Голубь сизокрылый (3) | Творческая мастерская "Вдохновение"

Начало здесь - http://maxpark.com/community/4707/content/1918510 

Продолжение здесь - http://maxpark.com/community/4707/content/1920595

И теперь уже Свободная Личность, переросшая меня на голову, сидит за рулем новенькой, самой первой своей машины, тоскливо озирая пыльную улицу, по которой много лет назад катилась "гедээровская" коляска... И, глядя на него, я отчетливо понимаю, что затеянная мной ностальгическая прогулка в прошлое нелепа и несвоевременна. Свободной Личности - двадцать, ему точно так же не сидится на месте, как когда-то не сиделось мне. Он рвется на свои баррикады защищать свою свободу и мамашенькины элегические затеи воспринимает с унылой обреченностью и все тем же протестным жужжанием - я опять ущемляю его святые права. Мы быстро договариваемся, что он заедет сюда через пару часов, я слышу радостное "Пока, мам!" и выхожу из машины - в собственное детство...

... маленький, почти кукольный мир доживающего свой век заброшенного поселка. Старые одноподъездные двухэтажки, - пять окон наверху (крайние - с балкончиками), четыре - внизу, треугольный козырек над крохотным парадным - в центре, круглое чердачное окошко на треугольном же фронтоне - и аккуратные дворики вокруг, с гаражами, песочницами, деревянными горками и невысокими столбиками для сушки белья...

... здесь играли в "штандер", здесь кричали "кондолы-закованы-раскуйте нас-кто из нас", здесь копали ямки для "чижа" и чертили классики на влажном весеннем асфальте... И "казаки-разбойники" - летом, и огромная елка - зимой, все было здесь, в этих старых, тесных двориках, припорошенных пудрой рассыпающегося бытия...

Замираю у огромного тополя и ясно вижу забавную рыжехвостую девочку, азартно показывающую стайке ребятишек, какая огромная пожарная машина приезжала вчера в соседний двор. Девочка звонко шлепает не очень чистой ладошкой по шершавому тополиному стволу, восклицает - "Как вот отсюдова!"- стремительно несется к стене дома на противоположной стороне улицы, с размаху бабахает в стену рукой, победно топает крепенькой конечностью и, завершая обряд, выпевает на торжественно-ликующей ноте - "И вот досюдова!" 

Таким нехитрым способом мы измеряли пространство, нещадно ругаемые взрослыми за речевую безграмотность. Но необъятность мира была так восхитительно-очевидна, так не укладывался он в трезвые взрослые границы, что категории "отсюдова" и "досюдова" были естественными, как необозримое небо над головой, не имеющее видимых пределов.

Любопытные старушки в беленьких платочках пристально смотрят мне вслед с решетчатых скамеек - это что за посторонняя фифа в чуднЫх темных очках бродит по улице, обнимая тополя, чья такая? И хочется снять очки, и подойти поближе, и сказать, что я - не фифа, я - отсюда, из этих узеньких улочек, и вон там, за дальними гаражами, кажется, мелькает мой красный вельветовый сарафан с вечно оторванным кармашком... Но недоверчивые старушки смотрят строго и я прохожу дальше - к частным домам вдоль обмелевшей, почти высохшей речки и, поплутав в камышах, выхожу на заветное "наше место" - на бревна.

... как он образовался, этот причудливый тупик между двумя улицами, кто забыл в нем шесть бревен, прочно стянутых проволокой, ставших нашей подростковой трибуной, мне теперь уже не узнать. Здесь было все - штаб, пресс-центр, исповедальня, клуб по интересам... "Сказали на бревнах" - значит, сказали правду, "пошли на бревна" - значит, пошли посекретничаем, "на бревнах получишь" - значит, получишь по справедливости.

Сюда не ходили взрослые, затейливый тупичок был непроходным, мы ревностно охраняли свой отдельный мир от посторонних вторжений. На бревнах вершились подростковые судьбы, рушились репутации, закалялись характеры и ставились безошибочные социальные диагнозы. Три непреложных закона - не бояться, не стучать и не подводить своих - правили здесь.

И страшнее любых взрослых наказаний было принятое на бревнах общее решение - предатель, и позорнее какого угодно позора - доносчик, и невыносимее самого панического страха - трус. Даже разреветься здесь, на заветном месте, было не стыдно, сюда приносили и плохое, и хорошее, точно зная, что все поймут и примут, если главные законы свято соблюдены.

Прохожу к серой от времени бревенчатой горке, сажусь на краешек и, перебирая в памяти события детства, ясно понимаю, как много унесла отсюда во взрослую жизнь. Предавший однажды не достоин доверия, потому что будет предавать снова и снова, доносящий того же доверия не заслуживает, поскольку не способен его беречь, а струсивший неизбежно станет доносчиком и предателем, - этот детский опыт ни разу меня не подвел, бревна не врали.

И я выхожу из заветного тупичка с другим настроением, понимая и чувствуя - вернулась, своя, дома! И точно знаю, куда пойду сейчас - к дядьке Валерке, в его неказистый домишко-кораблик с маленькой голубятней на тесном чердаке...

Старый поселок словно откликается, подавая верный знак, потому что навстречу мне по освещенной солнцем улице идет большой подсолнух в красивом платье - добрая Витькина мама.

- Лора! - восклицает тетя Лена, - с домом повидаться приехала, вот молодец!

Золотая корона на ее голове стала тускло-серебристой, когда-то ярко-синие глаза смотрят поблекшими васильками позднего августа, пережившими и зной, и грозы долгого лета, но светлая улыбка все так же освещает лицо, делая его неповторимо-прекрасным.

- Как Вы живете, тетя Лена, - спрашиваю с неожиданной для самой себя нежностью, - у Вас все хорошо? И слышу веселый, всегдашний ее ответ:

- Что нам сделается, живем - старые старятся, молодые растут... А я в молочный за сметаной пошла, захотелось нам с кошкой оладушков... Ты приходи ко мне, чаю попьем, поговорим по людски, стол накроем...

- Приду, - соглашаюсь я с радостью, потому что мне и в самом деле хочется увидеть их старую квартиру, - приду, только к голубятнику схожу сейчас, а потом - к Вам... И по изменившемуся ее лицу вижу, что у голубятника опять неприятности. Неужели - "снова сел"? И тревожно спрашиваю:

- Что?

- Замерз, - жалобно говорит тетя Лена, - замерз он, Лора, позапрошлой зимой.

- Как - за-мерз? - спрашиваю враз окаменевшими, непослушными губами, - по-че-му?

- На Крещенье было, - она говорит быстро и нервно, - ну, пил ведь он сильно, в последние годы и того сильнее... Куда ходил ночью, зачем - так и не узнал никто. Метров двадцать не дошел до дому... Утром нашли... Похоронили, конечно, всем миром-собором, не чужой ведь... А домишко так и стоит теперь заколоченный, не было у него никого, пустой дом остался.

- Вы идите, - бормочу я неловко, - идите в молочный, тетя Лена... Я приду... я попозже приду, хорошо?

И разворачиваюсь в обратную сторону, и торопливо пересекаю улицу, и быстро иду вдоль речки к "нашему месту" - мне нужно на бревна...

... убежать из этого холодного взрослого мира, где тяжелый угольный запах висит в звенящем от мороза воздухе, где в сиреневых сумерках белеют огромные снежные звери-сугробы, где потерявшейся варежкой темнеет в притоптанном снегу сизокрылый голубь...

Я влетаю в тесный тупичок, сползаю в пыльные лопухи, яростно трясу сумку в поисках сигаретной пачки и зажигалки, и тихо скулю, глядя на свои трясущиеся пальцы, и тупо повторяю - почему-почему-почему?

... почему он замерз там - на холодной заснеженной улице?

Кто поворачивал огромный равнодушный циркуль, завершая линию, вовлекая в безнадежный замкнутый круг семилетнюю меня, бегущую в сумерках к его дому, важного ожившего голубя на крашеном полу, черносмородиновые глаза, смеющиеся добрым, горячим смехом и растерянный голос - "зря я сказал тебе... не надо было..." - кто?..

... он так и не научил меня плохому, опровергнув взрослые страхи и опасения, он подарил мне самое первое, самое высокое и чистое, пронзительно-синее небо с белоснежной пеной легкокрылых голубей, живого сизаря вместо мертвой безжизненной птицы и веселую, бесшабашную доброту к тем, кто меньше, слабее и беспомощнее.

А я даже спасибо, кажется, не сказала ему ни разу и все, что я могу теперь сделать - приволочь на его могилу дурацкий цветочный веник, который нужен только мне самой - чтобы унять эту острую, стылую боль внутри...

Я еще долго сижу в заброшенном тупике на старых бревнах, вдыхая горький, исцеляющий дым, и монотонно повторяю самой себе, убаюкивая отчаянье: уголовник - это человек, загнанный в угол... уголовник - это человек загнанный... уголовник - это человек...