Глубинные корни конфликта

swamp_lynx — 04.06.2022 "Недавно я говорил с одной своей родственницей, живущей уже давно в Европе и закономерно дрейфующей ныне по взглядам от старомодного «нетвойне» к новомейнстримному «смерть-российским-оккупантам».
Я её, собственно, и спросил: если война это настолько плохо и ужасно, почему украинцы решили ответить на войну войной? Раз все такие пацифисты, сложили бы оружие и устроили оккупантам «сатьяграху» в духе Ганди. Она ответила — да, лично по её мнению, так было бы лучше, потому что «нетвойне»; но они избрали путь борьбы, защищают свою страну с оружием в руках, и они правы.
Ну то есть, говорю, раз на твою страну напали — значит, всё-таки пацифизм кончается — можно и убивать, и умирать. Защищаемой ценностью — той, что превыше жизни, своей и чужой — в данном случае является «страна». Но, спрашиваю далее, а почему «страна» как ценность — признаётся, а, например, «вера» — нет? А мы, кстати, имеем целую кучу признаков именно религиозного конфликта: вся эта тема языка, памятников, героев-злодеев прошлого и т.д." Алексей Чадаев.

"Здесь ей не нашлось, что ответить, потому что пришлось бы иначе говорить, что «страна» важнее, чем «вера», причём в масштабе ценности жизни: «чья власть, того и вера». Но, уверен, на самом деле там именно эта мысль: потому что «вера — это личное дело каждого», а вот «страна» личным делом быть никак не может.

И это очень интересный поворот. Потому что открывает путь к пониманию тех образов «мы», которые строит каждая из сторон конфликта. Собственно, именно поэтому польский премьер Моравецкий именно сейчас разродился программной статьёй про «уничтожить идеологию русского мира» — читая её, я хмыкал: прежде чем уничтожать, её бы, что ли, создать для начала, хотя бы на уровне одного сколько-нибудь внятного текста.

Но тем не менее наиболее упёртые-упоротые «борцы с российской агрессией» инстинктивно чуют: по другую сторону фронта им противостоит не государство РФ, не «российский империализм» и уж тем более не «путинская паранойя» — слабовато для конфликта такой интенсивности и с такими ставками. Есть что-то другое, что стоит за всем этим, но это что-то упорно избегает попыток себя дешифровать и заявить, маскируясь невнятицей российского официоза; но почему-то каждый из тех, кто на передовой, откуда-то чувствует, за что воюет на самом деле. И никакой сатьяграхи.

Убийство одними людьми других людей — это, в целом, для нормальной психики дело противоестественное. Война именно поэтому с древних времён обросла целым набором технологий подготовки сознания воюющих таким образом, чтобы это не воспринималось как что-то аморальное, а наоборот — как оправданное и героическое. Самая очевидная и наиболее часто используемая — это «расчеловечивание противника»: создать ему такой образ, что он вроде как и не заслуживает считаться частью человеческого рода; и тогда его можно, нужно и очень даже правильно убивать. Покойный К.Крылов, однако, замечал, что в русской культуре этот приём не очень-то действенен по ряду причин: у нас так всё устроено, что вроде как все люди и всех жалко, даже садиста и изувера всё равно будут жалеть (это правда, посмотрите хоть сейчас на реакцию публики на сдающихся азовцев). И поэтому у нас чаще и более эффективно применяется другой приём абстрагирования — через переописание самой войны: не то чтобы убиваемые — не люди, а скорее убийство на войне — не убийство, а просто «работа такая». Типа уборки урожая. Работайте, братья.

Соответственно, в германской (в т.ч.англосаксонской) традиции ключевая задача — это «образ врага», который должен быть одновременно страшен, опасен, эстетически неприятен до омерзения и в то же время парадоксально слаб и жалок: всё это мы видим по тому, как они сейчас расчеловечивают нас. В русской же, похоже, ключевая задача — это правильное формулирование целей войны, которые обязательно должны быть настолько благородными и возвышенными, что безусловно оправдывают все жертвы, будь то свои либо противника (все люди, всех жалко, но «так надо»). Соответственно, в их случае ключевой риск — если враг почему-то не впишется в шаблон — например, окажется вовсе не слаб, или, наоборот, в чём-то прекрасен и ценен. А в нашем — если вдруг выяснится, что цели войны какие-то совсем неблагородные, что это какая-то гадость вроде похода за новыми землями или рабами, а вовсе не защита Отечества или спасение мира от чумы того или иного цвета.

Разумеется, это не значит, что перед стратегами идеологической войны и там, и здесь стоит только одна из задач. Они и там и там стоят обе — просто приоритетность разная, даже противоположная. Плюс конвергенция; постоянные попытки «зеркалить» противника, но зеркало-то кривое. Именно поэтому, скажем, из всего официозного нарратива про «денацификацию» нашим людям отзывается только посыл, что нельзя делить людей на сорта; а что «по ту сторону» сплошь нелюди — не заходит. Люди они, люди, просто апельсинок наколотых на майдане объелись и дурные стали; вот как примерно у нас думают. То же и у них, когда они строят у себя легенду про священную войну, типа отечественную, и её благородных героев — все понимают, что это такое обязательное блаблабла и какие там на самом деле герои (консультант Зеленин красиво объяснил про это). Но настоящая эмоциональная включённость — только когда, наоборот, про орков и «орду с востока», и как их хорошо и правильно убивать."


ffedd_ya: Я вижу между двумя картинами мира принципиальную разницу в следующем: первая картина описывает общение РАВНЫХ субъектов, а вторая — ситуацию, когда есть кто-то ГЛАВНЫЙ, устанавливающий правила.

Первая картина — когда субъекты равны, и правила определяются обычаями, традициями, сформированными нормами, взаимодействием.
Пример — некий коллектив людей без начальника (живущие вместе родственники, ученики в классе в отсутствие учителя, соседи по подъезду).
Отсылка на те нормы, которые есть, которые как-то сформировались — вполне обычна и естественна. "У нас так не принято. Ты зачем это сделал?" "Так Вася это сделал, и я тоже, значит всем можно" и так далее.
И как Вы пишите на аргументы "а вы же нарушили право вот таким-то действием" идет ответ "и ваши тоже нарушали право в таких-то ситуациях". И этот ответ полагается адекватным - типа на меня наехали, и я дал симметричный ответ, как раз в стиле собеседника.
Всё так.

А вторая картина — когда есть власть, когда есть начальник, который и устанавливает Правила.
И приводимый Вами пример про суд показателен:
В самом деле, то, что насильник А. был по суду оправдан и там не обошлось без подкупа - совершенно не является никаким обстоятельством в суде над насильником Б., и Б. получит (должен получить) полный срок, хотя А. гуляет на свободе. Так работает право - с А. отдельное дело
Есть Закон, есть Судья, и он решает. То есть существует некая власть.

Вот ещё пример:
1. Кто-то опоздал на работу. На замечание от равного коллеги: "Вася, ты опоздал!" вполне можно ответить: "Да ладно, Коль, ты сам постоянно опаздываешь" или "Коль, а кто вчера с работы на полчаса раньше свалил?". Такое общение вполне нормально и допустимо. Это первая картина мира.
2. Но допустим это опоздание видит зашедший начальник и говорит: "Василий, почему Вы опоздали?". В таком случае ответы типа: "Да ладно, Иван Иваныч, вы сами постоянно опаздываете!" или "Да у нас все так опаздывают!" будут наверняка сочтены начальником неуместными и даже хамскими. Отвечать начальнику надо по делу, объяснив причины именно СВОЕГО опоздания ("В пробке стоял, Иван Иванович, извините!"). Это вторая картина мира.

То есть разница в том, откуда берутся правила. Являются ли они следствием каких-то сложившихся норм или традиций — или установлены кем-то сверху.

И в мировом масштабе, если задуматься, картины получается ясная:
1. Есть некоторые сложившиеся нормы и традиции, можно их обсуждать, апеллировать.
2. Правила спускаются сверху, их надо соблюдать. За их невыполнение надо отчитываться перед Начальником. А если начальник захочет — то он может взять их и поменять. Или установить разные правила для разных субъектов: что можно одному, то нельзя другому.

И вторая картина мира на самом деле выглядит так:
2. США устанавливают правила мирового порядка. Все должны их соблюдать. Если кто-то не соблюдает — США могут за это наказать.
Правила могут быть разными для разных стран, кому-то можно нападать на соседей, кому-то нельзя.
США могут менять правила, и то, что раньше было можно — станет нельзя, и наоборот.


snowps: Нынешние события нужно рассматривать с совсем иной стороны, — дихотомия "противники — за главенство права" и "сторонники — за главенство людей" создаёт совершенно ложное представление о сути проблемы, которая в реальности стоит за всеми этими событиями и заключается в дискриминации базовых аксиоматик при создании систем правил. Аспекты, на которых, как правило, фокусируются люди, составляющие основные конфликтующие в контексте разных мировоззрений стороны, — допустимость военных действий, этичность применения силы, статистические распределения адептов определённых мировоззренческих парадигм и т.п. — вторичны по сути, они принадлежат к области инструментария, а не сути конфликта, поэтому любое изменение подхода к выбору инструментов никак не способно разрешить базовый, фундаментальный конфликт доминантного абсолютизма и релятивизма.

Популярная в нынешнее время в западном дискурсе формулировка "rules-based order" изначально табуирует любое иное понимание прав, являясь по сути декларацией абсолютизма в вопросах базовой аксиоматики. Исторические причины этого вполне понятны — в социальных системах, ориентированных на жёсткую конкуренцию, необходимо создавать инструменты, балансирующие доминантные притязания, переводя их в некий сублимированный вид, чтобы избежать прямого конфликта. В настоящее время таким инструментом является система юридического права, занимающаяся толкованием определённого набора базовых аксиом и позволяющая сместить доминантные разборки, условно говоря, с животного уровня мордобоя и смертоубийства на уровень ораторского мастерства и умения изощрённо повернуть писаный закон нужной стороной. Это вполне рабочий подход, показавший свою эффективность, в частности, в социальном устройстве США, где многие предпочитают сразу подать на соседа в суд, если он не стрижёт траву на своей лужайке перед домом, а не общаться с человеком напрямую, пытаясь найти какой-либо компромисс, однако проблемой является то, что этот механизм работает только при принятии всеми сторонами базовой аксиоматики (и юридического инструментария), задействованного в сублимации конфликтной ситуации, а это в большинстве случаев возможно только внутри отдельной социальной системы, где уже сформирован соответствующий фон конвенциональных импликатур, и всё это перестаёт работать, когда базовая аксиоматика оказывается иной.

Тот конфликт, который мы сейчас наблюдаем, — не о противоречиях разных мировоззрений, а о кризисе попыток абсолютизировать определённый набор оценочных шкал, табуировав все прочие. Здоровая геополитическая среда является по сути калькой с природной, где определённые виды имеют свой ареал, преимущества эндемиков, территорию, где они кормятся, и в которой периодически случаются локальные конфликты, требующиеся для выравнивания доминантных потребностей и позволяющих поддерживать популяцию вида. Разница только в том, что в природе главенствует парадигма необходимой достаточности, — т. е. обычно определённый вид не осуществляет экспансию за рамками необходимых ему для выживания потребностей, — а в геополитике, как и в человеческом социальном устройстве, потребность доминировать давно обрела вырожденные формы колоссальной избыточности запросов, регулировка которой средствами балансировки стала невозможной, что создало необходимость перенести регуляционные механизмы из сферы естественных в сферу искусственных, создав систему правил, вытесняющую естественные механизмы балансировки, и пытаясь заменить ею те механизмы, которые формировались эволюцией на протяжении многих миллионов лет. Если б не было этих попыток — возможно и не было бы нынешних трагических событий, но увы — попытки вытеснить искусственным естественное только растут, так что подобные конфликты были неизбежны, надо это чётко понимать, и поддержка или отрицание их разными группами ничего не изменила бы.


creator74: Нас вопрошают: а к чему же хорошему должна привести "спецоперация", каковы позитивные цели? Неправильный вопрос. Правильный вопрос в том, каково историческое содержание, в этом самом явлении осуществляющееся, и какова должна быть наша позиция в отношении этой реальности? Ответы-то очевидны: существовало тысячелетнее государство с глубочайшими корнями и мощной жизненной инерцией. ИСТОРИЧЕСКОЕ БЫТИЕ. Но оно не соответствовало представлениям о "хорошем", в том числе и "интеллектуалов". Решили убрать, написали на бумажке, что его нет, а есть такие-то, вишь ты, субъекты.
И теперь, когда реальность, так сказать всплывает из глубины, и перемалывает субъектов, сталкивая их друг с другом, интеллектуалы фрустрированы и возмущены. Как же так, их мечта о наилучшем под ударом, нелюди и людоеды покусились на счастье народов!
А факт в том, что причиной трагедии являются не те, кто приказ отдаёт, а те, кто своими прекрасными мечтами попытался перевернуть жизненную реальность, лишив её реального самоосмысления и связанных с ним необходимых опосредований её саморазвития.
И выход здесь только один: искать "хорошее" в самой реальности. Всё.


Андрей Парибок. Ознакомился я между делом с давнишней книжкой публицистических статей госпожи Лилии Шевцовой "Одинокая держава". Она один из столпов пятой колонны, матерый враг нашей с ней родной страны. Очень оказалось показательное чтение. Мышление - законченно англосаксонское, хотя родной язык русский. Апломб, уверенность в безнаказанности своего привычно высокомерного и потому спокойного лганья образцовые. Уверенное избегание существенного. Пренебрежение самим существованием людей как таковых Думаю, ее тексты - хороший учебный материал для применения методов семантического разоблачения, выявления содержания под зловонными напластованиями риторики. Главное в содержании - склониться надо перед градом на холме. Стать России надо "нормальной западной страной". Но не выходит и не выйдет, что ее свысока огорчает.
книга укрепляет меня в мысли, что на месте града на холме должна быть воронка.
Мышления у госпожи Шевцовой не только нет, она и не подозревает, что такое мышление в отличии от трансляции идеологического содержания.


snowps: В славянском дискурсе действительно наблюдается меньшая фиксация на успешности, но это не самодостаточное свойство, а следствие превалирования этических шкал над шкалами этикета. Собственно долго длящийся конфликт парадигм условного западного дискурса со славянским как раз и заключается в том, что в первом случае шкалы статичны и вынесены за рамки контекста (в частности, хорошим показателем этого является прецедентное право), а во втором — шкалы динамические и зависят от контекста, что позволяет более гибко адаптироваться под условия и выносить суждения не на базе абстрактных правил, а на базе достаточно сложных эвристик, например та же успешность в западном понимании в славянском контексте может быть и достойной восхищения, и причиной презрения, в зависимоси от совершенно, казалось бы, вторичных факторов. Это приводит к тому, что адепты первого подхода видят во втором сплошной хаос и беззаконие, а другая сторона видит в первой зарегулированных до предела и зашоренных роботов. Ни то, ни другое суждение, конечно, не является верным, но проблема радикального несовпадения оценочных механизмов делает очень сложным нахождение каких-либо компромиссов.

Мне кажется, что религиозные предпочтения скорее являются следствием более глубоких региональных и этнических мировоззренческих традиций, берущих своё начало с дорелегиозных/языческих времён, нежели наоборот. К примеру, одним из краеугольных отличий западной христианской догматики от восточной является концепция первородного греха, развитая аж в пятом веке Августином, которая фактически выводит анализ контекста (произвольные человеческие деяния и их причины) за рамки этической оценки, необходимой для прощения грехов, при этом мерилом определения этих правил являлась средневековая церковь, которая в этой своей функции предвосхищала избыточный юридизм современного западного дискурса. В восточном же христианском представлении контекст играет определяющую роль — вопросы спасения души решаются в рамках постоянной борьбы, условно, божественного и дьявольского в человеке и при этом отождествление институтов церкви с царством божьим не происходит, т.е. на первый план механизмов этической оценки своих действий выводятся как раз те самые неявные эвристики, на базе которых человеку предлагается оценивать либо своё движение в сторону греха, либо приближение к богу. Таким образом, при всей кажущейся нынешней жёсткости православных традиций по сравнению с тем же католицизмом, в области оценочной гибкости и адаптивности православная концепция даёт значительно больше свободы и реалистичности в этических оценках собственных действий.


domestic_lynx: Иногда можно слышать: какой нацизм? Какой расизм? Посмотрите, как на Западе носятся с неграми и мигрантами? Это противоречие – лишь видимое. Нацизм и расизм – это совершенно не научное и даже не лже-научное умопостроение, это даже не философия – это определённое чувство жизни, ведущее к колониальным захватам. Одновременно это умственное и пропагандистское обоснование колониальных захватов. Попросту говоря, расизм – это учение о том, почему плохие те, кого мы в данный момент хотим ограбить. Сегодня тех захватывают, лишая земли и собственности, завтра этих. Именно по этой причине врагами рода человеческого, унтерменшами, недолюдьми, «получертями-полудетьми» (по Киплингу) по мере надобности назначаются в разные моменты разные народы. Какие надо – такие и назначаются. Вернее, какие сегодня мешают – те сегодня и назначаются. А завтра могут быть другие. Как говорил геноссе Геринг, «в моём ведомстве я сам решаю, кто еврей, а кто нет». Точно так и хозяева мира сами решают, кто сегодня враг человечества, а кто друг. Именно поэтому сегодня гитлеровские нацисты – однозначно плохие, а азовские – вполне даже хорошие.

«Западноевропейский человек чувствует себя сдавленным малыми размерами пространств земли и столь же малыми пространствами души. Он привык возлагаться на свою интенсивную энергию и активность. И в душе его тесно, а не пространно, все должно быть рассчитано и правильно распределено. Организованная прикрепленность всего к своему месту создает мещанство западноевропейского человека, столь всегда поражающее и отталкивающее человека русского», - продолжает Бердяев. И несколько дальше: «Возьмём немца. Он чувствует себя со всех сторон сдавленным, как в мышеловке. Шири нет ни вокруг него, ни в нем самом. Он ищет спасения в своей собственной организованной энергии, в напряженной активности. Все должно быть у немца на месте, все распределено. Без самодисциплины и ответственности немец не может существовать. Всюду он видит границы и всюду ставит границы. Немец не может существовать в безграничности, ему чужда и противна славянская безбрежность. Он только с большим напряжением энергии хотел бы расширить свои границы. Немец должен презирать русского человека за то, что тот не умеет жить, устраивать жизнь, организовать жизнь, не знает ничему меры и места, не умеет достигать возможного. Русскому же противен германский пафос мещанского устроения жизни».

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив