Хармс
vlad_dolohov — 02.05.2020 Тотальное разрушение русской литературы началось в 80-х повальным внедрением Хармса в общественное сознание. Его насаждали в литературной тусовке как Хрущев кукурузу – повсеместно. Любопытно, что Хармс считал себя детским писателем, при этом детей ненавидел. На абажуре настольной лампы он нарисовал «дом для уничтожения детей». Е. Шварц вспоминал: "Хармс терпеть не мог детей и гордился этим."Тема «нелюбви к детям» проходит через многие произведения Хармса. В его дневниках нередки фразы вроде таких: «Дети — ужасны, омерзительны, особенно когда пляшут, и я всегда ухожу оттудова, где есть дети», «С улицы слышен противный крик мальчишек. Я лежу и выдумываю им казнь. Больше всего мне нравится напустить на них столбняк, чтобы они вдруг перестали двигаться».
Бывает. Говорят, Корней Чуковский (вопреки общему мнению) тоже не очень жаловал тех, от кого кормился.
Но разница есть, и она существенная. Хармс, как справедливо отмечает автор, разрушитель, а не созидатель. Он ломал язык, связь слов и времен. Он уничтожал ориентиры. Он мог прекрасно существовать как аппендикс, как маленький отросток на древе литературы. Но древо выкорчевали, а вместо него насадили саженцы Хармса, как столбовой путь русской словесности. Он и сформировал нынешний литературный паноптикум.
И это тоже, увы, закономерно: на фоне Хармса и гандлевский с рубинштейном – «большие русские поэты», а вот на фоне Пушкина, Есенина, Мантельштама они всего лишь никчемное говно.
Я думаю, наших многочисленных «французов» от литературы роднит с Хармсом лишь одно: они тоже столь же пылко Родину ненавидят.
Попытки выдать Хармса за жертву режима выглядят странно. Вот, скажем, как бы вы поступили с человеком, который бегал по блокадному Ленинграду, ждал, когда придут немцы и панику сеял. Причем, намерений своих не скрывал: «Если мне дадут мобилизационный листок, я дам в морду командиру, пусть меня расстреляют; но форму я не одену и в советских войсках служить не буду, не желаю быть таким дерьмом. Если меня заставят стрелять из пулемёта с чердаков во время уличных боёв с немцами, то я буду стрелять не в немцев, а в них из этого же пулемёта».
По законам военного времени его должны были бы расстрелять, но гуманная Советская власть всего лишь упекла его в психушку – пригодился полученный в 1939 году диагноз шизофрения (он ее симулировал, чтобы не попасть на войну с финнами, и даже выбил себе 2-ю группу по инвалидности). Ненавистная страна исправно платила ему пенсию.
В блокаду умерли многие, в феврале 1942 года умер и Хармс. Что, впрочем, не делает его ни жертвой режима, ни великим поэтом.
Кстати, жена Хармса, Марина Малич, весной 1942-го – опять же, "изуверски гуманно" – была вывезена в эвакуацию в Пятигорск. Как жене писателя, ей предоставили место в последнем грузовике, уходившем из блокадного Ленинграда на Большую землю. Там она встретила немцев, ушла вместе с ними в Германию. В своих воспоминаниях писала:
"На меня нахлынула страшная ненависть к русским, ко всему советскому. Мне надоело это русское хамьё."
|
</> |