"Гениальная" ленинская идея и догорающий сад

Надо ли говорить, что никому из Бычковых революция, которую они, сколько могли, приближали, не принесла счастья? Февральскую (которую они приветствовали) сменила Октябрьская – а вслед за ней пришла разруха: в семейные предприятия, в бывшую семейную усадьбу, в приют для девочек, которым руководила мать Крюковой (Е.П. Бычкова); некоторые родственники подверглись репрессиям, кто-то примкнул к белым и бежал за границу. Быт был разбит вдребезги, по воспоминаниям Н.А. Крюковой – нарочито, с оттяжкой, наотмашь, будто с тем намерением, что ничего удобного и красивого, напоминающего о старой жизни, не должно было остаться.

«Да что она может помнить! — скажет скептически настроенный читатель. – Ей было-то едва семь лет, а в детстве и трава зеленее, и небо голубее».

Но ведь дореволюционное изобилие – не выдумка Крюковой. Откроем «Записки молодого врача» М.А. Булгакова – произведение, вне сомнений, автобиографическое. Молодой врач, недавно окончивший университет, в сентябре 1917 года приезжает в отдалённое село Мурьево («сорок вёрст от уездного города Грачёвки»). И в этом захолустье он находит «двухэтажный очень чистенький дом», усердных помощников, «богатейший инструментарий», палаты на сорок-пятьдесят человек, аптеку, где «на полках стояло всё, что угодно, были даже патентованные заграничные средства», а шкаф «был битком набит книгами, одних руководств по хирургии на русском и немецком языках я насчитал бегло около тридцати томов».

Разумеется, всё это не появилось само по себе, а выписывалось, составлялось предшественником молодого врача. Но уже одно то, что в глубочайше провинциальной больнице это в принципе могло находиться, – как и то, что предшественник, уезжая, ничего не забрал и всё оставил – разве это не говорит о многом? Кстати, о многочисленности крестьянской клиентуры молодого врача (к нему приезжали их всех окрестных сёл): «За год я принял пятнадцать тысяч шестьсот тринадцать больных. Стационарных у меня было двести, а умерло только шесть».

Нет, изобилие и удобство – не выдумка Крюковой. Кстати, Л.В. Шапорина в своих дневниках с горечью пишет, что голод 1917 года в Петербурге (тот самый, который послужил фоном для Октябрьской революции) – это «был ещё не настоящий голод». Далеко не тот, который она узнает потом, пережив блокаду. Но в том и дело, что это был, пишет Шапорина, «переход от полного изобилия» к состоянию, когда продукты надо было доставать, стоять за ними в очередях, есть – это после изобилия-то! – конину и чёрный хлеб.

Так изобилие и удобство сыграли с гражданами России парадоксальную злую шутку: привыкнув к ним, российские граждане их не ценили, а к исчезновению их – по крайней мере, горожане – нисколько не были подготовлены, паниковали и суетились. Но зато культурная жизнь, вспоминает Шапорина, била в Петербурге (она не называет его Петроградом) ключом!..

Закругляя тему изобилия, приведу цитату из воспоминаний ещё одного немаловажного персонажа. Никиты Сергеевича Хрущёва, трудившегося в предреволюционные годы слесарем в Донбассе:

Коротко говоря, Никита Сергеевич доподлинно не знает рабочих, которые до революции жили хуже, чем после революции. Стоит отметить и то, что в 1913 году «высококвалифицированный рабочий» Хрущёв трудился слесарем всего один год. И то, что изобилие 1913 года выигрывает не у 1918-го или хоть 1920-го – а у 1932 года. (Шапорина вспоминает, как в начале 30-х в Ленинграде дефицитом было обычное мыло.)

Теперь удалимся от воспоминаний Крюковой и темы дореволюционного изобилия – и обратимся к мемуарам А.А. Громыко (написаны в 1979-89 гг.). Излагать подробно их содержание я не буду, ведь они широко известны, их не составит труда найти (и содержательно они малоинтересны). Заострю внимание лишь на одном – на характеристиках, которые Громыко даёт высшему советскому руководству, частью которого он сам был на протяжении многих десятилетий.

Личное знакомство Громыко со Сталиным случилось в 1939-м году, и будет правомерно сказать, что остававшиеся до смерти вождя тринадцать с лишним лет они находились в частом рабочем контакте. Вспоминая эти годы, Громыко нигде не пишет о Сталине с порицанием – и нигде не поёт хвалу. Он, конечно же, совершенно не догадывается, какой тиран и преступник стоит во главе государства. Но наступает 1956 год, XX съезд – и тут пелена сталинской пропаганды падает с глаз ведущего советского дипломата! Наконец-то, наконец он понимает про «культ диктатора», «жестокого и безжалостного тирана», «уничтожение руководящего состава Коминтерна» и что «его суждения предписывалось воспринимать как истину». Больше того: Громыко высказывает недовольство, что люди из «старого» окружения Сталина – Молотов, Ворошилов, Каганович – «не сделали никакого признания своей вины ни на съезде, ни после него, не направили в ЦК никакого объяснения своих действий или бездействия в прошлом, не оказали помощи партии в деле дальнейшего разоблачения бесконечно длинной цепи преступлений периода культа личности Сталина».

Сделал ли хоть какое-нибудь признание своей вины сам Громыко? Ну, например, за то, что в 1932-33 гг. занимался пропагандой превосходства коллективизации над «доставшимся в наследство от дореволюционной России единоличным хозяйством»? После XX съезда он даже слегка укоряет Хрущёва за то, что в его докладе «оказались обойдёнными такие страницы истории нашей страны, как насильственная коллективизация в сельском хозяйстве, голод через который прошёл народ в 1932-33 годах и который унёс миллионы жизней» – но за свою часть вины в этом деле не считает нужным покаяться.

О Хрущёве Громыко (бывший с 1957 по 1985 год министром иностранных дел СССР) пишет в основном вскользь, но, между прочим, сообщает вот какой «любопытный случай»:

Замечу, кстати, что это было время, когда люди в РСФСР прятали от государственных проверяльщиков даже кур, которых осмеливались содержать в частном хозяйстве.

О Брежневе (при котором Громыко стал членом Политбюро) он вспоминает развёрнуто и, мягко скажем, не комплиментарно. Процитирую небольшую часть:

Как видим, спустя шестьдесят лет после революции сельское хозяйство Советского Союза продолжало «переживать исключительно трудные времена». Бесхозяйственное отношение к закупленному за огромные деньги оборудованию также показательно: это идейные наследники тех самых «новых хозяев», которые губили реквизированных лошадей.

Но затем – по мысли Громыко – всё изменилось. Ибо страну возглавил наконец-то интеллектуал и честнейший человек, «очень подготовленный коммунист» Михаил Сергеевич Горбачёв.

Впервые Громыко даёт Горбачёву характеристику в 1978 году, отвечая на лично ему заданный вопрос Брежнева: «Это коммунист, прямой, честный, очень подготовленный».

А начиная с 1985 года (когда Громыко «на мартовском Пленуме ЦК по поручению Политбюро выступил с предложением избрать Генеральным секретарём ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачёва и обосновал это предложение») восторги перед личностью М.С. Горбачёва возрастали в геометрической прогрессии:

Летом 1989-го Громыко умер и последующего свершения «грандиозных планов нашего дальнейшего развития» под блистательным руководством М.С. Горбачёва уже не увидел. Если бы увидел – можно не сомневаться, что завершение его мемуаров выглядело бы иначе, и пелена пропаганды имела бы шанс ещё раз упасть с глаз председателя президиума Верховного Совета СССР.

Так или иначе, по прочтении мемуаров Громыко очевидно одно: все верховные руководители советской страны, последовательно, оказывались недостойными своего чрезвычайно ответственного поста людьми.

Все, да не все!

Ведь был ещё Владимир Ильич Ленин. Он, грандиозный человечище, о котором Громыко пишет исключительно восторженно, начиная с изучения ленинских трудов в юности – и заканчивая... последовательным уподоблением Горбачёва Ленину. Даже глава о Горбачёве называется «Партия идёт с факелом Ленина». На XXVII съезде партии (том самом, где образовалось «новое партийное руководство во главе с М.С. Горбачёвым») Громыко с умилением вспоминает «замечательные слова Ленина о II съезде партии: «Какая прекрасная вещь – наш съезд!». Горбачёв, по его словам, «осуществляет ленинскую линию» (впрочем, это как раз вероятно, учитывая исход), а заканчивается книга, если не считать лирического эпилога, словами «Ленин внёс искру, которая зажгла пламя Великого Октября. С факелом того же огня идёт вперёд по ленинскому пути Коммунистическая партия Советского Союза, в рядах которой я состою уже более полувека».

Итак, он сам это сказал: те последовательные разрушающие частную жизнь в СССР провалы, которые совершались на протяжении всей его истории, – это следование по ленинскому пути.

О Ленине у Громыко говорится много и других похвал. Например, как он приструнил первого советского посла в Британии – Литвинова – за то, что тот пытался считать себя «аккредитованным при рабочем классе» и развил по этому поводу кое-какую деятельность. «Это вызвало резко негативную реакцию Ленина». Вождь осадил Литвинова, поставив ему на вид, что негоже продвигать в Британии советские порядки. Этот же принцип – невмешательства в чужую систему – отстаивал ещё один «в буквальном смысле дипломат ленинской школы» - Чичерин. Наконец, главка о «мирном сосуществовании государств с различным общественным строем» прямо называется «Гениальная ленинская идея».

Принудительное следование «по пути коммунизма» большевики с самого начала уготовали только для одной, уже побеждённой, страны – для России.

…Сопоставляя воспоминания Крюковой и Громыко, я не хочу сказать, что Крюкова, до самой своей смерти в 1994-м оставшаяся почитательницей убитого царя, совершенно во всём права. Нет: она, например, полностью игнорирует то обстоятельство, что с 1914 года Россия была в Первой мировой войне. В её воспоминаниях (пусть даже в глубоком тылу в Козьмодемьянске) это вовсе никак не отражено. Отдельная большая тема, которую никак нельзя сбрасывать со счетов, – это, напомню, тот факт, что образованные, благополучные, состоятельные люди сами же работали на революцию, а что она в итоге оказалась совсем не такой, как им хотелось – это, увы, тоже вопрос к адекватности их представления о действительности.

Продолжение статьи читайте здесь: https://www.apn.ru/index.php?newsid=44966