как бы день ни сложился, перед сном — привычное, монотонное действо, посуду она мыла на свой лад, как-то у неё все перемещалось путями, мне непонятными, и вымытое она расставляла по-своему — вот как я ей ни объясняла, что маленькую кастрюлю нужно ставить в большую, а вовсе не наоборот, и полка не задвигается не потому что она «дурацкая», а потому что так кастрюли не влезают — детка не то не слышала, не то забывала, не то еще что, и я относила эти несообразности к числу вопросов, на которые не стоит тратить время жизни. В конце концов, это её «зона ответственности», ну пусть самовыражается как может.

Как-то вечером её замкнуло — она стояла над раковиной, полной грязной посуды, и ругалась, и говорила, что не будет её мыть, и почему всё должна делать она. Мне вдруг стало её так жалко, я понимала что вот сейчас она всё бросит, и пойдет упадёт на свою кровать в одежде, натянув на голову одеяло, как она обычно делала когда её переклинивало, а утром будет насупленная и злая и взъерошенная, и опять не будет знать как ей исправить эту ссору, и возможно начнет злиться еще больше, а меня-то правда не вцепляет больше в эту её круговерть, и значит «освободительного» скандала не будет, и будет в её жизни очередной бессмысленный тухляк, тянущийся несколько дней. Я подошла к ней ближе, положила ладонь ей на руку, сказала — давай, помой посуду, вот ты сейчас начнёшь её мыть, и тебе станет легче. Она дернулась, огрызнулась — я не буду! Мне не станет! Мне вообще ничего не надо! Она была взвинчена, и несчастна, и видела во мне врага, который опять заставляет её что-то делать.

Я вздохнула, сказала — «послушай. Ну вот мы с тобой много лет знакомы. И у нас было много разного, в том числе плохого. Но скажи мне — разве я тебя когда-то обманывала? Было хоть раз, чтобы я дала тебе совет, и он оказался плохим и бессмысленным?» Она подумала, потом покачала головой — нет, такого не было. Я сказала — «ну вот и сейчас я дам тебе совет. Даже не совет — я дам тебе информацию». Я забубнила о том, что теплая вода, льющаяся на руки, расслабляет напряженные нервы, и даже было такое «народное средство» - пойти устроить постирушечку в корыте с теплой водой, если ты чем-то расстроена. И что я сама люблю возиться в теплой воде, и посуду, кстати, мыть люблю, потому что это очень медитативно, и в голову приходят разные мысли, которые интересно думать. Я сказала — вот поверь мне, ты сейчас начнёшь мыть эту посуду, и с тебя начнет сходить напряжение. Вот давай попробуем — ты вымоешь половину посуды, и проверим. Если ты почувствуешь, что тебе становится лучше, ты ее спокойно домоешь. Если нет — ну значит оставишь её как есть, я сама вымою. Попробуй, давай.

Я чуть подтолкнула её к раковине, включила воду, сделала тепленькую, как мне самой бы нравилось. Детка буркнула что-то, взялась за тарелку. Я отправилась в комнату, очень довольная собой — меня не просто не задел деткин закидон — но я искренне была преисполнена к ней сочувствия. Как давно этого не было! Я занялась своими делами, и забыла про детку, и когда она пришла, я сначала не поняла, что она от меня хочет, она улыбалась и сказала, что всё у неё получилось. Я спросила — что получилось? Она радостно сообщила, что ей и правда стало хорошо, она мне сначала не поверила, и хотела просто помыть половину посуды, чтобы я от неё отвязалась, а сейчас обнаружила, что ей очень хорошо и приятно, и она уже и больше половины помыла, и даже не заметила.

В спорах у неё появилось выражение - «это же только твои мысли!» Я сначала не поняла, что она имеет в виду — ну разумеется мои, не соседские же, я вообще свои мысли обычно высказываю. Она нажимала - «только твои!» Твои, и значит неправильные. Я сообразила — ну да, она пытается сказать, что есть её мысли, и есть мои мысли, и если мы два равных человека, то почему я настаиваю на том, что правильные именно мои. Она-то в своей правоте уверена.

Мне приходилось хорошенько подумать. Сама по себе «задачка» не была для меня новой — когда моя самая старшая дочка была подростком, мне тоже приходилось её в чем-то убеждать, балансируя между двумя гранями — с одной стороны, каждая личность имеет право на свое мнение, и я как родитель заинтересована в том, чтобы мой взрослеющий ребенок учился своё мнение иметь и отстаивать. С другой стороны, я старше и опытнее, и вижу контекст более широко, и «входящих» для принятия решения у меня больше, или они просто другие. Теперь к этому подростково-родительскому противостоянию прибавлялись деткины в целом разрушительные тенденции — что ж, я ей не доверяла, и если разумная аргументация не срабатывала, я включала принцип «будет так как я решила». Мой дом, мои правила. В этом смысле мы не равны — окончательные решения принимаю я. Я тебя выслушала и не согласилась.

Если детка пыталась спорить, и настаивала на том, что станет делать по своему, я ей говорила — избавь нас от войны. Если ты такая умная, включи мозг и подумай к чему всё это приведет. Ты начнешь отстаивать свои «права», отстаиваешь ты их известными способами — угрозой уйти в детский дом, отравлением жизни домашним, ну а также жалобами на жестокое обращение. Это долго и неприятно, давай сократим этот скорбный путь, и ты сразу объявишь о нежелании жить в моем доме.

Каждый раз я прибавляла — когда ты будешь жить самостоятельно, ты сама будешь решать как тебе жить.А сейчас, если хочешь, пробуй убедить меня в своей правоте, эта возможность всегда открыта. Можешь задавать вопросы, предлагать варианты — пожалуйста, в спокойном состоянии, без ссоры. Она смотрела исподлобья, но спорить переставала. Когда успокаивалась, иногда подходила поговорить.

Я не понимала, отчего детка никак не угомонится. Отчего её снова и снова разбирает на всякие пакости и несообразности. Я видела в ней зло. Утихшее, вялое, но — зло. Оно мне как будто и не мешало, просто оно — было. Как будто «дыра» в человеке, пробоина, и в эту пробоину валится то, что вроде только что казалось хорошим и прочным. Зыбучие пески какие-то. Чужеродная она, - думала я, - не приживается она у нас, и «пристроить» её некуда. Мне всё казалось, что вот жизнь идёт, и за каким-то поворотом вдруг произойдет что-то, что изменит нашу жизнь. Может, вдруг родственник какой-то девочкин найдется? Глупо как-то... Мелодрама. Ну живем, ладно. С перестройкой дома надо что-то решать. Прораб, с которым мы никак не могли договориться, сказал что стройку надо начинать в мае, или в июне, потому что в июне дождей мало. Я спрашивала — а если в июне дожди пойдут? Он хмыкал, говорил — мол, чего им идти в июне. Тьфу. Ему-то что, а решать мне. Ещё получалось, что нам придется съезжать на время стройки. А я-то наивно надеялась, что как-то так управимся, на первом этаже отсидимся. Получалось — нет. Ну ладно, порешаем...

Продолжение следует....

Сохранено