Из жизни выезжающих

waspono — 27.02.2025
[…]
я хотел бы рассказать еще о двух встречах с диссидентской средой, которых не могу забыть. Они касаются двух уже умерших людей.
  Первый из них - поэт Александр Галич. Я видел его лишь один раз, недели за две до его отъезда за границу. Друзья сказали мне, что он дает концерт в одной московской квартире, и я пошел с ними, рассчитывая увидеть там цвет московского диссидентства. Сам Галич мало меня интересовал - дальше объясню, почему.
  Концерт был в трехкомнатной малогабаритной квартире, куда набилось человек пятьдесят, я не представлял себе, как их можно будет усадить. Хозяйка выглядела озабоченной, предприятия такого рода были небезопасны. Как мне сказали, она носила фамилию Арманд и была, кажется, племянницей известной Инессы Арманд, возлюбленной Ленина.
  Я не знал никого из публики, кроме пришедших со мной друзей, но эти люди, казалось, все знали друг друга. В них был что-то особенное, отличавшее их от обычных москвичей, и я пытался определить это их общее свойство. Мне кажется, это была особенная чувствительность и доброта, как у детей из хорошей семьи, и в них было в самом деле что-то детское - больше у старых, меньше у молодых. Я понял, что передо мной последние остатки русской интеллигенции. Они пришли проводить своего поэта, но это не был уже мой поэт.
  Два лица привлекли мое внимание: лицо старой женщины и лицо девушки. Старая женщина не была похожа на других, в ней была сосредоточенность и суровость. Я не решился спросить, кто она. У девушки было особенное, не то что красивое, а какое-то сияющее лицо с глубокими глазами. Я познакомился с нею после концерта, и мы долго бродили по улицам Москвы. Она уже отсидела год по какому-то делу, была детски наивна и говорила странные вещи. Помню, был разговор о том, то выпустили Петра Якира, выдавшего всех своих товарищей. Он ходил по Москве, и диссиденты сомневались, надо ли ему подавать руку: ведь если не подавать руку, он может отчаяться. Моя спутница тоже не могла решить этот вопрос.
  Ее уже нет в живых, гебистам понадобилось убрать ее. Ее переехали грузовиком.
  Наконец, Галич явился. У него было полное, чуть одутловатое лицо с чувственными губами, и выражение лица мне показалось мрачным. Его повели в боковую комнату, где было приготовлено угощение. Гости туда не ходили, но Галича полагалось угостить: мне говорили, что он мог творить только после такой подготовки. Я мог его раньше слышать, но не слушал. Однажды меня пригласили на концерт каких-то бардов, тоже в частном помещении. Я знал уже, то барды не имели отношения к скалам старца Оссиана: это были бородатые мужчины с гитарами, исполнявшие свои песни под звуки какого-то монотонного бренчания, причем разрешались непристойности, но, по-видимому, строго запрещались мелодии. Слушать бардов я не хотел. После концерта ко мне пришла знакомая и стала распекать меня за это: оказалось, что там выступал некий Галич, что остальные барды не имели значения, но Галича непременно надо было слышать. Когда я выразил сомнение, она вытащила тетрадку с напечатанными на машинке стихами и принялась их нараспев читать своим тонким пискливым голосом. По ее чтению нельзя было узнать, стихи это или нет. Я выхватил у нее из рук тетрадку и стал читать сам. Это были стихи, но неумелые и неприятные стихи. Для меня русская поэзия - это прежде всего стихи Пушкина, на которых я воспитан, и вся приличная поэзия на русском языке вышла из пушкинской традиции. Но была и другая традиция, не столь приличная: это были чувствительные романсы, а в советское время - сочинения попрошаек, поющих в электричке. я понял, что Галич относится к этой другой традиции, но отделаться от него нельзя. В его песнях обрела свой голос нынешняя Россия - жалко-мещанская и нагло-блатная Россия, потому что другой у нас уже нет.
  Потом я слышал его песни с пленок, они были повсюду, их просто нельзя было избежать. В этом прощальном концерте он пел плохо, слабым надтреснутым голосом: ясно было, что он петь не мог, но не решился отказаться. Все почтительно слушали. Когда он кончил, ему стали заказывать другие песни на бис. Старая женщина, о которой я говорил, просила его исполнить не включенное в программу произведение под названием "Я выбираю свободу". В этой песне Галич говорил о том, что никогда не уедет, а лучше пойдет в тюрьму, потому что он выбирает свободу; и теперь он уезжал. Заказывать эту песню было жестоко, но мне сказали, что старая женщина имеет право на такую жестокость, это была С.В.К., адвокат безнадежных процессов, знавшая, что почем в диссидентской среде.
  Галич уехал и недолго прожил на чужбине. Как водится, в его смерти обвинили ГБ, но я в это не верю. Уехавший Галич потерял для них интерес.
[…]
Клёнов А.Н. Анатомия диссидентства в СССР.

Не уверен, что определение "русская интеллигенция" применено автором правильно.

Опыт-сын-ошибок-трудных учит нас, что не всё, что так само-называется, имеет отношение к русским интеллигентам (очень [слишком] часто это отнюдь не русские, и совсем не интеллигенты).

Но наблюдения изнутри среды любопытны :) .

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив