Империя боли: как фармкомпания подсадила на наркотики целую страну с помощью

taxfree — 06.02.2025 В 1990-х крупная американская фармкомпания представила на рынок препарат, который назвала безопасной альтернативой морфину. Препарат назывался «Оксиконтин» и содержал в себе опиоид, который на самом деле вызывает привыкание даже быстрее морфина. Однако об этом обстоятельстве владельцы компании Purdue Pharma умолчали, так как хотели сделать его лекарством для всех. Как это происходило и к чему привело — в отрывке из книги Патрика Раддена Кифа «Империя боли»


Об американском семействе Саклеров за последние годы сняли не один, не два, а сразу несколько документальных и художественных фильмов и сериалов — «Ломка» 2021 года на Hulu, «Преступление века» того же года на HBO, получивший «Золотого льва» фильм 2022 года «Вся красота и кровопролитие», мини-сериал Netflix 2023 года «Побочный эффект: Смерть» и даже вольная экранизация рассказа Эдгара Алана По «Падение дома Ашеров» отчасти вдохновлена именно историей становления фармацевтической империи Саклеров.

Их компания Purdue Pharma оказалась в центре одного из самых масштабных скандалов, связанных с фармбизнесом, за последние годы. В 1996 году Purdue представила новаторское обезболивающее средство под названием «Оксиконтин» (OxyContin), которое было объявлено революционным способом лечения хронической боли. Его провозгласили самым эффективным и безопасным на рынке и довольно агрессивно продвигали через рекламу и торговых представителей. Что интересно, метод продвижения через прямой маркетинг врачам через торговых представителей, по большому счету, изобрел патриарх семейства Саклеров Артур Саклер.

Проблема была в том, что «Оксиконтин» содержал в себе наркотический опиоид, вызывающий привыкание. Об этом ни владельцы компании, ни их пресс-служба, ни медицинские представители, не распространялись, более того, они утверждали, что зависимость от их новаторского препарата может якобы появиться только у тех, кто принимает его не по прямому назначению.

Только в 2013 году по настоянию Управления по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных средств Америки (FDA) на упаковках «Оксиконтина» появилось предупреждение, что при длительном применении препарат может вызвать зависимость.

Автор одного из самых громких документальных бестселлеров об опиоидной эпидемии журналист-расследователь Патрик Радден Киф пишет, что «Оксиконтин» принес своим создателям около $35 млрд, но одновременно его успех привел к стремительному росту зависимости и в конечном итоге к опиоидной эпидемии в США. С 1999 по 2017 год от передозировки опиоидами в стране умерли около 700 000 человек. Они в какой-то момент стали основной причиной скоропостижных смертей в Америке, унося больше жизней, чем автомобильные аварии и огнестрельные ранения.

В 2018 году члены семьи Саклер оказались ответчиками по делу об опиоидном кризисе, вышла книга Патрика Раддена Кифа под названием «Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов», которая представляет собой настоящую семейную сагу с элементами медицинского детектива и судебного процедурала. На русском языке книга выходит в январе в издательстве «Бомбора».

В Российской Федерации выращивание растений, содержащих наркотические средства и психотропные вещества, их приобретение, хранение, перевозка, изготовление и переработка являются незаконными.

«Опиумный мак — стройное, чарующее растение с маленьким бутоном на верхушке длинного стебля, плавно покачивающееся на ветерке. Он цветет темно-красными или бледно-розовыми цветами и производит впечатление невинной и до безумия равнодушной, почти что тщеславной красоты. Мак растет сам по себе. Он распространяет собственные семена, рассыпая их, как соль из солонки, качаясь на ветру. Тысячи лет назад, на заре человеческой истории, кто-то обнаружил, что, если разрезать маковую головку, из нее будет выделяться густой млечный сок, и эта жидкость обладает лечебными свойствами. Жители Месопотамии собирали мак. И шумеры тоже. Маковый нектар упоминается на ассирийских медицинских табличках, относящихся к седьмому веку до нашей эры. В Древней Греции сам Гиппократ советовал пить белый маковый сок, смешанный с семенами крапивы, как средство от ряда недугов. Употребление этого вещества могло стимулировать сон, успокаивать нервы и вызывать характерное ощущение обволакивающего покоя и эйфории. А самым замечательным было то, что опиумный мак мог заставить боль уйти.

Если кому и казалось, что это растение обладает магическими свойствами, то даже в Древнем мире понимали, что в нем скрыты определенные опасности. Столь сокрушительной была его сила, что употребляющий мог стать одержимым ею, впасть в зависимость или вечный сон. Это растение умело убивать. Оно могло вызывать состояние расслабления столь глубокое, что в какой-то момент человек попросту переставал дышать. Опиумный мак мог использоваться как лекарство, но также применялся как яд и средство самоубийства. В символическом словаре римлян мак означал сон — но при этом еще и смерть.

Сила этого стройного цветочка была настолько необорима, что могла брать в заложники не только отдельных людей, но и целые общества. В XIX веке мак стал имперским орудием: прибыльная торговля опиумом побудила британцев дважды развязывать кровопролитные войны с Китаем. В отдельных частях Европы стало модно использовать этот наркотик как рекреационный, он вдохновлял романтическую поэзию Сэмюэла Тейлора Кольриджа и Перси Биши Шелли. Врачи и химики пользовали опиумом пациентов при широком ряде заболеваний, от лихорадки до диареи. В начале XIX века некий помощник аптекаря в Пруссии провел ряд экспериментов, в ходе которых сумел выделить химические алкалоиды из опиума и синтезировать этот наркотик. Он назвал новое вещество морфином — в честь Морфея из греческой мифологии, бога сновидений.

В своей книге «Опиум: история» Мартин Бут отмечает, что применительно к продуктам, выделяемым из опиумного мака, «история повторяется». Во время американской Гражданской войны морфин широко применялся как чудесное обезболивающее при ужасных ранениях, полученных на поле боя, но в результате породил поколение ветеранов, которые после войны возвращались домой с зависимостью от этого наркотика.

По некоторым оценкам, в 1898 году четверть миллиона американцев были зависимы от морфина. Десятилетие спустя президент Теодор Рузвельт назначил комиссара по опиуму, доктора Гамильтона Райта, для борьбы с бичом злоупотребления. Опиум, предостерегал Райт, — это «самый пагубный наркотик, известный человечеству».

Но так случилось, что группа химиков из Германии незадолго до этого сумела модифицировать морфин в новое вещество, героин, которое немецкий фармацевтический концерн Bayer начал массово продвигать на рынке как чудолекарство — более безопасную альтернативу морфину. Bayer продавал это лекарство в маленьких коробочках со львом на этикетке и указывал, что благодаря отличиям в молекулярной структуре героина он не обладает опасными аддиктивными свойствами морфина. Этот довод был невероятно привлекательным: на протяжении всей человеческой истории достоинства и недостатки опиума казались неразделимыми, как переплетенные нити двойной спирали. Но теперь, утверждал Bayer, их удалось разделить с помощью науки, и благодаря героину люди могут получать все терапевтические преимущества опиумного мака без его недостатков. Более того, некоторые люди выступали за применение героина как средства лечения от морфиновой зависимости.

Ни одно из этих утверждений не опиралось на факты. В действительности героин был примерно в шесть раз мощнее морфина и точно так же, как он, вызывал привыкание. Всего за пару лет медицинский истеблишмент обнаружил, что, оказывается, героин все-таки аддиктивен. У людей, принимавших его, часто развивалась неудержимая тяга к чудо-средству, а поскольку организм развивает толерантность к наркотику, с течением времени потребителям обычно требовались все большие дозы, чтобы ощутить чувство равновесия. Это свойство всех опиоидов. По мере того как организм привыкает к наркотику, становится необходимым принимать большее его количество, чтобы облегчить боль, вызвать эйфорию или просто избавиться от симптомов отмены. Динамику этого переживания врачи порой описывают как «пик и дно», за ощущением удовольствия следуют уныние и всеподавляющее, почти животное ощущение физической потребности. Физическая зависимость часто ведет к приступам изнуряющей ломки. Лишенный опиума, морфина или героина, зависимый человек будет корчиться, потеть и содрогаться в приступах рвоты, дрожать всем телом или биться в яростных конвульсиях на полу, как рыба на песке.

К 1910 году те самые врачи и химики, которые рекомендовали героин как лечебное средство, признали, что это, возможно, было ужасной ошибкой, и использование героина в медицинских целях сократилось. Bayer перестал выпускать этот наркотик в 1913 году. Но по-прежнему много оставалось тех, кому казалось, что в конечном счете риск того стоит. Генрих Дрезер, один из тех самых немецких химиков из Bayer, которым приписывают честь изобретения героина, по слухам, сам стал зависим от этого наркотика и умер от инсульта в 1924 году.

Всю жизнь Ричард Саклер предавался своим страстям с впечатляющим пылом. Как только оформилась идея представить «Оксиконтин», новый опиоид Purdue с системой контролируемого высвобождения, в качестве преемника предыдущего обезболивающего препарата компании МС-контина, Ричард погрузился в этот новый проект с лихорадочной энергией. «Ты не поверишь, насколько я полон решимости сделать «Оксиконтин» грандиозным успехом, — писал он одному другу. — Я почти что посвятил этому свою жизнь».

Ричард и сам работал не покладая рук, и безжалостно гонял подчиненных. «Вам нужен отпуск, а мне нужна передышка от ваших электронных писем», — написал ему однажды Майкл Фридман, его вице-президент, ответственный за маркетинг. Фридман был одним из немногих людей в Purdue, которые могли себе позволить говорить с Ричардом в подобном тоне. Но он пользовался определенными поблажками, поскольку это сам Ричард привел его в компанию.

Возможно также, что Фридман оказывал особое влияние на Ричарда в ходе «Оксиконтиного» проекта, поскольку он был руководителем маркетингового отдела, а у Ричарда были смелые планы по маркетингу и продвижению этого нового препарата. Purdue победит тикающие часы патента на МС-контин радикальной стратегией: компания раскроет тайну этого нового и более мощного болеутоляющего, «Оксиконтин», и противопоставит его МС-контину — противопоставит своему собственному продукту! — чтобы полностью перевернуть нынешнюю парадигму обезболивания. Это, объявил Ричард, будет «первый случай, когда мы решили представить устаревшим свой собственный продукт».

Но Ричард стремился не только заместить МС-контин. В связи с «Оксиконтин» у него была еще более грандиозная мечта. Морфин до сих пор широко рассматривался как последнее средство. Если врач сообщал вам, что ваша бабушка будет принимать морфин, это означало, что ваша бабушка умирает. «До нас снова и снова доходили слухи, что профессиональные медики избегали говорить пациентам, что МС-контин — это морфин, поскольку на репутации морфина было пятно, — вспоминал один бывший администратор Purdue, который работал с Ричардом и Фридманом. — Родственники и даже фармацевты твердили пациентам: «Это нельзя принимать. Это же морфин!» Внутренняя служебная записка компании по исследованию рынка 24 в 1992 году указывала, например, что хирурги-ортопеды, похоже, «боятся» назначать морфин, поскольку он подает психологический сигнал «сильное лекарственное средство/умирающий пациент/зависимость». В то же время, отмечалось в записке, эти хирурги хорошо приняли бы идею таблетки от боли с пролонгированным действием, которая не была бы морфином. Оксикодон, как указывал этот бывший администратор, «такого пятна не имел».

У разных лекарств разные «индивидуальности», любил говорить Майкл Фридман. Когда они с Ричардом пытались решить, как позиционировать «Оксиконтин» на рынке, они совершили удивительное открытие. «Индивидуальность» морфина была очевидной: мощный наркотик — последнее средство. Само название его могло вызывать в воображении дыхание смерти. Но, как указал Фридман Ричарду в электронном письме, коллектив Purdue сознавал, что многие врачи расценивают оксикодон как вещество «более слабое, чем морфин». Оксикодон был менее известен и менее понятен, и у него была «инидивидуальность», которая казалась менее угрожающей и более доступной.

С маркетинговой точки зрения это была великолепная возможность. Purdue могла подавать «Оксиконтин» как более безопасную, менее экстремальную альтернативу морфину. Столетием раньше Bayer рекламировал героин как морфин, только без неприятных побочных эффектов, несмотря на то что героин на самом деле был мощнее морфина и точно так же вызывал зависимость. Теперь во внутренних обсуждениях в штаб-квартире Purdue в Норуолке Ричард и его коллеги рассматривали идею похожей маркетинговой стратегии. По правде говоря, «Оксиконтин» тоже был не слабее морфина. Да что там — он был вдвое сильнее. Маркетинговые специалисты Purdue не знали, почему у врачей сложилось такое заблуждение насчет его меньшей мощности, но, возможно, причина была в том, что знакомство большинства врачей с оксикодоном ограничивалось «Перкоцетом» и «Перкоданом», в которых небольшая доза оксикодона сочеталась с ацетаминофеном или аспирином. Какова бы ни была причина, Ричард и высшие руководители компании теперь разрабатывали хитрую стратегию, которую описали в ряде электронных писем. Если американские врачи неверно понимают «индивидуальность» оксикодона, то компания не станет исправлять их заблуждение. Вместо этого она станет его эксплуатировать.

Как и МС-контин, «Оксиконтин» мог быть полезен для онкологических пациентов, страдающих от сильной боли. Но, как указал Фридман Ричарду, компании следует быть очень осторожной, рекламируя «Оксиконтин» при онкологии слишком «в лоб», потому что это может сделать безобидную «индивидуальность» препарата слишком усложненной. «Хотя мы, возможно, хотели бы, чтобы этот продукт чаще продавался для обезболивания при раке, — писал Фридман, — на этой ранней стадии жизненного цикла продукта было бы крайне опасно изменять его «индивидуальность» так, чтобы врачи начали думать, что этот препарат сильнее морфина или равен ему по силе». Разумеется, «Оксиконтин» и был сильнее морфина. Это был простой химический факт — но факт такой, который компании необходимо было старательно скрывать. В конце концов, число онкологических пациентов ограниченно. «В наших интересах расширить применение «Оксиконтин», — писал Фридман. Истинным джекпотом для компании была «незлокачественная боль». «Оксиконтин» не задумывался как «нишевый» препарат только от раковой боли, подтверждает протокол одного из ранних совещаний группы выпуска Purdue. По приблизительным оценкам компании, пятьдесят миллионов американцев страдали от той или иной формы хронической боли. Это и был тот рынок, который они хотели охватить. «Оксиконтин» должен был стать лекарством для всех.

Оказалось как нельзя кстати, что к тому времени, когда Саклеры начали разработку «Оксиконтин», уже полным ходом шел серьезный пересмотр взглядов врачей на обезболивание. Еще на симпозиуме 1984 года, который помогал организовать в Торонто Ричард, Purdue усердно взращивала сообщество врачей-ревизионистов. Одним из застрельщиков этого нового движения был энергичный молодой врач с коротко подстриженной бородкой и уверенной манерой держаться, которого звали Рассел Портеной. Портеною было тогда чуть больше тридцати лет, и он преподавал неврологию и нейробиологию в Корнельском университете, а потом его пригласили в медицинский центр «Бет Исраэль» в Нью-Йорке для создания нового отделения медицины обезболивания и паллиативного ухода. Умный, телегеничный и очень убедительный, Портеной был превосходным оратором, аватаром новой ортодоксии, когда речь заходила об обезболивании. Слишком долго, уверял он, медицинский истеблишмент не воспринимал боль всерьез. В выступлениях на конференциях, в статьях и интервью в ежевечерних новостях Портеной не уставал повторять, что страдания 30 миллионов американцев игнорируются официальной медициной. В своем кабинете он нарочно повесил на видном месте макет журнальной статьи, которая называла его «королем боли».

На взгляд Портеноя, опиоиды были «подарком природы». Однажды он пошутил, что его метод лечения пациентов можно описать примерно так: «Держите. Вот вам препараты на шесть месяцев. До встречи». У Портеноя сразу и надолго завязались отношения с Purdue Pharma, равно как и с другими фармацевтическими компаниями. Через два года после организованного Ричардом симпозиума в Торонто Портеной стал соавтором влиятельной статьи вместе с другим врачом, тоже сражавшимся на передовой этого движения за пересмотр подхода к обезболиванию, доктором Кэтлин Фоули, в которой они исследовали длительное применение опиоидов для облегчения боли. Они написали эту статью, как впоследствии объяснял Портеной, чтобы подчеркнуть «возможность долгосрочного облегчения боли с помощью опиоидной терапии без развития... серьезных нежелательных эффектов, в том числе злоупотребления обезболивающими». Это не было строгое научное исследование: оно строилось в основном на единичных фактах. Но именно статьи такого рода оказались чрезвычайно полезными для компаний вроде Purdue.

Портеной разделял мнение Ричарда о том, что на опиоиды несправедливо брошена тень, созданная страхом перед их аддиктивными свойствами, и это отвратило не одно поколение врачей от применения терапии, которая, возможно, является лучшей и наиболее эффективной для обезболивания. По мнению Портеноя, американские врачи сильно недооценивали преимущества опиоидов и так же сильно переоценивали риски. Разумеется, у некоторых людей, принимавших эти препараты, возникали проблемы, признавал он. Но люди, становившиеся зависимыми, обычно не были по-настоящему «болеющими» пациентами, принимавшими лекарства так, как было предписано их лечащими врачами. Напротив, указывал Портеной, в таких случаях часто присутствовали «предрасполагающие психологические, социальные и физиологические факторы». У некоторых людей просто аддиктивный склад личности. Они не могут удержаться. Назначьте такому человеку морфин — и он вполне может начать им злоупотреблять. Но это будет отражением его склонностей, а не присущих самому препарату аддиктивных свойств. Портеной описывал страх перед опиоидами как своего рода истерию. Он даже дал ему название — «опиофобия».

С подачи Портеноя и его соратников-крестоносцев в деле обезболивания к концу 1980-х мнение медиков начало меняться. За первые четыре года девяностых потребление морфина в Соединенных Штатах выросло на 75%. Ричард Саклер знал Портеноя и Кэтлин Фоули и пристально следил за их работой. Во впечатляюще профессиональной, казавшейся независимой клинической обстановке эти специалисты подводили практическую базу под коммерческие исследования и разработки, которые Ричард и его коллеги вели в Purdue.

Однажды в 1991 году, когда компания была еще на ранних стадиях разработки «Оксиконтин», Ричард воодушевленно проинформировал коллег: «Вплоть до прошлой недели наша вера в то, что оксикодон в больших дозах может быть удовлетворительной альтернативой морфину в больших дозах, была лишь теорией. Еще в июле этого года доктор Кэтлин Фоули говорила мне, что «идея очень многообещающая, но можно ли применять оксикодон в высоких дозах для лечения раковой боли — неизвестно, поскольку никто никогда его так не применял». Но Фоули работала с жидким оксикодоном, назначая его в больших дозах пациентам, объяснял Ричард, и «он показал себя превосходно», без «каких-либо неожиданных побочных эффектов». Она назначала пациентам огромные дозы, добавил Ричард, до «1000 миллиграммов в сутки». (Когда десятилетия спустя эту цифру показали кузине Ричарда, Кэти Саклер, она сказала: «Это просто невероятно — тысяча миллиграммов! Боже мой, это же гигантская доза!») Но в то время Ричард не видел за этой цифрой ничего, кроме безграничных коммерческих перспектив. Согласно исследованию Фоули, восхищался он, даже эта великанская доза не являлась «практическим пределом».

Источник

Добавиться в друзья можно вот тут

Понравился пост? Расскажите о нём друзьям, нажав на кнопочку ниже:

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив