Глазами человека, повидавшего всё

a_pereswet — 28.01.2023 Когда в этот дом заселилась наша семья, в нём ещё можно было встретиться с прошлыми коллизиями. Даже с коллизиями гражданской войны. И даже мне, пацану, довелось о них узнать.
Через соседей, разумеется.
Улица Чернышевского, дом 11, квартира 3. Третий этаж, налево.


Чернышевского, дом № 11. Наша квартира на 3-м этаже, слева от лестницы. Наша комната – там, где крайнее слева окно, открытое.

Входная дверь украшена виноградной гроздью звонков. Менее схожа с виноградной, но тоже гроздь – почтовых ящиков. По тогдашней моде на каждом – названия газет, из газет же вырезанные и наклеенные прямо на жестяную боковину.
Кстати, вот тут возник вопрос, на который у меня нет ответа: ладно, названия газет – а вот как почтальоны узнавали, в какой ящик надо было опускать адресованные на конкретную фамилию письма и открытки? А ведь не путали!
Открываешь дверь и попадаешь в прихожую. Обычно полутёмную, потому что там висит общая лампочка, за которую тоже надо платить, - и зачем тогда лишняя яркость и лишние копейки? Внешний её вид прилично похож на тот, который авторы фильма "Покровские ворота" изобразили в квартире, где жили герои картины. Они вообще, надо сказать, эти создатели фильма, довольно адекватно воспроизвели ту эпоху и её материальное отражение. И, в частности, ту прихожую. Наша была похожей, включая место для общего телефона вправо от входной двери. Разве что без окошка на лестничную площадку.
Телефон висел на передней стенке общей кладовой, квадратной в плане. Уж не знаю, как её делили – мне, мальчишке, до этого дела не было, да никому не было дела и до того, чтобы посвящать меня в эти детали совместного бытия посторонних друг другу людей.
По другую сторону кладовой, если смотреть от прихожей, располагалась кухня. Она была рассечена на сектора, где стояли персональные тумбочки и висели персональные шкафчики для посуды, и пронзена над головою бельевыми верёвками с регулярно повисающим бельём на них. Ну, а как ещё, коли пять комнат в квартире, занятых разными семьями, - если кто хоть раз в неделю постирается, почитай, ежедневная вывесь всяческого хоровья и будет.


Да, это в "Покровских воротах" тоже похоже…

А вот плиты были общими – две по четыре конфорки, чтобы на всех хватало. Из кухни была дверь на чёрную лестницу и, соответственно, чёрный ход. Я им довольно часто пользовался, чтобы быстро выскочить на двор или зимою на каток. Да ещё мусор выносил, когда повзрослел и отец решил меня на эту семейную обязанность подрядить. Чёрный ход при этом отчего-то оставался таинственным и немного даже таинственным. Может быть, потому, что слишком контрастно отличался от красивой и любовно сделанной парадной лестницы. А ещё в нём жили кошки, и он отчаянно пах кошачьими писульками. Не до рези в глазах, но весьма ощутимо…
А если от кладовки пойти прямо, то окажется в длинном и широком коридоре, увешанном лыжами и велосипедами, а также вешалками с верхней одеждою. И пройдя по нему, упрёшься в туалет, на котором почётной грамотой висит график уборки «мест общего пользования». Слева от туалета – ванная. Горячего водоснабжения в доме не было, так что воду грели громадным газовым котлом, что висел здесь же.
При этом ничего сатирически-типичного в человеческих отношениях в нашей коммуналке не было. Борщи друг другу не солили, и вообще – все соседи были достаточно лояльны и предупредительны друг к другу. Что на первый взгляд удивительно. Ибо квартира представляла собой скопление в одном месте людей очень даже противоположных жизненных историй.
Прямо около входной двери – там, где в "Покровских воротах" располагалась комната артиста Мосэстрады Велюрова - жила старушка по имени Ольга Устиновна. Самая обычная, одинокая, с обычным скудноватым бытом одиноких старушек того времени. На мой детский взгляд – добрая; впрочем, и мать моя о ней отзывалась очень хорошо.
Ольга Устиновна была примечательна тем, что состояла в персональных пенсионерках. Поэтому хоть отдельной квартиры ей и не выделили – да такого и не было в установлениях о персональных пенсионерах, - но зато в её комнату установили персональный телефон. И пенсию она получала по 200 рублей в месяц. При средней по столице зарплате в 90 рублей, при которой мои родители, инженеры в атомной сфере, могли считаться зажиточными людьми, получая по 120 целковых.
При этом персональный телефон тоже был изрядный бонус. У нас, например, и на новой квартире на Куусинена его поначалу не было, а тот номер, что нам дали года через два, был спарен со соседкой из первого подъезда. И знаете, до каких времён сидели две разных семьи на одном соединении? Аж в конце 90-х та бабулька приходила к нам скандалить из-за того, что мы модемом слишком долго занимали и её номер. А она сама любила часами на нём висеть, уж не знаю что так долго обсуждая невесть с кем. Наша семья столь болтливой не была – разговоры строго по делу ("а то бабульке мешаем!"), - но с середины 90-х развился интернет, и тут уже мы с дочкою взяли реванш, часами занимая линию своим модемом.
Ольга же Устиновна попала в персональные пенсионерки на волне кампании, которая развернулась в стране в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов. То есть после того как Хрущёв отряхнул со своих подошв злое наследие Сталина и заказал идеологическому отделу ЦК КПСС отработать возвращение к ленинским истокам. А наша соседка как раз сумела доказать, что общалась с самим Ильичём непосредственно.
Вообще, надо сказать, что за подобные усиленные пенсии – а их стали раздавать уже в двадцатые годы – всегда велась изрядная борьба. И, как всегда в делах, замешанных на деньги, - с интригами, с подложными документами, с мошенническими ходами и тому подобным. Даже с шантажом в адрес руководителей партии и правительства, от решения которых и зависело награждение "персоналкой". Так что то, что Ольга Устиновна её получила, говорило о железобетонных доказательствах общения с Лениным, ею предъявленных. А такими доказательствами в отделе персональных пенсий министерства социального обеспечения считались только документы, "подтверждающие революционную деятельность".
Из того, что помню из рассказов соседки, была она то ли машинисткой, то ли телеграфистской (что вряд ли, ибо тогда это была строго мужская профессия), то ли телефонисткой где-то в аппарате Совнаркома. Наверняка мелкой сошкой – за молодостью-то тогдашних лет, - но факт есть факт. Да она и в самом деле показывала мне какие-то потрёпанные фотографии времён большевистского переворота.
Но я в то время был довольно-таки аполитичен – по возрасту - и потому из всех рассказов соседки почерпнул лишь одно: с великим вождём я оказался связан всего лишь через одну общую знакомую. Как с Сикорским – через одно рукопожатие.
В следующей комнатке, дверь которой тоже выходила в прихожую, жила тихая семейка, состоявшая она из двух старушек – матери и дочери – и не менее старого кота. Уже кот виделся мне ровесником социалистического строительства, а уж старушки представлялись вовсе реликтовыми гоминидами. Были они родом откуда-то из Прибалтики, но говорили по-русски чисто, хотя и тихо. И больше я ничего про них не знаю. Кроме слуха, что старшая старушка, мать, каким-то образом была связана с дореволюционными владельцами дома – то есть теми самымы братьями Слудскими. А если и не была связана, то во всяком случае до достопамятного выступления Ильича на втором съезде Советов славная коммуналка наша была её собственной квартирой. Снимала она её или выкупила в собственность – того слухи не раскрывали. Впрочем, результат был одним и тем же: уплотнили старушек. Оставили одну комнату – правда, хорошую, самую большую и о два окна.
Примечательно, что я запросто и с полным взаимным дружелюбием общался со всеми соседями. Кроме этих двух старушек. Никогда они не приглашали в свою комнату, никогда не говорили о чём-то, что выходило за пару слов на утилитарно-бытовые темы. И осталось ощущение, что и со всеми прочими обитателями нашей квартиры они вели себя примерно так же.
Ещё интереснее был слух об ещё одном соседе, комната которого была первой по коридору. Шептались, будто он бывший деникинский офицер. Ни больше ни меньше! Вот только к тому моменту, когда он заселился в нашу квартиру, он должен был крайне любить советскую власть, которая его не ликвидировала, а вовсе даже наоборот. Потому что работал он в каком-то важном министерстве и даже ездил за границу.
Звали его Николай Ефимович, но лично я его не помню, так как он уже в зрелом возрасте женился на какой-то даме из Подмосковья и уехал жить к ней. А в его комнате поселилась его дочь Татьяна с мужем Борисом. Они представляли собою ещё один тип советских людей – или ещё одну иллюстрацию разновекторной истории России ХХ века. Это уже был плод от плоти советской власти, какой она стала к началу шестидесятых годов - типовые такие шестидесятники, инженеры, с гитарой, походами, лыжами на Домбае, наверняка с Визбором (этого, правда, не помню, но должно было быть по умолчанию). Работа в ракетном "ящике", разговоры по поводу освоения Вселенной…
Я у них довольно часто гостил по-соседски, потому помню кое-что из того общения.
Что с ними стало потом, при Брежневе? А при Горбачёве, Ельцине? Что передумали они о жизни, когда эти надежды сорвались? Как сам символ шестидесятых, Юрий Гагарин – с неба и в болото?
Нет, при Брежневе вырастать было легче. Хотя бы без иллюзий...
Конечно, про деникинское прошлое отца в этой семье точно не говорили. А шепоток тот пустила, кажется, Ольга Устиновна. Но во всяком случае, если верить, что духи наших знакомых незримо живут в нашей ауре, то Ленин с Деникиным мирно делили коммунальную кухню, витая между моими описанными пелёнками.
Была в квартире представлена и мудрая национальная политика Советского государства. Прямо напротив нашей комнаты базировалась одинокая еврейская бабушка. Валентина Фоминична её звали. Настолько типично еврейская это была бабушка, что хоть в энциклопедию народов мира заноси. У неё был телевизор с громадной линзой над крошечным экраном. Тот самый КВН, который опять же был показан в "Покровских воротах", где его смотрела тётушка главного героя. И запах, который не встретишь нигде, кроме как в жилище наследников царя Соломона.
К ней заходили иногда сын и дочь (довольно стервозная особа, как её охарактеризовала моя мать), но в принципе она жила одиноко. Наша семья с ней поддерживала самые что ни на есть добрососедские отношения, а я, маленький, вообще часто пользовался её гостеприимством. И отношения с нею у меня были душа в душу. Во всяком случае, не видел ничего неприемлемого в том, чтобы застёгивать молнию на её ботиках. В силу своей комплекции она согнуться для этого не могла.
Ну, а самыми дальними жили мы – вчетвером на одиннадцати квадратных метрах.
По малости лет мне казалось естественным жить на таком пространстве.
Дверь в комнату. Справа – пианино: мать ужасно хотела, чтобы я научился на нём играть. Думаю, это от комплекса, полученного в глухо провинциальном городе Донской: получила высшее образование – значит, интеллигенция, а интеллигенция в тогдашнем представлении должна сплошь уметь играть на пианино. Вспомнить хотя бы советские фильмы тех времён.
Правда, в тех фильмах и квартиры у москвичей – сплошь собственные и многокомнатные. Не одиннадцать квадратных метров в коммуналке, где на пианино можно было играть, примостившись на валике вплотную к нему стоявшего дивана, где спал я. А сразу за диваном, уже в углу, располагался круглый стол, на котором делали всё – и уроки, и обеды. Противоположная от двери стена – окно. Около него в другом углу – полутораспальная кровать родителей (впрочем, папку частенько отправляли на диван, потому что взрослым вдвоём на ней было тесно. Подтверждаю. Ибо моя семейная жизнь начиналась на ней же, на этой же кровати.
Круг сансары…
Сзади кровати стоял холодильник "Юрюзань" – значимая вещь, не все тогда могли себе такой агрегат позволить. На холодильнике располагался телевизор "Рекорд-Б".



Классный по тем временам агрегат радиозавода в городе Александров: изображение размером 280х210 мм, чёткость - 500 линий. Цена соответствовала – две зарплаты таких инженеров, как мои родители: 236 рублей 80 копеек.
И стоял он удобно: можно было смотреть, лёжа прямо в маминой кровати.
Ну, а за холодильником высился платяной шкаф. И он уже упирался в стену с дверью.
Всё. Этажерку с книгами, а также вешалку для верхней одежды держали уже в коридоре. Общем, но поскольку наша комната располагалась в отнорочке, в короткой палочке буквы "Г", которую представлял собою тот коридор, то никому особого неудобства это не доставляло.
Осталось сказать о ширине остававшегося в комнате пространства. Её хватало как раз на то, чтобы поставить раскладушку для сестры, когда та выросла из детской кроватки...
И всё же то были очень счастливые годы – годы жизни в той комнатке, в той квартире, в том доме на Чернышевского…

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив