ЕСЛИ ГОРА НЕ ИДЕТ К: КИНЖАЛЬЩИКИ (1)

putnik1 — 08.10.2011


С началом Второй Мировой войны очень многое изменилось. Расклады поменялись радикально, а если что и осталось неизменным, так это упорная слепота «демократических стран» к положению евреев там, куда приходили немцы. Откровенно говоря, лично я полагаю, что гибель как можно большего количества евреев была одним из пунктов глобальной программы англосаксов, но это вопрос столь конспирологичен, что здесь ему не место. В Палестине же перемены были очевидны.

Прежде всего, притихли, - а после вступления Ирака в войну на стороне Оси, его быстрого поражения и жесточайшей расправы, совсем успокоились, - арабы. Их симпатии к Гитлеру никуда не делись. Напротив, по мере появление слухов о расправах с европейскими евреями (источником ненавистной эмиграции), укреплялись. Но восточные люди предпочитали выжидать, чтобы не прошляпить. Даже в период наступления Роммеля, немцы, ожидавшие восстания в Египте, которое было им обещано, так его и не дождались. Единственным серьезным арабским лидером, открыто вставшим на сторону Рейха и призывавшим арабов к оружию, стал, как известно, Амин Аль-Хусейни, - но ему, эмигранту, да еще участнику войны в Ираке, терять было нечего, а в Берлине он, оказав немалую помощь в формировании корпуса СС «Ханджар» (из мусульман Боснии) нашел полное понимание. Вплоть до обещания помощи в очистке Палестины не только от англичан, но и от «нехорошего народа». Иными словами, роман наци и сионистов, завершился полностью и окончательно. Хотя, если совсем уж точно, разрыв произошел гораздо раньше появления муфтия в Берлине, - и точкой разлома, безусловно, следует считать известное письмо Хаима Вейцмана, опубликованное в лондонской «Таймс» 6 сентября 1939 года. «В эти дни тяжелейшего кризиса, - писал формальный глава сионистов, - сознание того, что евреи обязаны внести свой вклад в защиту священных ценностей, побуждает меня написать это письмо. Я хочу подтвердить со всей однозначностью заявления, которые мы с моими коллегами делали в течение последних месяцев и особенно в последнюю неделю, о том, что евреи “поддерживают Великобританию и будут сражаться на стороне демократий”».

Вот тут не обойтись без небольшого, но важного отступления. Ни для кого не секрет, что этот документ впоследствии стал основанием для утверждений о том, что «Вейцман объявил войну Германии от имени всех евреев мира ещё до нападения Германии на Польшу». То есть, - и этим письмом, и еще чуть раньше, заявлением ВСО от 21 августа 1939 года, - сделал евреев воюющей стороной, а поскольку они не подписывали никаких конвенций, отношение к ним в лагерях военнопленных не могло быть щадящим. Данный тезис вовсю обыгрывают и вполне (на мой взгляд) респектабельные историки-ревизионисты типа Дэвида Ирвинга, и политические публицисты вроде Исраэля Шамира, и, ясен пень, разнообразные сетевые озабоченные. На мой взгляд, этот тезис не соответствует истине, и потому, отставив в сторону общий принцип («Больше фактов, меньше трактовок»), считаю необходимым разобраться.

Во-первых, что бы ни сказал Вейцман, он мог говорить и говорил это отнюдь не от имени «всех евреев мира», а только от лица одной, пусть и влиятельной, общественной организации. Иными словами, даже будь все так, как утверждают ревизионисты, под раздачу должны были попасть только сионистские общины в странах, захваченных Рейхом. Противники сионизма (те же ортодоксы, например) при этом однозначно оставались в стороне, а уж евреи СССР, - где сионистских ячеек вообще не было, а количество подпольных сионистов в это время стремилось к нулю, - и вообще, по логике, оставались вне разборок. Гитлеровцы, однако, гребли всех под чистую.

Во-вторых, если обратить внимание на внутренние кавычки в тексте, становится ясно, что Вейцман не бежит впереди паровоза. Он отвечает кому-то, выразившему уверенность в том, что еврейские организации займут в конфликте правильную, британскую сторону, подтверждая, что да, займут. Понятно, и кому адресован ответ – премьеру Чемберлену, за два дня до того высказавшему такую идею. И дело тут даже не в Вейцмане, в самом деле (по убеждениям), марионетки Лондона, к тому же тесно связанного с МИ-5. Будь он даже намного меньшим англофилом, никакого иного ответа быть не могло. Просто потому, что Вейцман и возглавляемая им организация была слишком тесно связана с Великобританией (при всех оттенках, бывшей все-таки гарантом исполнения Декларации Бальфура). А следовательно, когда конфликт вошел в военную фазу и пришлось выбирать, никакого выбора у сионистов не было (ссылки на предыдущее сотрудничество с нацистами здесь не проходят, поскольку это сотрудничество было не политическим, а тактическим, сугубо в рамках реализации нужно обеим сторонам эмиграции).

И, наконец, в-третьих, сами нацисты такую точку зрения отнюдь не разделяли. Я уже писал о том, что еще летом 1941, - то есть, почти через после письма Вейцмана, - они активно решали, как все-таки поступить с евреями, разрабатывая план «Мадагаскар». И нигде, ни в одном документе и ни в одной речи, по сей день не найдено даже намека на то, что они, в связи с письмом Вейцмана, считали евреев «воюющей стороной».

Это логика. Только логика, и ничего больше. Я, безусловно, понимаю м-ра Ирвинга: он, как ученый, предлагает (кстати, достаточно аккуратно) тему для размышлений, именно к логике и взывая. Я понимаю г-на Шамира: он, как политический публицист, внедряет в массовое сознание некую идеологему, в связи с чем, логика не является приоритетом. Я понимаю даже сетевых озабоченных: у них мозги устроены на особый, логике не конгруэнтный манер. Но в своих рассуждениях изъяна не вижу, в связи с чем, пока не обнаружены документы, их опровергающие, считаю их единственно верными.

Возвращаясь же к событиям в Палестине, повторю, что, хотя война ее почти не затронула, - разве что французские самолеты (Франция, не забудем, была членом Оси), слегка побомбили Тель-Авив. – а со стороны арабов угроз не намечалось, покоя, тем не менее, не было. Да и не могло быть. Еврейское Агентство следовало указаниям из Лондона, но слухи о творящемся в Европе просачивались все гуще. Ишув, хоть, в целом, и доверявший своему руководству, понемногу начинал волноваться. Обиды на англичан копились, и в такой ситуации вполне закономерно возрастала роль «ревизионистов», примиренчества не признававших, а их влияние, ранее очень ограниченное, понемногу начинало укрепляться.

В общем, для пламенных революционеров, переполненных сознанием своей высокой миссии, - будь то хоть якобинцы, хоть большевики, хоть еще кто, - моральных ограничений в борьбе нет, им и своя-то жизнь копейка, а уж вражеская, так и тем паче. Ранние сионисты были ягодками с того же поля, мало чем, ежели оно казалось целесообразным, брезгуя. Не шарахались и от террора. Для не желавших платить взносы на общину, всегда находились убедительные аргументы. А в 1924-м, когда стало ясно, что некий Яков де Хаан, ученый и журналист, считавшийся «министром иностранных дел» религиозного, «старого» ишува и убежденный враг сионизма, полагавший, что дело евреев молиться, а не лезть в политику, обижая арабов, своими связями в европейских столицах, очень мешал Еврейскому Агенству, - его просто грохнули. И приказ на устранение дали отнюдь не радикалы-ревизионисты», а приличные люди, профсоюзные вожаки. Однако для лидеров Еврейского Агентства такие эксцессы были все же крайностями, а вот радикалы, считавшие себя новой инкарнацией древних сикариев («кинжальщиков»), свято исповедовали принцип, много позже сформулированный Анатолием Рыбаковым – «Нет человека, нет проблемы».

Свои градации были, конечно, и среди них. Скажем, уже известный нам Авраам (Яир) Штерн был «бесом» в крайнем, «нечаевском» понимании. «Я знаю, многие укажут на темные стороны в нашей сущности, Они отметят моральные дефекты и интриги ...по ходу нашего движения к цели. Все это верно. Мы повторяем и подчеркиваем: если имморализм, обман и мистификация, проституирование наших сестер и жен, использование самых презренных средств приблизит нас к цели — мы пойдем на все это!!!», - согласитесь, такая идеология, особенно в совокупности с обилием восклицательных знаков, любого вменяемого человека как-то настораживает. Но Штерн, восстановивший против себя весь ишув, погиб в 1942-м, весь актив его группы угодил в лагеря, и организация на какое-то время перестала существовать. А в сентябре того же года, возродившись после побега ближайших друзей покойного Яина, Ицхака Езерницкого-Шамира и Элияху Гилади, была уже не совсем той, что раньше.

Теперь ярких лидеров не было, да и не предполагалось: «вождизма» парни опасались, а потому руководство боевой группой стало коллегиальным, и таковым оставалось до самого конца. На «триумфе воли» времен Яира была поставлена жирная точка. Понимая, что быть изгоями невозможно, новые лидеры ЛЕХИ сделали все, что могли, чтобы заслужить симпатии ишува. Теперь они принимали всех, - левых, правых, религиозных, светских, «ханаанитов» (порвавших с европейством), - лишь готов был драться, а главным врагом признавал не арабов, а британцев, - свою борьбу ребята всерьез считали войной коренного народа против колонизаторов, которых не признавали настолько, что даже в суде, под угрозой петли, отказывались от защиты.

« Они, разумеется, не превратились в ангелочков, - чтобы добыть деньги на борьбу, годились и грабежи, и разбой (однажды боевики ЛЕХИ ограбили поезд, который вез зарплату рабочим, в другой раз "взяли" бриллианты на 38 тысяч фунтов. Изредка во время акций гибли и мирные люди, в основном, евреи. И все же им прощалось. Новый» ЛЕХИ довольно быстро заработали репутацию «горячих, но правильных ребят», их теперь было гораздо больше, чем при недоверчивом Штерне, и лидеры держали их в строгом ошейнике. Если же возникало хотя бы малейшее подозрение, что кто-то предпочитает «думать сердцем», разбирались, невзирая на личности. Скажем, когда тот же Гилади, считавшийся одним из самых жестоких и буйных, вопреки запрету организации, задумал «очистить арену» и «стереть в пыль раболепное старое руководство» (то есть, верхушку социал-сионистов), он был убит, даже не успев приступить к делу, - по приказу своего лучшего друга Шамира, разрешившего даже нарушить обязательное правило ЛЕХИ: никогда не стрелять в спину. «Эли был супермен, - объяснил позже один из исполнителей, Арье Коцер. – Если бы на него напали лицом к лицу, он перебил бы всех». Ну и совершенно изящный, окончательный штрих: после убийства Гилади, незадолго до смерти женившегося, друг Ицхак, порвав с невестой, которую очень любил, женился на вдове, а дочь назвал Гиладой.

ЛЕХИ, однако, это все-таки всего лишь ЛЕХИ. Продукт двойного распада. Они и в лучшие годы были маргиналами, и популярность их была серьезной лишь по сравнению со временами Яира, когда их не любил никто. Совсем иное дело – «Иргун». Тоже радикалы, но респектабельные, с отсветом харизмы Жаботинского. Сам Владимир Евгеньевич к тому времени уже ушел из жизни, но завещание его организация исполняла честно: «ревизионисты» объявили перемирие, отложив «решительную битву» с англичанами до победы над Гитлером. Более того, активно помогали британцам за пределами Палестины (преемник Лидера, Давид Разиэль, погиб, проводя по заданию англичан боевую операцию в Ираке). Однако, затем к рулю пришел молодой и энергичный Менахем Бегин, прибывший в Палестину в составе армии Андерса, - и новая метла была жестче некуда.

По всем отзывам, милый, интеллигентный человек, полная противоположность не шибко грамотному «кровавому карлику» (Шамир на такое даже не обижался, ибо и то, и другое было правдой), но в плане фанатизма совершенно ему не уступавший, а то и превосходивший. Жаботинского, любимого учителя, энергичного парня отметившего и выдвинувшего, он обожал, но даже его иногда пугал своим радикализмом, чуть ли не обвиняя в «соглашательстве», - и теперь, став главой «ревизионистов», сразу определил новую стратегию организации. Война с гитлеровцами по-прежнему оставалась приоритетом, всем членам «Иргун», находящимся вне Палестины, рекомендовалось помогать союзникам всеми силами, - короче, никакой «штерновщины», - однако, наряду с этим, на территории Палестины Бегин провозгласил «восстание» против еще одного врага - «преступной нацистской британской оккупационной армии». Англичан он вообще, судя по всему, не любил вдвойне: во-первых, за ограничения въезда евреев в Святую Землю, а во-вторых, за «предательство», совершенное в 1939-м в отношении Польши. К Польше он вообще относился трепетно, однажды даже выразившись в том смысле, что «не родись я евреем, я хотел бы родиться поляком или не рождаться вовсе». Что до комплексов по поводу методов борьбы, ими новый глава «Иргун» не страдал в принципе, напротив, гордился ими – много позже, в одном из интервью, когда его сравнили с Арафатом (когда лидера ООП еще считали террористом), он, уже премьер-министр, парировал: «Чушь! Это я террорист, а он — бандит!».

Авторитет в ишуве у него был высок даже заочно, а теперь и подавно – в отличие от местечкового плебея Шамира сотоварищи, личность (эстет, лингвист, джентльмен) была яркая, привлекательная, умевшая блеснуть, так что «Иргун» быстро пополнялся новыми кадрами, а операции его, хотя много менее кровавые, нежели действия ЛЕХИ, выглядели куда солиднее. Вместо индивидуального отстрела, хлопцы Бегина били по узловым точкам, тоже щадя арабов, но крайне досаждая британцам. После атаки на радиостанцию в Рамалле, уничтожение стратегически важного нефтепровода и разгрома нескольких полицейских участков, власти даже назначили за его голову награду в 10 тысяч фунтов, - честь, которой ранее не удостаивался даже Штерн, не говоря о Шамире и прочих «кинжальщиках». И чем больше известий о судьбе евреев Европы доходило до Святой земли, тем более жестко действовал «Иргун», обвиняя англичан в пособничестве нацистам, «окончательно решавшим» еврейский вопрос.

Последовательность, бесстрашие и жесткий упор (тут Бегин жестко продолжал линию покойного Лидера) на «демократические либеральные национальные ценности» привлекали многих. На сторону «ревизионистов» началасклоняться даже немалая часть левых, опоры Еврейского Агенства. Наследник Жаботинского становился центром политического притяжения, еще чуть-чуть, и в рамках общины могли пойти разговоры о хотя бы частичном, но все же перераспределении властных полномочий, и это очень беспокоило руководство ишува, никого, кроме себя, у власти в будущем государстве не видевшее, и никаким иным, кроме социалистического, это государство не представлявшее. Несколько раз с главой «Иргуна» пытались поговорить, что называется, «по-людски», предлагая оставить в покое англичан и заключить союз, а взамен обещая разные вкусности, - но тщетно: в отличие от профессиональных политиков, Бегин был абсолютно неподкупен. Отвечая же на упреки типа «как можно бить в спину англичанам, сражающимся с Гитлером?», он пояснял, что в рядах союзников воюет достаточно «иргуновцев», а кроме того, союзники так и так победят, главная же задача евреев – по возможности, не убивая, доказать, что они реальная сила, шутить с которой не стоит.

Безусловно, «Иргун», как ни крути, был мощнее, авторитетнее, популярнее ЛЕХИ, с которыми поддерживал контакты, иногда даже совместно действуя, а в смысле активности никак им не уступал. Его операции следовали одна за другой, его удары наносили серьезный ущерб, а его ряды, несмотря на аресты, суды, тяжелейшие приговоры и пытки (раньше англичане в отношении евреев их не практиковали), не редели, а совсем наоборот.  И тем не менее, самую громкую акцию этого периода учинили все-таки парни Шамира. 6 ноября 1944 года в Каире двумя молоденькими боевиками, Эли Хакимом и Эли Бейт-Цури, был застрелен Уолтер Гиннес, лорд Мойн, министр по делам Ближнего Востока, а до того министр колоний. При этом убийцы, имея полную возможность бежать с боем, предпочли попасть в плен, но не стрелять в полицейских, которые «ни в чем не виноваты», получили вполне заслуженный смертный приговор и пошли на эшафот, своим поведением на суде заслужив удивленный восторг даже египетской прессы. В принципе, убийство было предсказуемо: лорд Мойн по праву слыл одним из самых последовательных противников сионизма и всячески (а возможностей у него было много) противился реализации Декларации Бальфура, будучи твердо убежден в том, что как пояснял он в Палате Лордов «эти евреи - не потомки и не древних евреев, и не имеют прав на Святую землю, принадлежащую только арабам». Вместе с тем, признавая, что евреям «национальный дом» все-таки нужен, а в Европе им делать нечего, он предлагал обустроить этот самый дом где-нибудь в Африке, хотя бы даже и на Мадагаскаре.

Арабы его, естественно, обожали, а лидеры ишува, тоже естественно, объявили «безжалостным врагом независимости евреев». И тем не менее, акция была чересчур уж броская. Одно дело – рядовой томми, тем более, даже не убитый (и люди Шамира, и люди Бегина, когда речь шла о «простых парнях», старались стрелять по ногам), и совсем иное – обнуление одного из столпов британского истеблишмента. Еврейский Комитет был в полном шоке, и не только он. Вейцман заявил, что «известие об этом преступлении потрясла меня больше, что весть о гибели сына» (пилота британских ВВС), - но это понятно, его и в своем кругу считали английской маронеткой. Бен-Гурион призвал все еврейское население Палестины «с корнем вырвать из своей среды членов этой разрушительной банды, не давать им убежища, не поддаваться на их угрозы и оказывать властям помощь для уничтожения этой банды». Но и это ясно: до исхода войны он твердо ориентировался на англичан, считая, что только они смогу "сделать" государство. Однако случившееся поразило даже Бегина – «Иргун» официально осудил «каирскую трагедию, которой не должно было быть». Но было уже поздно: своими действиями ЛЕХИ дали Еврейскому Комитету повод нанести удар по слишком усилившимся «ревизионистам», среди которых главной целью был отнюдь не Шамир. От имени ишува на «отщепенцев» была объявлена тотальная охота – знаменитая операция «Сезон».

«Только политические соображения, - писал впоследствии один из самых восторженных историков социал-сионизма, - заставили лидеров Агентства выступить против террористов: эти диссиденты могли нанести тяжелый, а возможно, и непоправимый ущерб сионистской политике. Террористы отказывались подчиняться внутренней дисциплине и пытались навязывать свои правила выборному руководству ишува; в таких условиях сионисты не могли проводить эффективную внешнюю политику». Однако в реале выглядело все куда гаже: мало того, что англичанами передали всю информации на членов «Иргун» (ЛЕХИ, которые, собственно, и были виноваты, шли под раздачу по остаточному принципу) – начались еще и «изъятия». По всей Палестине ребята из ударных отрядов «Хаганы» вырвались в дома, похищали конкурентов и увозили их в отдаленные кибуцы, где допрашивали, избивали, а затем либо передавали англичанами, или, если те считались «особо опасными» (для социалистов), оставляли гнить в наспех оборудованных зинданах. Один из похищенных, Едидия Сигал, был даже убит, а самого «особо опасного»  – Якова Твина, шефа разведки «Иргун», вообще полгода держали в яме, зверскими пытками вынуждая сдать Бегина. Жестокость изумляла. Мало кто понимал, что идет, по сути, борьба за власть, в которой сантиментам не место. К тому же, молодежь, составлявшая костяк «Хаганы», в основном, выросла в кибуцах, под влиянием наставников, для которых все, кроме социалистов, были чем-то худшим, чем для самого радикального ортодокса пресловутые «гои».

В целом, по итогам «Сезона» в руках англичан оказалось более 800 активистов «Иргуна», осужденных на ссылку в Эритрею, сотни лишились работы, были выгнаны из институтов. Силы «ревизионистов» были изрядно подорваны, позиции официального руководства ишува, наоборот, укрепились, - но моральные издержки оказались непомерно высоки. Тем более, что под шумок, - что-то скрыть в маленьком обществе, где все всех знали, было нереально, - сводились не только политические, но и личные счеты (в операции задействовали только добровольцев, поэтому на маленькие слабости начальство смотрело сквозь пальцы). Изумлялись даже англичане, которым, по идее, происходящее было очень на руку. «К сожалению, - докладывал министру колоний верховный комиссар Палестины, - в списки Еврейского агентства включено много людей, не принимавших участия в террористических акциях, но не согласных с политикой Агентства. Это существенно затрудняет работу полиции по отделению зерен от плевел». Общественность вообще стояла на ушах, открыто протестуя против «похищения детей народа из их домов, семей, лишения их свободы», и даже лидер палестинских пацифистов, известнейший философ Хуго Бергман, левак из леваков, всей душой ненавидевший подпольщиков, заявил, что «Киднеппинг — это могила демократии, смертный приговор всему тому, что нам дорого в ишуве». Больше того, возмущены были и военные. Добровольцам-«сезонникам» не подавали руки, офицеры «Хаганы» начали отказываться участвовать в «подлости», и в марте 1945, когда стало ясно, что силы самообороны вот-вот выйдут из-под контроля, Еврейское Агентство распорядилось, наконец, свернуть операцию.

Собственно, в те месяцы ишув, впервые в истории, стоял на грани полноценной гражданской войны, куда ближе к ней, чем годом ранее. Численно и в смысле вооружения «Иргун» был, конечно, много слабее «Хаганы», но, получи его бойцы приказ, могло возникнуть очень много хлопот, если не на уровне крупных операция, то, во всяком случае, на индивидуальном плане. Сохранилась даже запись беседы Натана Елин-Мора, одного из лидеров ЛЕХИ с командиром «Хаганы» Эли Голомбом, где крайне прозрачно звучит намек на возможные ответные удары персонально по «первым лицам», ответственным за «Сезон». Своими жизнями «первые лица» дорожили, операции в какой-то момент были заморожены, однако Бегин был человеком особого склада, - именно в этот момент он обратился к членам «Иргуна» с приказом, а к членам ЛЕХИ, которым приказывать не мог, с просьбой не отвечать злом на зло. «Не поднимайте руки, не ведите вооруженной борьбы против этой молодежи, - призывал он. - Они наши братья. Их одурманивают и подстрекают подлецы. Но да не будет братоубийственной войны». К просьбе лидера прислушались, стрельбу не открыл никто, - когда их приходили забирать, «ревизионисты» сдавались без сопротивления, - репутация Бегина в ишуве выросла еще больше, но удар по оппонентам социалистов был нанесен неслабый, а это для руководства Еврейского Агентства (насчет англичан и речи нет) было главнее всего.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив