Фурманов забыл свою фамилию

Я тут всё продолжаю прилежно редактировать предновогодние
черновики — пока не затянул водоворот Сансары.
Многие мои друзья часто любят цитировать вот этот фрагмент из
Сорокина: Представьте, что вы замордованный и измочаленный
еврообыватель. Вы задаетесь вопросом, кто приводит в движение
зубчатые колеса, на которые опирается мир, и как они работают.
Может быть, какой-нибудь Гаусс излучает волны, а может быть —
индусы. Или инопланетяне? Или дзэн-буддисты? А может, просто черт
из болота?
Есть и третий вариант: всё дело в том, как вы вращаете эти колеса
Сансары. Этим «кем-то» можете быть и вы сами, только думать, в
каком направлении эти мысли работают, вам не разрешается. Это все
равно что пытаться понять, от чего зависит температура в комнате.
Она зависит от температуры за окном, от того, далеко ли вы
смотрите, куда глядит оптика, потому что энергетическая точка,
источник самой энергии, находится в соседнем доме.
Говорят, Сорокин тогда встречался с самим Асланбеком и тот заказал
ему патриотический слэш от имени апэшечки. Но о «Матрице желаний»,
(а это ещё один нашумевший проект апэшечки) честно говоря, не жалею
— в моей дальнейшей работе она оказалась очень к месту.
Странным образом, текст вроде бы идёт у Сорокина в копирайтерском
плане, но всё равно в нем что-то есть. Словно он, святой Сорокин,
несмотря на острую критику, до сих пор продолжает воплощать свои
заветы. Единственное, о чём я сожалею, так это о том ошеломлении,
которое это косное политкорректное слово вызывает у известного
мастера-реалиста Егорушки Летова. Он пишет, например, про
«Последнюю поэму о советском паспорте». Про советский паспорт,
понимаешь ли, целая поэма. В этой поэме поется, каково было людям,
запертым в железном туалете Эрмитажа.
Но сам он не мог бы, вероятно, написать эту поэму, хотя в
библиотеке его этого самого «Паспорта» было достаточно, чтобы даже
самый бесталанный новатор мог вполне издать его. Дело в другом.
Сорокину было что сказать о советской власти. Панегирики, оды и
гимны. Всё, мол, идет по плану. Как тут не содрогнуться? Потому что
вся советская власть и начиналась с этих громких гимнов.
Альтернатива истории состояла в переводе лозунгов застойсоца на
язык родных осин:
Миру мир!
Пролетарии пролетайте!
Звание сила!
Апэшечка была по-прежнему вялотекущей. Журнал постоянно сопрягался
с массовой культурой, мало отличающейся от продуктов ее утробного
потребления. Сорокин гениально предвидел будущее, именно поэтому
читатель не замечал, насколько «Паспорт» отличается от
«Социалистического Дискурса», как по форме, содержанию, стилистике,
так и по языку.
То есть читатель-европеец даже не подозревал, какие перемены
происходят с литературным словом. А судя по фильмам и картинам, мир
стремительно менялся, превращаясь из мира пограничного в
заграничный. И с Сорокиным можно было сделать то же самое — его
дискурс выходил из-под его контроля. Пользуясь своим влиянием на
Гусинского, он легко мог передать «Документальный блог» нескольким
московским литераторам, предложив назвать его «Один день Василия
Ивановича» — ибо именно так в журнале называлось время, когда
Сорокины смотрели за советской литературой. Однако, Гусинский
отказался.
Мы уже говорили, чем для русского интеллигента была американская
литература. Он ее презирал. Почти так же, может чуть сильнее. К
тому же Гусинскому эта работа понравилась. Все понимали — кого
Гусинским заинтересовал Сорокин. Кто после этого всерьез сказал бы
про Сорокина, если бы не он? Вопрос был не в сюжете — сюжет был уже
давно готов. И сценарий, по которому была написана «Анимация»,
получился такой: умирает Генеральный секретарь — и тем самым уходит
с общественной арены вся колода политических деятелей из его
окружения. Акция приохочивается к концу, медленно превращаясь в
своего рода интеллектуальный кросс-культурный ритуал.
Сорокин постепенно, слово за слово, готовит переход от советской
мифологии к англоязычной, изображая его не как ритуальный жест,
через игру словами, связанный с понятиями «постпостмодерн» и
«киберреальность», а как трансформацию парадигмологической и
онтологической надреальности. Сделав это, можно сказать, сделав это
пюре из русской культуры, Сорокин начал новый этап поглощения и
обновления русского мира. Покончив с мейнстримом, олигархи съели
Россию. Мелкие акулы этого процесса накинулись на еще не
разжеванное мясо, засыпая его илом, гнилью, грязью.
Они не понимали, почему европейцы, те самые люди, которые должны
были помогать и поддерживать, вдруг стали вредить. Сорокин
разъяснил: Пелевин слишком тривиально популяризировал дзэн. Нам
нужна киберпанка. Неопознанные подземные психические вирусы, т. е.
великие социальные технологи, неуязвимые с виду, хрупкие, плохо
вооруженные, трудяги-программисты, научившиеся охранять свой мир
лучше, нежели чем хиппи, сражаются на двух фронтах.
… *** …
Врагом западной цивилизации является сам Запад, который, однако,
кажется устроенным по европейскому образцу. Врагом восточной
цивилизации является Восток, представленный наурками, нищими и
хищниками, против которых цивилизованный Запад не имеет средств.
Запад построил свою цивилизацию по европеидному принципу, в той
области, где господствовал англо-саксонский дух, и сама европейская
одухотворённость европейца казалась ему чем-то само собой
разумеющимся.
Именно этого не понимал Запад. Именно это Сорокин и хотел показать.
Любой человек, начиная с восьмого класса, знаком с тем, что Запад
находится где-то между Китаем и Японией. С тех пор Китай и Япония,
оказывается, просто поменяли свою ориентацию. Можно, конечно,
сделать поправку на то, как человек объясняет мир, с помощью
символа, культа и моды. Сорокин учит нас, что в настоящее время
Запад пытается установить свой контроль над всем миром. Независимо
от того, каким способом он это пытается, западный мир собирается
провести в мире глобальную акцию под кодовым названием «Мир на
коленях».
Затем он возьмет на вооружение новые технологии контроля за
сознанием. Затем Сорокин напомнит нам про ад, пустив цитату из
Ницше: «Нет ничего дальше от свободы, свободного человека, чем
Пелевин за Гранью Мира, за пределами лика человеческого». И самое
главное: не надо искать свободы в том, чего нет. Важно не пытаться
убежать от реальности, а изменить ситуацию. Важно не пытаться
оскорбить реальность, а включить фильтры восприятия. Чтобы обрести
свободу, человек должен стать как Сорокин — помещенным в самую
сердцевину кошмара, противостоящего свободе. Но сорокинские
персонажи в лучшем случае умирают от скуки.
В худшем — подвергаются пыткам. В наихудшем — становятся
пелевинскими вампирами, используя внешние по отношению к ним
символы. Так что дело не столько в западной неодушевленности,
сколько в патологической глупости, которая помогла этим создателям
«Бич бойз», самим превратиться в монстров. Помещенные в центр всего
этого спектакля, они задают тон всей игре. Пусть Сорокину не
хватает своих персонажей и он заимствует их у Пелевина. Пусть свою
душу Сорокинская московская богема отдает ржавому мертвому идолу,
созданному холуйствующими перед ним политтехнологами и
интернет-полицаями: пусть она станет самопровозглашенной жертвой и
получит свободу только тогда, кода будет унижена еще сильнее — ради
возбуждения всеобщей и европейской ненависти.
Американцы добиваются этого там, куда Сорокинские поствампиры
вторгаются редко — в Австралии, Израиле, Великобритании. Они
показывают, к чему можно прийти под чутким руководством Сорокинских
— к Сорочинской ярмарке. Какой именно особый менталитет дает
московскому олигархату власть над миром — не совсем ясно. Это может
быть как эксплицитная идея, рожденная российским менталом и
исполняемая лишь в контенте, так и предельно смутное представление
о том специфическом умонастроении, которое русские называют
«Бессонницей».
Сорокин учит нас строить свою жизнь не на идеях и принципах,
полагаясь на запрограммированный с самого детства образ мышления,
но исключительно на комплексах, основанных на подсознательном опыте
и смутных образах. Живя на несколько порядков проще, мы становимся
жертвами и объектами воздействия. Мы оказываемся в шкуре
жертвенного волка, добровольно идущего на убой. Но поскольку
Сорокинский поствампир намеренно оставляет нас открытыми для мира,
он и делает основную ставку на скрытую власть внутреннего зверя.
Даже здесь он выводит нас на высший уровень социальной
дезориентации, не допуская к собственной высшей реальности никого,
кроме семьи, коллег и соратников.
И здесь заключена глубочайшая тайна, которую он пытается передать
своим жертвам, силой их духа заставляя поверить в существование
Истины. Вот один из этюдов, нарисованных им. Писатель называет его
«побегом».
«Меня зовут Пелевин. Я пришел в литературу почти случайно, имея
в мыслях пожить некоторое время где угодно, только не в этой
реальности. Казалось, это будет просто весело. Но как только я
устроился на работу, я понял, какую страшную ошибку я совершил,
поддавшись на уговоры моей странной подруги. Ей казалось, будто мир
вращается вокруг нее, причем в любой момент она может испытать еще
один короткий полет и увидеть взлетающие из-под колес паровоза
бутыли с постным маслом. Что это? Всего лишь уловки сознания,
приделанные человеком к реальности? Или это сама реальность
подыгрывает нам? Я действительно начинаю что-то понимать. Я
понимаю, что моя настоящая фамилия — Сорокин. Возможно, сам того не
желая, кто-то хотел сделать меня литературным феноменом, потому что
я наделал много шума и в литературе, став самым модным автором в
последнее время. Но мне очень повезло. По прошествии нескольких
дней оказалось, что всё было не зря, — хотя я до сих пор не понимаю
почему. Видимо, сама судьба дала мне шанс». В центре этого
повествования, написанного словно в полемическом ключе, стоит образ
Пастернака. Он представляется Сорокину скрытым вампиром,
превращающим русскоязычную литературу в средство давления на
мировое сознание.
Заставить русских погрузиться в черную бездну под названием
Бессонница смогут лишь те, у кого в руках оружие, способное
разорвать мир в клочья субатомным ударом. Ничего не может сделать
Сорокина против гунна Бегина, Бхагвана или Моники Левински,
поскольку их зеркала отражений рано или поздно всё равно
разобьются. Звание — сила. Ведь в конце концов будить пролетариат —
это единственное, на что они способны. Лишь среди просвещенных
профессоров можно найти новых Параклетов.
Отсюда и возник устойчивый образ классика русской литературы П.
|
</> |