Испанский стыд международного масштаба (опять листая Кондрашина)

Вот только успели мы отдать долги в прошлом году по «Пензенскому делу» имени доктора исторических наук Виктора Викторовича Кондрашина, как новый високосный год прямо с самого начала обрушил новость.

И, так
Kondrashin, V.V. Documents from Registry Office Archives on the Demographic Situation in the Soviet Village during the Famine of 1932–1933. // Herald of the Russian Academy of Sciences, 2023, Vol. 93, Suppl. 2, pp. S183–S190. https://doi.org/10.1134/S1019331623080099

Поясним для непосвященных. Есть такой журнал «Вестник Российской академии наук», где печатают сияющие высоты и ошеломительные результаты российской академической науки. А вот это вот – переводная версия журнала, где эти высоты и результаты публикуют для всей мировой общественности. Как говорится, выше – только горы, круче – только сваренные вкрутую яйца.

Пара ремарок. 1. Статья на наглицком наречии, так что не владеющие могут воспользоваться услугами словаря или переводчика. 2. При попытке открыть через интернеты доступ к полному тексту стоит энную сумму во вражеских евриках. Поэтому для очень младших научных сотрудников, а также непричастных к ним лиц предлагается лайфхак – открывать в научной организации, ВУЗе или отделе электронных ресурсов местной научной библиотеки, ибо есть не иллюзорный шанс, что будет бесплатный доступ.

Ну а теперь глянем, что мы имеем с гуся, т.е. какие-такие сияющие высоты и ошеломительные достижения предлагаются просвещенному зарубежному читателю.

И вот прямо с третьего абзаца второй страницы (с. 184) автор действительно ошеломляет заявлением, что он в настоящее время является одним из немногих, а то и единственным (if not the only one) исследователем, которому удалось получить доступ, заявляя, что позже у него и его коллег такой возможности не было.

Понятно, сам себя не похвалишь – как оплеванный ходишь. Но нам недавно попадалась парочка публикаций по демографии начала 1930-х годов, где как раз ссылались на данные архивов загсов. Но дело даже не в этом. Примерно в 2008 году на Украине была издана Национальная книга памяти жертв Голодомора 1932–33 гг. Где, помимо всяких «свидетельств очевидцев», «списков» имени неких поисковиков и глав местных советов, украинские архивисты опубликовали из архивов украинских загсов ВСЕ ОБНАРУЖЕННЫЕ АКТОВЫЕ ЗАПИСИ от смерти за эти годы.

Безусловно, в современном российском информационном пространстве на Украине положительной может быть только реакция Вассермана. Возможно, для В.В. Кондрашина это не коллеги, хотя это не мешало ему раньше активно публиковаться в украинских голодоморных изданиях и публиковать голодоморщиков в России. Но не упомянуть в международном научном издании по истории работу коллективов архивов 17 областей (вот тут может стать обидно сотрудникам архивов гг. Донецка и Луганска, а также Херсонской и Запорожской области). Это редкостный моветон. И, кстати, за такое очень легко может прилететь от западных исследователей.

Это еще не все. В абзаце есть сноска 5, которая указывает на кандидатскую диссертацию, защищенную в 1991 году. О-бал-деть. Т.е. вот здесь и сейчас в начале 2024 года публикуют данные, полученные еще до 1991 года, и по которым была в 1991 году защищена диссертация. А как насчет научной новизны, которая обязательно должна присутствовать в любой научной публикации? Ее, кстати, даже от школьников требуют, когда они в 8–11 классах выполняют научно-исследовательские работы (да, такие делаются в российской школе в обязательном порядке). А тут где новизна 30 с хвостиком лет спустя?

И это еще не все. Указывается чуть ниже, что изучены документы из 65 районных и 4 областных архивов загсов. Вот где-то мы такое встречали. Открываем папочку по «кондрашиноведенью» и навскидку перечисляем года публикаций и монографий, где упоминались «документы из архивов загсов» и результаты их исследований – 1991, 2008, 2009, 2014… ой, новизна-а-а-а. Может уже хватить откапывать стюардессу?

Кстати, насчет доступа. Приходилось наблюдать увлекательный квест «установление родства». Это когда нужно по родственникам представить справки о рождении, браке (фамилии менялись), смерти. И оказывается, что в загсах существует база данных, кстати, единая, где, внимание, имеются актовые записи уже за начало 1930-х годов. «Ц» – цифровизация. Нет, не слышали. А областной Госкомитет по делам загсов прекрасно реагирует на запросы и дает официальные ответы. Понятно, что необходимо обосновать, персональные данные никто опубликовать не даст, а работу архивистов необходимо оплатить. Но неужели автору многотомного сборника документов по голоду в СССР (издание которого КаГБэ финансировалось) не пришло в голову сделать запросы, официально оплатив работу архивистов по тем же поволжским областям и не только?

Переходим к последнему абзацу стр. 184, где автор сетует, как все плохо с актовыми записями за 1933 год. Как обычно у Кондрашина, обосновывается это отдельными примерами. Что в архиве ЗАГС Новоорского района Оренбургской области не сохранилось книг учета умерших за 1933 год (ссылка 9). Некоторое время было потрачено на изучение карты Средне-Волжского края в поисках этого района. По получении отрицательного результата обратились к таблице статистической отчетности естественного движения населения по форме 1-а за 1933 год. Не нашли. Вознесли молитву сетевому божеству Яндекс (да будет проклят вражеский Гугл) и в ответ получено сакральное знание, что Новоорский район был образован в январе 1935 года! Возник вопрос, а как? А в архиве загсов Орского района, который существовал в 1933 году, искать не пробовали – вдруг там где-то лежат?

Второй «типичный» пример (с. 184–185) – по селу Диттель, Франкского Кантона Немреспублики за 1933 год записи о смерти сохранились только до 21 июля. Сноска 10 на архив Zhirinovsk Administration of the Volgograd Oblast. Думали, что это за ЖирИновск Волгоградской области. Географическая карта шепнула, что к покойному Владимиру Вольфовичу это не имеет никакого отношения, а город – Жирновск. Вознесение молитвы Яндексу принесло сакральное знание, что с. Диттель было центром Франкского кантона до 1935 года, после чего центр перенесли в с. Гуссенбах. А вот дальше в 1940-х г. кантон упразднили (выслав перед этим немцев), село переименовали, далее в 1950-х объединили с соседними селами, опять переименовав, ну и из этих сел получился город Жирновск. Очень типично, да. Удивительно, как после всех этих преобразований вообще книги в архиве-то остались.

Ладно, наконец, ради чего все это и читалось – принципы выбора районов. Ура! Описывая районы, как крайние точки границ исследуемого региона (зачем, кстати?), ничего не говорится, изучались ли данные в этих районах. Но последние два предложения первого же абзаца приводят к разрыву шаблона. В указанных границах районы для изучения архивов ЗАГС были выбраны с целью равномерного охвата всей территории исследуемой области. В связи с этим необходимо объяснить причины разного количества районов областей, в которых изучались архивы ЗАГС. (Within the designated boundaries, the areas for studying the ZAGS archives were selected with a view of a uniform coverage of the entire territory of the oblast under study. In this regard, it is necessary to explain the reasons for the different number of districts of the oblasts in which ZAGS archives were studied).

Вот как выбор с целью «uniform coverage» привел к «different number of districts of the oblasts»? Как вообще стремление к «uniform coverage» привело к тому, что в Саратовской области изучено 25 архивов, Пензенской – 5, по 8 – Самарская и Оренбургская и 15 – Волгоградская. Вот посмотрите на карту, какая там «равномерность». «Он шёл на Одессу, он вышел к Херсону – в засаду попался отряд. Налево – застава, махновцы – направо, и десять осталось гранат…»

Кстати, где список районов, чтобы на карте оценить «uniform coverage»? «Где карта, Билли? Нам нужна карта» И куда делись районы Астраханской и Ульяновской области, а также Мордовия, территории которых были в составе Поволжских краев? «Где карта, Билли!!??»

Читаем объяснения. Сначала жалоба, что было сложно подобрать оптимальное количество архивов для получения наиболее полной картины с пониманием, что в идеале нужно было обследовать все, но такой возможности не было. А вот дальше указывается, что в истории есть некий одобренный (has approved) метод выборки (selective method) позволяющий изучать архивные данные. И захотелось воскликнуть – а ссылка-то где!? Чтобы припасть к методике и ознакомиться с ней. А нет ссылки.

И что же нашептал «has approved a selective method of studying archival materials» Кондрашину? А что для определения репрезентативности архивных фондов необходимо было выбрать их оптимальное количество. И вот тут мы зависли. Потому что просто в голове не укладывалось осознание того, что цельный доктор наук не в курсе, что «representativeness» это далеко не только «optimal number». «Оптимальность количества» вообще главной роли не играет, поскольку бывают репрезентативные малые выборки. А определяет репрезентативность – методика самого отбора. Как отбирали.

Ладно, как же выбиралось-то «optimal number»? Для этого как пример была взята одна из Поволжских областей, чтобы выяснить, насколько различалась демографическая ситуация в районах на селе. И «любимой женой господина» стала Саратовская область. Как только это было прочитано, стоящий за правым плечом собеседник вопросил – а почему именно эта область стала модельной и на каком основании результаты обследования этой области будут распространены на другие? А об этом у Кондрашина нет ни слова. Заблагорассудилось, ага.

Возникло подозрение, почему. Все дело в том, что именно на территории современной Саратовской области (в которую вошло большинство районов Немреспублики) был поволжский очаг высочайшей смертности. Там, судя по всему, районов с просто высокой смертностью не было – практически везде она зашкаливала. То есть, уважаемые читатели, в качестве «модели» выбран небольшой регион, где был локальный филиал ада на земле, после чего результаты обследования этого региона предполагается распространить на всю территорию Поволжья. Знаете, вместо слова «репрезентативность» возникают нехорошие слова «предвзятость» и «фальсификация». Хотя даже и помыслить о таком не можется. Но дальше (с. 186) автор сам пишет, что при выборе районов он руководствовался некими данными «из других источников». И наглицким по белому указывает, что если из архивных материалов становилось известно, что район особенно пострадал от хлебозаготовок и коллективизации (especially affected by grain procurements and collectivization), там в первую очередь (in the first place) изучался местный архив ЗАГС.

И теперь становится понятно, как выбирались эти самые 25 из 38 саратовских районов и районы в остальных регионах. Ну, по крайней мере, честно. Но взгляды на «репрезентативность», мягко говоря, оригинальные. Там некая комиссия РАН насчет астрологии что-то писала. А вот как насчет такой «объективности» в ведущем зарубежном международном журнале РАН? И кто-то еще пытается украинских голодоумор в чем-то критиковать. Так вот же оно – то же самое, но свое, российское.

Но автор продолжает дальше жечь глаголом. Этот «эксперимент» (мы: это НЕ эксперимент) показал, что на селе смертность и рождаемость «существенно различались не в отдельных районах области, а в отдельных ее частях» (мы: ага, «р» – «равномерность»). А различия можно установить не анализом «всей группы районов» (entire group of district), составляющих эти части, а анализом нескольких районов или даже одного (several districts or even one). И, далее, утверждается, что выборка могла проводиться не по принципу непрерывного охвата (continuous coverage), а по принципу однотипного (равномерного) охвата (uniform coverage).

И сразу же – где результаты классификации или кластерного анализа и оценка этих результатов дискриминантным анализом или его аналогами? Где оценка топологии и размеров этих самых «отдельных частей»? По их площади, например, по числу районов в каждой «части»? Каким образом для каждой «части» обосновывается выбор «одного района»? Где оценка корреляции неких показателей «пострадал от хлебозаготовок и коллективизации» со смертностью и рождаемостью? И, главное, почему полагается, что в других областях будет все то же самое, что и в Саратовской области, и как в других областях будут выбираться эти «группы районов» и этот самый «even one»? Какой шаман это все подскажет, если мы только изучаем, чего там творилось-то? А ну да, мы прочтем в неких «других источниках», что там «пострадали от хлебозаготовок и коллективизации» – и «тогда мы идем к вам».

И вот после всего этого Кондрашщин пишет, что, по мнению автора (in the author’s opinion), выбрано репрезентативное (fairly representative) количество районов для изучения этих архивов. Уважаемые читатели, попробуйте сами оценить это авторское мнение. У нас слова закончились.

Ну и в качестве «контрольного выстрела». Автор пишет, что выбранные районы были равномерно распределены по географическим и экономическим зонам региона, а исследование охватило основную часть Нижней и Средней Волги (Правобережье, Левобережье, лесную, лесостепную, степную зоны). Уважаемый читатель, откройте карту и посмотрите площадь Саратовской области, где было 28 районов из 65. И, например, площадь Волгоградской области, где 15 районов. Ну, да, карту не дали, районы не указали. Непонятно, какая «основная часть» и насколько оно «uniform». Кстати, а какое экономическое и географическое районирование использовалось-то? И на какой год? А то с 1933 года и климат как-то изменился, и экономика.

Знаете, уважаемые читатели. Создается впечатление, что кто-то Виктора Викторовича покритиковал (данные исследований архивов загсов им неоднократно публиковались). И вот теперь, Виктор Викторович пытается свою давнюю работу как-то обосновать и объяснить задним числом. Как это у него получилось – выводы делайте самостоятельно.

И вот теперь переходим к результатам исследования архивов загсов – как оценена демографическая ситуация (с. 186 – 187).

И что же там есть? Вернее, чего там нет? А нет там ни обобщенных данных, сколько по каждому району найдено загсов или сельсоветов, сколько актовых записей, сколько их по каким диагнозам, нет средних, медиан, показателей вариации и статистических оценок. Ни-че-го. А есть, как это обычно у Кондрашина, отдельные фрагменты, из которых пытаются на наглицком изобразить слово «вечность». Но читается совсем другое.

Фрагмент первый. Рассмотрены данные 895 сельсоветов и населенных пунктов по 62 районам, существовавшим на начало 1930-х годов.

Во-первых, сельсовет и населенный пункт – это разные учетные единицы. В один сельсовет могло входить несколько населенных пунктов, а в одном крупном или многонациональном сельсовете мог быть не один загс. Да-да, объект исследования не архив, методику выборки которых выше охарактеризовали, и даже не сельсовет или населенный пункт, а ЗАГС как первичное звено регистрации. Загсы нужно было выбирать и потом сопоставлять с сельсоветами и населенными пунктами и районами.

Далее, открываем справочник Административно-территориальное деление СССР. М.: Власть советов. 1934 (с. 80–87 и 96–105) и видим, что в Поволжских краях (без Калмыкии, в которой не знали, что творилось) всего 167 районов и 5502 сельсовета. Охват районов 37%, по сельсоветам – 16%. Это если «равномерно», а вот насчет репрезентативности – доказывать надо. Чего нет. А особую пикантность этому придает то, что большинство районов – Саратовская область. Крайне оригинальная «репрезентативность». И можно ли вот этот охват натягивать на глобус Поволжья – очень хороший вопрос.

Фрагмент второй. Кондрашин пишет, что в книгах загсов 241 сельсовета обнаружено 3296 записей, которые содержат прямые указания на смерть от голода. А вот теперь, посмотрим, насколько это подтверждает «массовый голод». И так, умершие от голода обнаружены только в 27% из обследованных 895 сельсоветов. И это с учетом того, что большая часть архивов – очаг катастрофической смертности и специальный акцент на «пострадали от хлебозаготовок и коллективизации». А по всему региону, если «равномерно распределено» – это 4% сельсоветов. Массовость? По смертям ситуация еще печальнее, поскольку Кондрашин не привел общее число найденных актовых записей о смерти по всем 895 сельсоветов. Почему печальнее? А потому что в 1933 г. в 5 областях, где Кондрашин обследовал архивы, по данным региональной статистики (форма 1-а) с поправкой на недоучет в сельской местности умерло около 315 тыс. человек. Т.е. Кондрашин подтвердил данными первичного учета смертность от голода … 1% населения. Прописью – один процент умерших. Массовый голод???

И вот тут высказался стоящий за левым плечом собеседник. А если такие подсчеты проведет некий гарвардский или украинский голодоморщик? После чего ехидненько в научном журнале напишет, что, дескать, данные первичного учета из поволжских архивов, приведенные г-ном В.В. Кондрашиным не подтверждают его же утверждение, что в Поволжье голод был массовым и сравнимым с украинским «голодомором». А потом в пабликах и прочих интернетах это все доблестно понесет благодарная масса тех, кто «никогда не будут братьями»… О литье воды на чью-то мельницу мы и помыслить не можем.

После чего отдельные примеры по деревням и сельсоветам – да, трагедия, но никак не обоснование массовости. Кстати, приведены крайне своеобразные примеры. Так в качестве смерти от голода Кондрашин полагает запись: найден «мертвым в поле» (dead in the field). Уважаемые работники правоохранительных органов, обратите внимание, что если кто-то вдруг внезапно будет найден мертвым в поле – то это результат голода, вызванного хлебозаготовками сталинского режима, и никак иначе. В д. Золотое (одноименный кантон Немреспублики) как причина смерти «многих крестьян» указано «истощение в дороге». Смотрим сноску 16 и видим две актовые записи. Двое – это действительно, «many peasants», очень «many». И, да уважаемые работники правоохранительных органов, если два крестьянина сильно переутомились в дороге (exhaustion on the road) или крестьянин переутомился, от ходьбы в изнеможении (walking in an exhausted state), то это тоже массовый голод, вызванный хлебозаготовками сталинского режима, и никак иначе. А медицинский термин на наглицком вообще-то alimentary cachexia или cachexy.

Тоже самое по желудочно-кишечным заболеваниями. Нет общего числа случаев, нет их распределения по рассмотренным районам и сельсоветам, есть только отдельные случаи по отдельным населенным пунктам. Но и тут Кондрашин умудрился привести своеобразный пример (с. 188): указана запись от 20 июля 1933 г., что в д. Сестренки Камышинского района Нижневолжского края шестилетняя девочка умерла от того, что «съела очень много земли из-за истощения» (ate too much earth because of exhaustion). Давайте попробуем уточнить. Какой голод может быть в конце июля в селе Волгоградской области, да еще, как нам нашептало божество Яндекс, недалеко от р. Волги, (сейчас эта территория в зоне затопления Волгоградского водохранилища)? А медицинский бог Асклепий еще и присовокупил, что аллотриофагия или пикацизм, когда едят несъедобные вещи, – достаточно распространенное психическое расстройство у детей как раз такого возраста. Кстати, поедание земли как лечебная процедура в российской крестьянской среде тоже встречалось.

Ну и, наконец, инфекционные болезни. Статья нам рисует «массовую смертность» от брюшного тифа, дизентерии, водянки и малярии. Вот как малярия попала в «спутник голода» – совершенно непонятно. Да и насчет дизентерии, которая «болезнь грязных рук», не все так однозначно и водянки (dropsy), которая может вызываться не только голодом (голодом – это alimentary edema). Но давайте разберем приведенные «многочисленные факты смерти … в большинстве районов». Две деревни, в одной из которых 50% смертей от дизентерии и 28% смертей от брюшного тифа в другой (в какие месяцы, кстати?). Ах, да, еще неизвестное количество заболевших и умерших от цинги еще в одном селе. Вот такие «многочисленные факты» в «большинстве районов»

Все «караул устал».

А самое печальное в этом всем то, что Кондрашин делает очень интересные выводы.

Итоговые отчеты статистических органов (которые он называет отчетами краевых органов ЗАГС) и данные местных загсов из районных архивов совпадают – информация, содержащаяся в центральных архивах, подтверждается первичной документацией на местах. При этом почему-то пишется, что это позволяет рассчитывать минимальное число жертв голода. Почему, почему-то? А потому, что дальше указано, что в пределах деревни сельсоветы регистрировали почти все смерти, либо сразу, либо позже, потому что в деревне люди знали друг друга, и факт смерти одного человека или семьи не мог остаться незамеченным. В общем, на местах регистрировали все смерти, что и отразилось в сводных отчетах статистических органов. Видимо, изучение архивов на местах показало, что принятые в историографии оценки смертности от голода, мягко говоря, завышенные, но накал разоблачения большевизма не должен угаснуть, потому и «минимальное» число жертв. Ну и, наконец, на местах фиксировались и смерти неместных, которых хоронили в общих могилах, но акты о смерти обязательно выписывались и в статистику умерших они попали. Т.е. и «неучтенными трупами» обосновать запредельно высокие оценки смерти от голода тоже не получается.

И вот это ставит большой и жирный крест на «голодоморных» расчетах и оценках запредельной смертности от голода имени официальной историографии. Вот только вышеприведенные рассуждения и данные самого Кондрашина просто все это обесценивают. Вот как так можно-то? «Рукалицо».