
Память ВВР. Из "Антикварного романа"

Затем Кот Учёный повёл её пешком по розановским местам
Сергиева Посада, в Красюковку, названную по имени благотворителя:
старец Варнава Гефсиманский уговорил богатого человека по фамилии
Красюк выстроить богадельню, вокруг построились люди, там-то,
недалеко от пруда, среди берёзовых рощ, о. Павел Флоренский (в
Посаде вдали розовел его дом) снял последнее жильё для Розанова с
семейством. В самом Посаде шли мимо нескольких домов, сожжённых до
обугленных брёвен, с табличкой «Охраняется государством»:
явные поджоги. Место хорошее, тихое, свежий воздух осенний. В
модельных финских ботиночках Ю-ю не особо удобно идти то в горку,
то под крутой уклон; русский дао под Содомским морем: из-под
асфальта выходит старинная, мощёная разноцветными булыжниками
мостовая. «Встретим котика – хороший знак!» В безлюдье встретилось
четыре кота разной масти, очень деловитых,
деревенских.
Поклонились храму Михаила Архангела, где отпевали раба
Божия Василия. На двухцветном, как душа ВВР, доме: каменный низ,
деревянный верх, – мемориальная доска: «жил и умер… русский
писатель и мыслитель…»
«Дом жилой», кратко пояснил
Кот-краевед.
В одну из этих канавок по обочинам дороги распаренный
после бани старик Розанов и ухнул, сам напророчил себе: «закатился
в канавку», «канава – моя могила». Полтора часа пролежал без помощи
– случился удар.
Добрались пешедралом сквозь парк «Скитские пруды» – к
Черниговскому и Гефсиманскому скитам. В парке шли через мостик,
унизанный свадебными замочками «на счастье» – смешное язычество
туземцев. В сыром воздухе вились комары, хотя изо рта шёл пар, а
канавки застеклил первый ледок. У заборов частных домов – огоньки
физалиса, «фонариков»; вспомнилась милая Василию Васильевичу
песенка «Фонарики-сударики». На чёрных графичных ветвях желты
забытые яблоки.
Миновали бывшую «запретку» с удивительным эклектичным
памятником: Никола Можайский (меч и крепость в руках) с посвящением
«Создателям ядерного щита России». «Здесь, в киновии, была «Ферма»,
сверхсекретный военный институт занимался моделированием ядерных
взрывов», сказал Кот-краевед. «Вечное советское: на месте благодати
– источник радиации», отозвалась Ю-ю словами покойного о. Льва
Лебедева, с которым Владимир был хорошо, не шапочно,
знаком.
Собор во имя чудотворной Черниговской иконы Божией
Матери. Службы нет, в полутьме – чудотворный большой образ
Богородицы, унизанный потемневшими серебряными подношениями
богомольцев «за чудо». Ю-ю поставила большие свечи, неспешно (никто
не торопит) помолилась Богородице о здравии родных и друзей,
называя дорогие имена. Поклонилась мощам старца Варнавы – почивает
в раке, цветные лампадки светятся. Как он мальцу Шмелёву предрекал:
«А моему Ванюшке – крестик, крестик...»
А где же могилы русских мыслителей? «Те два креста за
ёлками», сказала свечница.
«Жизнь, – шепчет
он, остановясь
Средь зеленеющих могилок,
–
Метафизическая связь
Трансцендентальных
предпосылок».
К надгробию Константина Леонтьева паломники поставили
большую свечу, она ровно горела и не гасла в осеннюю сырость, и
помолились: «Упокой, Господи, души усопших раб Твоих, монаха
Климента и раба Твоего Василия, и прости им прегрешения вольные и
невольные, и по молитвам их святым даруй нам Царствия Небесного
достичь, и земной свой путь пройти достойно!»
Родные души. Жили, ушли – но непременно свидимся с ними
и узнаем друг друга. Русская литература, родная речь в вечности –
золото и серебро на железном кольце.
«Никогда не упрекайте любовь».
В монастыре всё бедно и скудно, или, как разочарованно выразился один мужичок, пришедший в обитель преподобного повидать прославленного игумена, «все худостно, все нищетно, все сиротинско». На пруду домик для уточки – уток на берегу кормили остатками монастырского обеда, вермишелью.
«Пойдём ещё в Вифанию, хотя и далеко, там в соборе устроена гора Фавор, престол в честь Преображения Господня, митрополита Платона (Левшина) творенье», звал Кот Учёный, но Ю-ю воспротивилась: замёрзшие ноги не шли. «В другой раз увидим», со вздохом согласился учтивый друг, – однако судьба другого раза им не отмерила.
|
</> |