Injunz of Idaho. New Shoshones, Part XXI.

bigfatcat19 — 12.03.2018 Площадка на опорной колонне не имела доступа снизу – узкая металлическая лестница с перилами вела на нее с галереи, которая пересекала зал на высоте примерно двадцать футов. К сожалению, у Билла просто не было времени обходить зал, чтобы дойти до входа на второй уровень. У опоры на полу лежал большой стальной короб. Судя по всему, его не успели убрать до завершения монтажа всего оборудования. Короб был высотой примерно в полтора фута – этого капитану должно было хватить. В принципе должно было хватить. Ну, если бы капитан Уильям Холл как следует выспался, залечил свои раны и ушибы и каким-нибудь волшебным образом помолодел лет на двадцать. На ходу Билл вытащил из петли на поясе топор и сунул правую руку в темляк. По залу пронесся короткий вздох – кажется, здесь уже слышали о «подвигах», которые натворил капитан Холл при штурме Убежища 31. Билл ускорил шаг. От входа донесся встревоженный оклик – отважный лейтенант Сайк, кажется, решил, что его командир задумал недоброе. Надо сказать, сам Билл прилагал огромные усилия для того, чтобы удержать себя в руках. После всего, что произошло за последние двое суток, только законченный идиот мог играть в политику и устраивать беспорядки здесь, в убежище. Простое и понятное предложение отца начинало выглядеть все привлекательнее. Билл стиснул зубы и бросился вперед.

В два прыжка преодолев расстояние до ящика, капитан вскочил на стальную крышку. По атриуму пронесся тяжелый металлический гул. Присев, Холл крякнул, и, что было сил оттолкнувшись от протестующе заскрежетавшей конструкции, прыгнул вверх, одновременно замахиваясь топором. Толпа внизу ахнула, и капитан с мстительной радостью отметил, как побледнело и искривилось лицо Джозефа – секунду назад такое мудрое и благородное.

Билл всегда хорошо прыгал, но то, что он собирался совершить сейчас, капитан проделывал только один раз на фронте. Рука с топором пошла вверх, и когда безумный скачок достиг высшей точки, закаленная бородка топора с лязгом и скрежетом впилась в решетчатое покрытие настила. Больше всего Билл боялся, что томагавк сломается под его весом, но древнее оружие выдержало. Ухватившись левой рукой за топорище Уильям Холл выдохнул и, напрягая все силы, начал подтягиваться. Говорят, китайские коммандос проделывают такой трюк с легкостью. Мол, у них это упражнение входит в утреннюю зарядку. Ну что же, может быть и так – кто их разберет, этих чокнутых коммунистов. Но для сорокалетнего мужчины ростом больше шести футов и весом под двести фунтов такое казалось сложноватым. Хрипло рыча от напряжения, капитан все-таки согнул локти и, вскинув левую руку, ухватился за настил. Вынув правую ладонь из кожаной петли, Билл взялся ею за решетку площадки и снова подтянулся. Теперь он висел на нижнем пруте ограждения. Тонкий, в четверть дюйма толщиной, стальной пруток резал руки и опасно прогибался. Крякнув, капитан поджал ноги к груди, уперся ими в край настила и, наконец, одну за другой переставил ладони на перила. Перекинув ногу через ограждение, Билл встал на площадке, стараясь не качаться, перевел дух и, нагнувшись, выдернул топор из решетки. Осмотрев бородку томагавка и убедившись, что кроме царапин на воронении других повреждений на оружии нет, Билл поглядел вниз. Молодые индейцы смотрели на него, разинув рты. Капитан усмехнулся и дал себе слово поблагодарить жену, пять лет назад записавшую его в «Гимнастический зал Маддена». Тогда Билл, возможно из-за проблем, вызванных объединением резерваций, начал неудержимо толстеть, и Мина убедила супруга заняться спортом, ибо капитану резервационной полиции не к лицу щеголять брюхом, словно какому-нибудь лейтенанту из Сан-Франциско. Зал в Форт Холл не мог похвастаться передовым оборудованием, как прочие заведения всеамериканской спортивной сети, но тренер компенсировал это энтузиазмом и твердой верой в преимущество гимнастического и атлетического способов развития тела. Когда пришло время возглавить Ополчение, оказалось, что Билл сильнее, крепче и выносливей почти всех своих солдат и офицеров. Из трех сотен молодых Шошонов, собранных в атриуме, повторить трюк с топором могли человек сорок-пятьдесят. А в сочетании с прыжком – так и вовсе десяток, не больше. Молодежи свойственно восхищаться ловкостью и силой. Собственно, люди старшего поколения тоже отдают должное физическим данным, просто они знают, что помимо умения прыгать и драться есть и другие полезные качества. Но для тех, кому едва исполнилось двадцать, сила – это самое главное. По крайней мере в традиционном обществе, а Бэнноки, Пайютты и Вашакайи воспитывали своих детей в патриархальном духе. Капитан Уильям Холл – высокий, широкоплечий, с выбритой по бокам головой и волосами, собранными в короткий, слипшийся от засохшей крови и грязи, гребень (за двое суток времени едва хватило, чтобы умыть лицо холодной водой) – в глазах молодых людей выглядел куда солиднее, чем чистый (относительно чистый) Уайт с аккуратной прической. Изодранная, прожженная во многих местах, заляпанная засохшей кровью военная форма, тяжелые армейские ботинки, томагавк и кобура с револьвером, добавляли капитану авторитета. Уильям Холл выглядел, как настоящий воин, герой и вождь. Молодежь резервации Форт Холл затихла, ожидая, что им скажет такой интересный человек.

Билл обвел взглядом собравшихся перед ним молодых людей и вдруг понял: он понятия не имеет, что говорить. Наступил момент истины, а у капитана просто не было слов, чтобы объяснить юношам и молодым людям, почему разговоры о Белых и Красных людях больше не имеют смысла. Пытаясь собраться с мыслями, Уильям Холл медленно переложил томагавк в левую руку, а ладонь правой продел в кожаную петлю рукояти. Со стороны, наверное, это выглядело очень многозначительно и зловеще, потому что по атриуму прошел короткий вздох, и наступила звенящая тишина. Краем глаза Билл заметил, что Джозеф Уайт медленно отодвигается от него, не переставая цепляться за перила площадки. Бизоний Рог был по-настоящему напуган, и это внезапно успокоило и даже развеселило капитана. Глубоко вздохнув, он вытянул руку с топором вперед и заговорил.

Позже, Оливер говорил своим детям, (а потом и внукам), что это была самая внушительная речь, которую он когда-либо слышал. А ведь он присутствует на Советах, когда говорит Вождь Донован Звенящая Змея. Вождь Донован умеет говорить красиво и убедительно, так, что даже те, кто был против него, видят смысл в его словах (хотя принимать этот смысл или нет – тут уж каждый решает за себя). Но Вождь Холл в тот день говорил не просто убедительно – он говорил истину, и говорил ее, скажем так, окончательно. Потому что возражать ему решился только один человек, да и то не от большой храбрости, а из-за странного убеждения, будто Вождь Холл не посмеет выбить из него все дерьмо на людях. Вождь Холл начал с того, что объяснил молодым лоботрясам… Вот вроде тебя, маленький Пайк Ручей, сядь на место, нахальный стервец, и слушай, когда дед рассказывает! Так вот, Билл Холл… Да, я могу называть его Билл, потому что мы вместе воевали – сперва на Войне, Которая Стала Последней, а потом здесь, во время Штурма Убежища… Милли, сядь спокойно, несносная девчонка! Да, мы воевали вместе, и во время Штурма Убежища я был его Лейтенантом и сражался плечом к плечу со стариной Биллом. Правда ли, что он убил томагавком десять врагов? Правда, хотя не десять, а поменьше… Но об этом я расскажу в другой раз, а сейчас сидите смирно, и ты тоже, Вакайя Браун, а то я тебя взгрею так, что твой дед скажет мне спасибо! Сидите спокойно, дети! То, что вам расскажут на уроке – это одно. Но я там был, и говорю, как видел. Вот что Вождь Билл сказал вашим отцам, которые тогда были лишь чуть умнее вас:

«Вы спрашиваете, почему я забочусь о Белых больше, чем о своем народе? На это не трудно ответить. Я забочусь о них потому, что они – тоже мой народ, так же, как Бэнноки, Вашакайи и Пайютты. Все люди в Убежище 31 – Красные, Белые, Черные – все они мой народ. И я не буду различать людей по цвету кожи – я буду различать их по тому, какие у них сердца. Вы говорите о старых обидах, об отнятой земле, лесах и реках. Ничего этого больше нет. Шесть часов назад мы выходили на поверхность, в надежде найти кого-то, кого еще можно спасти. Но там ничего нет – лишь пепел, ядовитый ветер и чудовища, которые еще позавчера были людьми. Сейчас мир наверху мертв, и оживет он еще не скоро. Я не знаю, что случилось с другими людьми: в Америке, Китае, Европе, Африке. Может быть, кто-то еще спасся в убежищах, как мы. Может, больше уже никого не осталось. Мы не знаем этого. Возможно, мы последние люди на Земле. Здесь, в Убежище 31, в этом подземном городе, где у нас есть пища, вода, воздух. Сотни миллионов, миллиарды людей уже погибли и продолжают погибать прямо сейчас. Но мы спаслись. Мы – и эти Белые, судьба которых без нашего вмешательства тоже была бы незавидна.

И после всего этого, вы, молодые мужчины трех племен Шошонов, скулите из-за того, что вам пришлось пару суток посидеть на матрасах, ходить в туалет по очереди и довольствоваться тремя пинтами воды в сутки? Сукины дети, в Венесуэле нам однажды пришлось три дня держаться на четверти армейской фляги на каждого, потому что плашкоуты не могли подойти к берегу, и вокруг не было никакой воды, кроме соленой! Вы называете себя мужчинами? Потомками воинов Шошонов? Черта с два, вы хуже баб! Никто из них, по крайней мере, не ноет из-за того, что нужно ходить за водой и едой на кухню, пока снабжение не наладится полностью! Слушайте меня! Вы называете себя мужчинами? Вы не мужчины. Вы – щенки, которые подражают вою взрослых псов, хотя ни с одним из них не осмелятся встать вровень. Мужчины – это те, кто сражались позавчера, добывая вам пропуск из смерти в жизнь. Шестьдесят пять из них погибли. Шестьдесят два мужчины и три женщины, если быть точным. Если у кого-то и есть право что-то ТРЕБОВАТЬ сейчас, то это у них, но они не требуют, а продолжают нести свою службу, несмотря на усталость, несмотря на раны. Они несут свою службу, охраняя людей в Убежище 31 – и Красных, и Белых, и Черных. Таков их долг – долг воинов, защитников людей. Там, на верхних уровнях, женщины наших племен стоят в очереди за едой и водой для своих семей вперемешку с женщинами из Бойсе. Они уже разговаривают друг с другом, помогают друг другу. Врачи – что наши, из резервации, что Белые, которые тут уже были, лечат раненых, не разбирая цвета кожи. А что делаете вы? Собираетесь расквитаться за старые обиды? Выгнать Белых из их домов, чтобы самим заселиться туда и пить «Ньюка-Колу»? И вы думаете, мы позволим вам это сделать? Да черта с два. Семьи Белых будут и дальше жить в отдельных отсеках – так, как уже живут семьи людей Форт Холл. Вы этого не знали? Или Джозеф Уайт не сказал вам, что его жена, дети, родители, семьи его брата и сестер занимают целых три отсека в крыле 2b? Более того, вас самих давно бы уже расселили свободнее еще сутки назад, если бы вы не мутили воду и не угрожали беспорядками! Вы избили лейтенанта Чуа, который сражался, ради того, чтобы добыть вам спасение в Убежище 31, а потом рисковал жизнью во время разведки на поверхности. Вы не мужчины, вы – трусы! Воины, которых я убивал, пробивая народам Форт Холл путь сюда – они были мужчины! А теперь слушайте меня внимательно. Вы не тронете ни одного Белого, потому что они – под нашей защитой: моей, и воинов и вождей нашего народа. И я защищаю их не потому, что только Белые знают, как работают машины и системы управления убежища. Я защищаю их потому, что, во-первых, так я обещал человеку, который ценой своей жизни отключил системы вооружения внешнего периметра и тем спас меня, моих воинов, а значит – и всех вас. И этот человек был Белым. А во-вторых, я поступаю так, как советовала мне Птица Грома. А она сказала, что те, кто пойдут за мной – Шошоны. И не важно, какой у них цвет кожи, и кто были их предки. Земля умерла два дня назад. Но она возродится. Птица Грома ушла, но она вернется. И когда она вернется – мы выйдем из-под земли, как один народ!»

После этого рассказа Оливер, обычно, закуривал трубку (за что ему потом доставалось от младшей дочери, которая работала механиком в службе контроля вентиляции и регенерации воздуха), а дети начинали спрашивать старого воина, как все было дальше. А Сайк, посмеиваясь, докуривал трубку. И когда мальчики и девочки от возбуждения чуть не устраивали драку, Оливер продолжал свой рассказ. Он говорил о том, как голос Билла гремел под сводами атриума, будто капитан говорил в мегафон. И когда один из молодых Шошонов – самый храбрый, надо сказать – робко спросил: «Кто такая Птица Грома?» – Билл Холл рассмеялся, и смех его прогрохотал, словно этот самый гром. Вы, конечно, не знаете, что такое гром, дети, ну так вот: когда дедушка Браун со своими парнями уронили весной в атриуме стальные листы с верхнего уровня (хорошо, что никто не пострадал) – вот это звучало, примерно, как гром, только потише. В общем, Вождь Билл расхохотался, а потом сказал, что молодые люди, видно, совсем плохие Шошоны, раз не знают даже, кто покровительствовал их народу и многим другим людям с незапамятных времен.

Тут дедушка Оливер обычно набивал вторую трубку, и, приказав одному из детей встать у выхода им посмотреть: не идет ли кто, закуривал снова. Дети, конечно, начинали спрашивать: а видел ли он сам Птицу Грома, и дедушка Оливер признавался, что нет: Птица Грома говорила только с Биллом Холлом, его сыном Томом и старыми вождями Резервации, из которых сейчас жива только бабушка Рассел. Нет, она не мама Вождя Донована Звенящая Змея – просто родственница. Но он, Оливер Сайк, видел, как Птица Грома смотрит глазами Вождя Билла на других людей. И да, на него самого она тоже так смотрела. Как это было? Ну, просто Вождь Билл, а тогда еще просто капитан Билл, во время разговора вдруг начинал смотреть тебе в глаза, и ты понимал, что из его глаз на тебя глядит кто-то еще. Да, это было страшно. Нет, Птица Грома не злая, даже добрая – она ведь всех нас спасла. Но она – очень сильный дух, сильнее всех, кроме самого Великого Духа, которого Донован Рассел звенящий Змей и дедушка Браун называют Богом. На кого она похожа? Билл говорил, что на огромного орла со светящимися глазами. Да, она обещала вернуться, когда Земля возродится. И тогда мы выйдем на поверхность, и, возможно, вы сами ее увидите. Именно вы. Ведь мы будем уже слишком старыми.

На этом Оливер Сайк заканчивал свой рассказ, и дети выбегали из его комнаты, чтобы в сотый раз сыграть в приключения Вождей Новых Шошонов. А Оливер набивал третью трубку и, если дочь не прибегала, чтобы ее отнять, курил и размышлял о том дне, когда Билл Холл задавил в зародыше бунт молодых Шошонов просто потому, что он был Билл Холл. Если бы обычный человек рассказал трем сотням молодых людей, пусть и индейцев, что он общался с духами, и те подсказали ему, как спасти целый народ, такого человека в лучшем случае подняли бы на смех, а в худшем – закидали бы, чем под руку придется. Но Билл Холл… Билл Холл был кем угодно, только не обычным человеком. Когда шестифутовый воин с волосами, слипшимися от засохшей крови и грязи, воин в пробитой и прожженной одежде, со свежими ранами на лице и окровавленными повязками на теле, воин, который двое суток назад вел что тридцать семь своих бойцов, среди которых были твои старшие друзья и родственники, на самую настоящую битву, причем здесь, в Америке, когда такой воин говорит, что он беседовал с духами – к этим словам приходится относиться со всей серьезностью. Потому что убежище ведь ДЕЙСТВИТЕЛЬНО было захвачено, народы резервации ДЕЙСТВИТЕЛЬНО эвакуированы по плану, который – это было ясно даже двадцатилетним оболтусам – готовился заранее. Конечно, если рассуждать здраво и логически, то всему можно было придумать разумное объяснение. Но когда тебе двадцать лет, и среди ночи всю твою семью подняли по сигналу тревоги и отправили в подземный город, в котором совсем недавно шел жестокий бой, когда тебя привели в огромный зал со стальными стенами и приказали сидеть на матрасе, а потом все начало вздрагивать и трястись, и два раза яркий белый свет галогеновых ламп гас, и зал погружался в красный полумрак аварийного освещения – после всего этого очень трудно рассуждать логически. После такого хочется либо забраться с головой под одеяло, либо начать действовать, скажем так, эмоционально. Очень опасное состояние духа, надо сказать. Будь Джозеф Уайт порешительней – он мог бы раскачать каноэ куда быстрее, и тогда страх и недовольство молодых Шошонов вылились бы в настоящий бунт. Но Уайт по привычке действовал осторожно, разговорами и речами подводя юных дураков даже, наверное, не к открытому выступлению, а к протесту. Ведь когда люди протестуют, их вожди могут выторговать себе какие-нибудь выгодные условия. А Билл Холл не вел долгих разговоров. Он ворвался в атриум – в боевой одежде, с оружием и воинской прической, во главе отряда бойцов, которые, правда, остались у входа - и сразу взял бизона за рога. Он не пытался говорить с молодыми людьми, как с равными, не делал вид, что они – потомки воинов и сами без пяти минут храбрецы, настоящие мужчины Красного Племени и все такое прочее. Он ревел, размахивал топором, слухи о котором успели просочиться даже сюда, называл молодежь в лицо идиотами и говорил о странных, пугающих и величественных делах. Холл вел себя, как СТАРШИЙ - он принял решение, нес за него полную ответственность и готов был выбить дурь из всякого, кто попытается ему помешать. Наверное, не самый демократичный тип вождя, особенно для индейцев, которые две сотни лет назад даже перед лицом прямой угрозы так и не смогли прекратить свои дрязги, и продолжали угонять друг у друга лошадей и снимать с зазевавшихся дураков скальпы, пока Белые постепенно отрезали кусок за куском сперва от их исконных земель, а потом и от резерваций. Но когда решается судьба народов, когда каждый потерянный час, да что там – минуты и секунды – могут привести к катастрофе, наверное, иначе нельзя. Конечно, в мирное время, когда жизнь идет своим чередом, такое сосредоточение власти в руках одного человека, будь он хоть трижды Билл Холл, опасно. К счастью, его, Оливера Сайка, капитан, сумел удержаться на краю той пропасти, в которую часто падают люди, которым сила и влияние вскружили голову. И, что вы там ни говорите, но он, Оливер Сайк, уверен: немалую роль в этом сыграл заключительный акт драмы, разыгравшейся в атриуме. И при этой мысли Оливер Сайк – неважно, отняла ли младшая дочь его трубку, или нет – начинал негромко смеяться.

Когда Билл Холл закончил свою громовою и очень эмоциональную речь, в огромном зале воцарилась тишина. Молодые люди смотрели на капитана широко открытыми глазами (некоторые во время выступления пооткрывали еще и рты, да так и забыли их захлопнуть), и в этих глазах гнев и страх постепенно сменялись восхищением. Впервые за двое суток к ним обратился человек, который явно знал, что происходит, что и как нужно делать, и человек этот явно не признавал полумер. Если кому-то из юношей грубая прямота Холла и не понравилась, они благоразумно держали свои мысли при себе, потому что подавляющее большинство от выступления капитана были просто в восторге. В атриуме раздались хлопки – сперва негромкие и робкие, они постепенно набирали силу и, наконец, слились в сплошную овацию. Юноши хлопали, орали и трясли кулаками.

Билл дал молодежи как следует прокричаться, после чего поднял руку с топором. Шум начал стихать и понемногу прекратился. Несколько мгновений стояла тишина, потом один из молодых людей – высокий парень лет двадцати, с коротко стриженными волосами и въевшейся в лицо каменной пылью горняка-Вашакайя громко спросил: что им нужно делать? Капитан кивнул и ответил, что нужно подождать еще четыре часа – уже сейчас для них готовят дополнительные помещения, конечно, это все равно будут общие залы, но в них станет посвободнее и посвежее. Через сутки, когда мы окончательно разберемся с самыми срочными вопросами и запустим все системы убежища – начнем обустраивать для вас нормальное жилье. У нас есть запасные листы металла и пластика, стальной прокат, крепеж и многое другое. Отдельных отсеков не обещаю, но человек по пять, по шесть разместить сможем. Пока не женитесь, конечно, там уже о другом будем думать. Работы много, парни, дело найдется всем. И вы будете учиться. Среди Белых есть и инженеры, и ученые, и механики. Да, они будут вас учить. А их дети будут учиться у нас: нужно запустить гидропонные фермы – оборудование здесь есть, семена есть. Возможно, получится расширить убежище – это работа для горняков. Олосуну удалось привезти несколько клеток с цыплятами и индюшатами – попробуем организовать птицеферму, хотя бы для того, чтобы сохранить птицу к моменту, когда мы выйдем на поверхность. Да, мы выйдем. Земля – очень сильная. Пусть сейчас кажется, что она умерла, сгорела, отравлена – я верю, что придет день, и жизнь возродится. Так сказала мне Птица Грома. Да, я видел ее и говорил с ней. Она ушла, когда на Америку упала первая бомба. Но она вернется.

Именно этот момент Джозеф «Бизоний Рог» Уайт выбрал для того, чтобы попытаться вернуть себе авторитет и влияние среди молодежи. Наставив на Билла палец, активист-наркоторговец крикнул, что капитан – псих, который разговаривает с голосами в своей голове. Какие духи, какая Птица Грома? Он просто повторяет шарлатанскую болтовню, которой его отец, старый Том, уже сорок с лишним лет забивает головы темным индейцам. Вы что, сошли с ума и верите в выдумки проходимца-шамана? Молодые люди снова озадаченно замолчали. Билл расхохотался, демонстративно убрал томагавк в петлю на поясе и дружелюбно сказал, что ему все равно: считает ли его кто-то сумасшедшим или шарлатаном. Если его сумасшествие помогло спасти народы Форт Холл – то он согласен, чтобы его считали психом. На это Джозефу возразить было нечего. Наверное, именно по этой причине Бизоний Рог прибегнул к приему, который даже в споре пьяных мужчин в салуне в субботу поздно вечером, споре, всегда заканчивавшемся сокрушительной дракой, считали запрещенным и подлым. Джозеф крикнул, что духи тут ни при чем, Билла просто предупредили родители его жены из Бостона. Они же Белые, как и их дочурка, сколько бы та ни старалась сойти за Шошонку! А потом ты подложил свою племянницу под этого ублюдка из «Волт-Тек», тоже Белого, и…Джозеф не успел закончить свою мысль, потому что Билл, коротко вздохнув, схватил борца за права коренных американцев за шиворот и молча сбросил его с платформы.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив