Игорь Ефимов повесть "Пурга над "Карточным домиком" (1975)

А Килю они с самого начала не хотели брать с собой.

 Дима, Димон, мог бы придумать десять, двадцать, сто способов, как избавиться от Кили, и любой из них сработал бы безотказно.
Но попробуй придумать что-нибудь толковое, когда тебе ставится условие, чтобы все было «честно».
Если же получалось «нечестно, нехорошо», Стеша ни за что не соглашалась.
Даже такая невинная вещь — запланировать выход на десять утра, а потом сделать вид, будто сговаривались на восемь и уйти раньше, без него — даже такой пустяк вызывал у нее презрительную гримасу (нижняя губа закушена, верхняя сморщена и притянута к носу).
.

 — Но ведь сами-то мы будем знать, что сговаривались на десять! Будем или нет? А раз будем, знаешь, как это называется?

.

 И вот теперь они со своей «честностью» и «хорошестью» не мчались по заснеженному лесу втроем, как мечтали, а плелись с этим тюком из варежек, валенок и шарфов, поставленным на лыжи, — Колькой Ешкилевым по прозвищу Киля.
.

 Киля начал увязываться за ними давно, еще с летних каникул.
Если, например, мяч у них во время игры улетал в овраг, заросший крапивой, и Димон с Лаврушей затевали долгое препирательство, кто его туда заколотил и кому доставать, откуда-то незаметно появлялся Киля, ни слова не говоря лез в овраг и вскоре появлялся с мячом в руках, со свежими волдырями по животу, щекам и коленкам, но с сияющими глазами.
.
Или они опаздывали к началу сеанса в деревенский клуб и со вздохом занимали «стоячее места» среди зрителей, подпиравших стены, но вдруг кто-то махал им рукой из середины зала — это Киля вскакивал на скамейку, которую он удерживал до их прихода, лежа на ней животом и вцепившись руками и ногами.
.
Или у Стеши начинала хрипеть и задыхаться ее карманная «Селга», и она трясла ее, колотила, прижимала к уху, но все равно не могла ни слова разобрать в своих любимых театральных передачах, одни вопли и стоны, настоящий театр абсурда — кому это нужно.
.
И опять откуда ни возьмись выныривал Киля и протягивал в потной ладони свежую батарейку как раз к этому приемнику, в герметическом полиэтиленовом мешочке.

 Что им оставалось делать?

 Они принимали его услуги, говорили «спасибо», хлопали по плечу… и через минуту забывали о его существовании.

 Или старались забыть.
..

 Потому что быть обязанным Киле — в этом им чудилось что-то унизительное.
Он был младше их на год.
Ниже ростом.
Слабее во всем.
Даже Стешин рюкзак ему было не пронести и километр.
При этом еще сказочно невезуч.
Если в траве где-нибудь притаивался осколок стекла, он обязательно напарывался на него босой ногой.
Если мосткам через ручей приходило время сломаться, они ждали именно того момента, когда Киля ступит на них.
Стоило ему выйти в чистой рубашке, как пролетающая сорока капала точнехонько на отутюженный воротник.
.
Наконец, единственный раз, когда он решился принять участие в обычном развлечении своих одноклассников и сбросить из окна третьего этажа бумажную «бомбу» с водой, она взорвалась во дворе интерната прямо у ног проходившего Алексея Федотовича, директора.
.