История одного пробуждения

Моё знакомство с ведической культурой началось в тот день, когда в коридоре общежития для аспирантов университетский друг протянул мне отксерокопированную книжечку небольшого формата. Это была «Бхагавад-гита, или Песнь Господня» в переводе А. Каменской и И. Манциарли. До сих пор отчетливо помню ошеломляющее впечатление, которое произвела на меня эта книга: «Если написанное здесь правда, то я должен жить по-другому».

Слово «если» в этой формуле стояло для порядка. Горделивая привычка все проверять на собственном опыте не позволяла мне признаться, что на каком-то глубинном уровне я уже согласился со всем, что было написано в «Гите», хотя бы потому, что она возвращала моей жизни высший смысл. Внутренний голос настойчиво твердил: «Это не просто книга. Книги, даже самые лучшие, так душу не переворачивают. Сама Истина разговаривает с тобой.

Разве не ты искал Её? Разве не ты проклинал свою жизнь за то, что она насквозь лжива? Теперь тебе нужно просто принять все, что здесь сказано, и попытаться начать жить по-другому».  Мысль о том, что придется кардинально изменить свою жизнь, конечно же, испугала меня, но и обрадовала. Проклятые вопросы о смысле бытия мучили с детства, но до окончания школы, а потом химического факультета МГУ у меня оставалась какая-то надежда, что ответ на них найдется, когда я стану серьезно заниматься настоящим делом, к которому себя готовил, - наукой.

Однако, когда я поступил в аспирантуру и немного поработал в одной из лучших лабораторий Института молекулярной биологии, эта надежда рухнула, чуть не похоронив меня под обломками. Я не мог больше себя обманывать - наука оказалась такой же фальшивой бессмыслицей, как и все остальное. Главная моя претензия к науке была связана с ее методологией. Для того чтобы понять, что такое жизнь, мне полагалось сначала умертвить объект своего изучения.

И я никак не мог убедить себя, что жалобно верещавшие под моим скальпелем крысы, которым выпала честь пожертвовать своей печенью ради торжества науки, заблуждаются. С точки зрения науки, они были всего лишь расходным материалом. Но согласиться с этим означало согласиться также с тем, что и моя жизнь тоже всего лишь «способ существования белкового тела», столь же бессмысленная, как жизнь крысы.

Впрочем, одной методологией дело не ограничилось. За три года наблюдений над тем, что представляет собой «настоящая наука» и «настоящие ученые», мне стало гораздо труднее отмахиваться от сомнений в верности выбранного пути. Большинство людей, населявших научно-исследовательские институты, были откровенными карьеристами. Изредка среди них попадались те, кого действительно интересовала наука, но я вынужден был себе признаться, что больше не принадлежал к их числу. От мысли, что мне придется провести остаток своих дней, распивая чай за лабораторным столом и публикуя никому не нужные статьи в научных журналах, становилось тошно…

Оглядываясь назад, я понимаю, что в основе моего интереса к химии, приведшего меня сначала на химический факультет, а потом в Институт молекулярной биологии, лежало желание разрешить проблему смерти - желание, испокон веков двигавшее всеми алхимиками. Тогда, разумеется, я не мог себе признаться, что меня интересует «лженаука». Но когда я окончательно понял, что реальная наука не ставит цели ответить на кардинальные вопросы бытия, а довольствуется решением сугубо практических задач, да еще и сомнительными методами, я потерял к ней всякий интерес.

К науке, но не к идее бессмертия. Я продолжал по инерции просиживать дни и ночи в лаборатории, но ощущение, что я предаю себя, только усиливалось. Вариантов у меня было не много: либо беззастенчиво делать научную карьеру, смирившись с собственным лицемерием, либо выпасть из системы и посвятить себя поискам истины, без всяких гарантий её найти. Первый путь я тихо презирал сам.

Второй же, который рано или поздно должен был привести меня к религии (это было ясно даже мне), презирали все окружающие. О Боге в то время (1980-й год!) можно было говорить, только чтобы посмеяться над теми, кто в Него верит. Посмешищем становиться не хотелось. Вбитые со школьных времен мифы о том, что человек произошел из обезьяны, обезьяна - из амёбы, а амёба завелась в первичном бульоне в результате ударов молнии, были во мне ещё довольно сильны.

Поразительно, с какой легкостью маленькая книжечка дореволюционного издания с ятями и твердыми знаками, которую я даже толком не понял, обрушила стройную «научную» картину мира, десятилетиями складывавшуюся у меня в голове! С первых же слов Кришны в «Гите» было такое чувство, будто Он обращается прямо ко мне: «Ты мнишь себя самым умным, но почему тогда ты так несчастен? Как последний глупец, ты считаешь себя и других людей комками плоти. В этом, и только в этом, причина твоей скорби».

Душа моя, о существовании которой я тогда еще не подозревал, откликнулась на эти слова радостным узнаванием - предчувствие бессмертия, почти изгнанное из сердца за годы прилежного изучения атеизма, снова очнулось во мне. Кришна с самого начала указывал на ошибку, которую совершал и я, и все остальные. Вечная душа, оказавшись в материальном теле, отождествляет себя с ним и забывает о своей изначальной природе. Тело - всего лишь оболочка вечной души, скафандр, в который ее поместили, чтобы она могла взаимодействовать с окружающей виртуальной реальностью, достичь здесь своих иллюзорных целей и в конце концов разочароваться во всех материальных рецептах счастья.

Соотнести себя с этой идеей было совсем нетрудно: надежды на материальное счастье к тому времени уже изрядно поистрепались, все мыслимые достижения обесценивались неминуемой смертью, но при этом что-то внутри упрямо отказывалось верить в смерть. Я же есть - меня не может не быть! Это какое-то недоразумение.

«Уже много раз на протяжении своей жизни ты менял тела. Где сейчас твое тело младенца или юноши? Их нет, но сам-то ты во всех этих переменах оставался неизменным свидетелем. В момент смерти произойдет точно то же самое: ты (душа) просто в очередной раз покинешь свое тело, пришедшее в негодность, и получишь новое. О чём тут скорбеть?» - продолжал Кришна, рассеивая последние сомнения.

Реинкарнация, про которую я читал у Платона и над которой подсмеивался вместе с Высоцким, в изложении Кришны из экзотической теории превращалась в нечто само собой разумеющееся - я ведь и вправду на протяжении этой жизни уже сменил множество тел, что не помешало мне остаться неизменным самим собой. В результате эта моя жизнь, казавшаяся конечной, переносилась в контекст множества прошлых и будущих жизней и приобретала гораздо более глубокий смысл.

И даже эволюция видов жизни, описанная Дарвином, находила в «Гите» естественное объяснение: эволюционируют не тела живых существ, а сознание души, последовательно переселяющейся во все более и более высокоорганизованные тела. Представления о трех изначальных качествах материальной природы, трех гунах, лежащих в основе всех явлений нашего мира, - невежестве, страсти и благости, - поразили своей простотой и объяснительной силой: я стал повсюду видеть отпечаток этих качеств.

Мироздание из груды неодушевленных элементов таблицы Менделеева превратилось в живую и разумную систему, чутко реагировавшую на мои мотивы и справедливо награждавшую меня страданиями и наслаждениями. Временный материальный мир, казавшийся прежде головоломным ребусом, который мне надлежало разгадать, согласно «Бхагавад-гите», был всего лишь отблеском вечной духовной реальности.

Мысль о том, что мир создан не для того, чтобы я изучал и улучшал его, а для того, чтобы я мог чему-то научиться в нем, тоже принесла огромное облегчение. И даже то, что картина мира, нарисованная в «Бхагавад-гите», была откровенно теистической, не слишком меня испугало, потому что в этой книге не было ни одной догмы, которую полагалось принять на веру.

«Бхагавад-гита» не ставила меня перед ультиматумом: уверуй и спасешься, а иначе тебе грозят вечные муки в аду. Кришна не пытался запугать, но обращался к разуму. Он не был грозной, карающей силой или Дедом Морозом из новогодних сказок, а говорил как друг и уважающий меня собеседник. Он доступно объяснял, что нужно делать, чтобы убедиться в Его существовании, и даже не просто убедиться, но увидеть Его своими глазами.

При этом Он оставлял за мной свободу выбора, справедливо возлагая на меня ответственность за него… Слова этой маленькой книги разбудили меня. Вся предыдущая жизнь, с ее радостями и горестями, бессмысленными победами и столь же бессмысленными поражениями, показалась очень длинным сном. Жить по-старому я уже не хотел, а по-новому - еще не умел. Не зря в тот вечер, когда я впервые прочитал «Гиту», я обрадовался и одновременно испугался: я понял, что мне придется всему учиться заново. Мир, оказавшийся одушевленным, требовал к себе благоговейного отношения и не терпел эксплуатации.

Мясо домашних животных из предмета первой необходимости стало отвратительным продуктом насилия. Линейное время с отчетливой точкой отсчета и роковой точкой конца, заставлявшее меня проводить жизнь в лихорадочной спешке, превратилось в бесконечное, циклическое. Мизерные по ведическим масштабам отрезки времени, отведенные на историю человечества, - от силы в несколько тысячелетий - расширились до миллионов лет, лишив мою жизнь эпохального значения.

Это должно было поменять мое отношение к истории и охладить интерес к текущей политике. Ну и, наконец, мне надлежало уступить центральное место в мироздании Богу и начать учиться согласовывать свои желания с Его волей. Однако культурная среда, в которой я вырос и прожил всю жизнь, цепко держала меня в своем плену. Даже мои стеснительные и не очень последовательные попытки придерживаться вегетарианской диеты наталкивались не только на хронический дефицит фруктов и овощей, но и на непонимание, а то и агрессию тех, кто меня окружал.

Словом, чтобы научиться жить по-новому, мне нужна была иная культура. Я стал жадно читать все изданные и подпольные книги о йоге и о том, как жили и живут люди в Индии. Меня интересовали мельчайшие детали их быта - я пытался разглядеть, как в них отразилась картина мира, нарисованная в «Гите». Мало-помалу остальные занятия и интересы либо отпали, либо естественным образом срослись с моим главным интересом - постижением ведической культурной традиции.

Уже тогда главным источником моего вдохновения стали распространявшиеся подпольно книги А. Ч. Бхактиведанты Свами Прабхупады, или Шрилы Прабхупады, как называли его последователи, - человека, открывшего эту культуру людям стран Запада. Именно благодаря его комментариям к «Бхагавад-гите», которые мне удалось прочесть несколько позже, я изучал ведическую культуру не как посетитель музея, с любопытством рассматривающий экспонаты в витринах, не как исследователь, столкнувшийся с курьезным явлением и пытающийся истолковать его с позиций того, что он уже знает, и даже не как иммигрант, которому поневоле приходится приспосабливаться к новой культурной среде и принимать чужие порядки.

Скорее, мои попытки напоминали усилия восторженного путешественника, попавшего в удивительную экзотическую страну, побыстрее выучить ее язык, чтобы общаться с людьми на улицах, понимать песни, которые они поют, вместе с ними смеяться над их шутками и в конце концов приобщиться к их святыням, к которым не допускают случайных туристов. Чем старательнее я пытался привести свою жизнь в соответствие с идеалами и ценностями ведической культуры, тем более чужеродным элементом становился в той культурной среде, где воспитывался и рос.

Аллергическая реакция среды не заставила себя ждать: моей скромной особой вплотную заинтересовались органы, следившие за идеологическим целомудрием советских людей, и в конце 80-х я вынужден был эмигрировать в Швецию. Благо что перестройка шла уже полным ходом - иначе переселяться пришлось бы в тюрьму. В Швеции я поселился в ашраме - ведическом монастыре, где получил доступ к оригиналам писаний, лежащих в основе ведической культуры, и сам стал переводить на русский язык книги Шрилы Прабхупады.

Работа так увлекла меня, что иногда я просиживал над переводами по десять-двенадцать часов в сутки. Тогда же я начал понемногу изучать язык Вед - санскрит. В Швеции я получил посвящение от учителя бхакти-йоги, принадлежащего к школе бенгальского вайшнавизма. Эта школа была основана величайшим святым Индии, жившим в начале XVI в., Шри Чайтаньей Махапрабху.

Согласно Ведам, за одну жизнь человек должен родиться дважды, и церемония посвящения - это символический акт второго рождения. В первый раз мы рождаемся от отца и матери и, по сути, мало чем отличаемся от животных: так же, как и они, мы отождествляем себя с телом и удовлетворяем базовые потребности - едим, спим, совокупляемся и обороняемся. Чтобы исполнить истинное предназначение своей жизни, человек должен родиться во второй раз - в духе.

В этом рождении его отцом становится духовный учитель. Он открывает ученику мантру, подобную семени. Мантра - это секретная звуковая формула, в которой спрессован духовный опыт, из поколения в поколение передающийся в данной традиции. Матерью же дваждырожденного становятся священные писания, Веды, - они питают его и позволяют реализовать потенциал, заложенный в мантре.



В 1989 году я оказался в Индии. До сих пор помню первый глоток горячего и густого, как кисель, калькуттского воздуха! Стоит ли говорить, что меня интересовала не столько современная Индия, успевшая основательно подзабыть собственную культуру в попытках угнаться за Западом, сколько страна, давшая миру Веды и «Бхагавад-гиту», обитель великих йогов и святых, земля, по которой ступали Рама и Кришна?



С тех пор мне удалось объездить ее вдоль и поперек и побывать во всех самых важных святых местах - от Бадарик-ашрама высоко в Гималаях до Канья-Кумари на южной оконечности Индостанского полуострова, от Двараки на крайнем западе до Джаганнатха-Пури на востоке. Я омывался в святых реках, источниках и водоемах, посещал знаменитые храмы и, главное, знакомился с людьми, воспитанными в ведической традиции: йогами, садху, монахами и простыми индийцами, впитавшими Веды с молоком матери.

Я пытался увидеть, как в их обычаях, поведении и отношении друг к другу и к миру запечатлелись философские истины, открывшиеся мне в «Гите». В каждом из мест паломничества я слушал связанные с ними древние легенды и истории о чудесах, свершавшихся там, а также рассказы о великих святых, которые там жили. Так ведическая культура оживала для меня, я впитывал в себя ее идеалы милосердия, чистоты, смирения, правдивости, безоговорочного уважения к старшим, служения и преданности Богу.

Разумеется, далеко не сразу и не во всем у меня получалось следовать тому, чему учили мои воспитатели и священные писания. Однако даже эти порой непоследовательные и не всегда успешные попытки жить по духовным законам сделали меня гораздо счастливее. Чем больше я погружался в изучение ведической традиции, тем отчетливее понимал, что с помощью этой культуры можно решить не только мои проблемы, но и проблемы всех, кто окружал меня.

В конце концов, корень всех наших проблем один - отождествление души с телом. Так я стал делиться своими находками и своим счастьем, давая лекции по разным разделам ведического знания. В начале 90-х, после распада СССР, я вернулся в Россию - униженную и разворованную, но полную надежд на лучшее будущее. С какой жадностью люди из России и других стран бывшего Советского Союза впитывали в себя ведическое знание!

На своем опыте и на опыте множества других людей я снова и снова убеждался в том, что Веды содержат в себе духовное решение всех проблем, с которыми столкнулось человечество, - нравственных, экономических, социальных, политических и экологических. Позже я нашел подтверждение тому в словах величайшего историка и социолога прошлого века А. Дж. Тойнби, автора монументального 12-томного труда «Постижение истории»:



«Сейчас становится всё яснее, что, если человечество хочет избежать самоуничтожения, глава человеческой истории, имевшая западное начало, должна будет иметь индийское окончание. На этом крайне опасном этапе в истории человечества единственный путь спасения - это путь, найденный индусами в древности. Только отношение к миру и дух, присущие их цивилизации, могут позволить человечеству превратиться в единую семью».

В 2001 году я принял от своего учителя санньясу - посвящение в отреченный уклад жизни. С тех пор я объездил с лекциями полмира, рассказывая людям о самой древней и гармоничной культуре, позволяющей жить в мире с собой и другими. Некоторые приняли меня своим учителем. Однако я по-прежнему считаю себя всего лишь учеником в школе Вед, далеко не первым, хотя и не последним, - школе, в которую можно поступить, но которую едва ли можно окончить.

Увлекательное путешествие, начавшееся сорок с лишним лет назад, продолжается. Путь, который я выбрал, не был простым, но все его сложности с лихвой вознаграждались радостью узнавания истины. И ни разу у меня не возникало желания свернуть с него, каким бы узким и трудным он порой ни казался. Упанишады честно предостерегают всякого человека, становящегося на духовный путь, о том, что он не будет легким:

«Восстаньте от долгого и мучительного сна! Отряхните с себя его остатки! В теле человека вы можете обрести величайший дар - дар просветления. Но для этого нужно будет встать на духовный путь, узкий, как лезвие бритвы. Великие мудрецы предостерегают: труден путь, ведущий к высшей цели». Да, о многом я даже не подозревал, когда в полутемном коридоре общежития брал из рук моего друга маленькую отксерокопированную книгу «Бхагавад-гита, или Песнь Господня».

Но я ни разу не пожалел о том, что отправился в это путешествие. Я обрел в нем такие богатства, о которых не смел и мечтать. Какие-то из них я нашел в своих географических странствиях по Индии, но большая часть все же была открыта мне, когда я путешествовал по духовной стране, навеки запечатленной на страницах священных писаний древней Бхараты - Вед, Пуран и Итихас. Именно этими богатствами я и решил поделиться с вами в книге, которую вы держите в руках.



Б.В. Госвами. "Вкус дикого мёда". История одного пробуждения. ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ