«Если бы не война, как круто мы бы все изменили»

^{Алик Сардарян. Фото: Евгений Фельдман/ «Новая газета»}

Мы говорим с Аликом Сардаряном в общежитии медроты Нацгвардии Украины в Артемовске. В соседних комнатах спят вернувшиеся из Дебальцева бойцы. После выездов туда, на отсеченный с трех сторон плацдарм, во дворе госпиталя — это соседнее с общежитием здание — они радуются «второму дню рождения» и обнимают друг друга. На следующий день после нашего разговора (3 февраля) Алик впервые уедет на передовую в составе медицинского отряда — и окажется заперт под Дебальцевом. Сегодня стало известно, что медроте все-таки удалось вырваться из Дебальцево на украинскую сторону.

Мы говорим о событиях прошедшего года — о революции на Майдане, студентах, продавивших реформу образования, пытках украинских активистов на крымских блокпостах и войне в Донбассе, куда вместе с Аликом уехали и его родители.

Майдан

— До Майдана я учился в магистратуре в Варшаве, хотел поступать на режиссуру. Полгода проучился. Майдан начался, и я поехал, сначала съездил просто посмотреть. Потусовался, съездил к Межигорью — вроде все спокойно было. Я решил возвращаться, доучиваться. Уехал обратно, прошло дней десять — и началось на Грушевского. Я приехал снова.

— Ты жил прямо на Майдане?

— Да, я тогда поссорился с отцом по этому поводу: он Майдан поддерживал, но считал, что мне надо доучиться. Когда захватили Укрдом (Украинский дом на Европейской площади. — Е. Ф.), переселились туда. А там была студенческая ассамблея — такие крутые! Я от военщины никогда не тащился, а тут чисто интеллектуальная работа была.

— Чем занималась ассамблея?

— Это были ребята из разных украинских вузов, которые поднимали студентов на протест. Главная задача была — организовать студенческий страйк (забастовку. — Е. Ф.). Потом мы участвовали в бойкоте товаров провластных олигархов, митинговали под министерством образования. Параллельно вели работу по подготовке реформы образования: там была группа людей, которые чуть ли не с 2010 года работали над ее идеями. Практически вся ассамблея была левых взглядов.

^{Столкновения на Грушевского. Фото: Евгений Фельдман/ «Новая газета»}

— Тебя не смущало, что на Майдане был скорее националистический протест?

— Я его так не воспринимал. Это был прежде всего гражданский протест. У меня было несколько конфликтов с националистически настроенными ребятами, но сразу звучали фразы: мол, одно дело делаем. Да, вся эта мишура с вышиванками — это в умеренных количествах даже прикольно было. Но я не чувствовал глубокого националистического подтекста. На Майдане всем находилась работа. И левые, и правые пытались проталкивать свои идеи, делали кинопоказы в Укрдоме. «Открытый университет» — была тоже такая движуха на Майдане — мог устроить лекцию под названием «Этногенетика украинца». У нас один парень, левак из леваков, по первому образованию биолог, он, когда увидел эту хрень, начал просто рвать и метать.

А потом было 18 февраля. Мы на пересечении Институтской и Шелковичной неплохо подрались с ментами. Нельзя сказать, что на Майдане дралась только самооборона. Вон из Мистецкой сотни — где одни художники и музыканты — трое раненых было, со сломанными ногами и пробитой головой.

Потом было 20-е число, мой первый опыт работы в качестве парамедика. 19-го под вечер мы пришли на Майдан с братом и мамой, поделали «коктейли», шины побросали немножко. Брат решил остаться на Майдане до утра и прийти утром в университет. А мы с мамой решили помочь в госпитале на Костельной.

^{Врачи Майдана в походном госпитале, развернутом в Михайловском монастыре. Фото: Евгений Фельдман/ «Новая газета»}

— У тебя медобразования не было?

— Нет, никакого. А у мамы — военная кафедра, она военная медсестра. Но вообще-то она преподаватель испанского, а по второму образованию — юрист. В 7 утра меня зовут — стреляют! Мы схватили, что было, и побежали. Забежали в гостиницу «Украина», там уже первые десять тел лежали. Носилок не было, использовали какие-то одеяла. До вечера я людей перевязывал, глаза промывал… На следующий день — примерно то же самое. А в ночь, когда милиция вдруг отошла с позиций, я как раз в госпитале был. Пошел смотреть, что происходит. Возвращаюсь, а мне говорят: «У нас теперь движуха в министерстве образования!» Там все культурно прошло — при нас же опечатывали все кабинеты. Нам это даже на руку было: одним из наших требований был аудит деятельности министерства за последние годы.

Мы все вместе сидели и работали над этими реформами. Принцип консенсуса — все должны согласиться или решение не будет принято — это ад. Круто, но очень сложно.

— Неужели получалось о чем-то реально договориться?

— У нас было пять основных требований: отставка министра и первого зама, расследование репрессий по отношению к студентам, принятие законопроекта о высшем образовании. Мы к нему выработали 43 поправки, по сути, дорожную карту. На следующий день после назначения министр пришел к нам и сказал: у вас, конечно, классные требования, но многие из них нереально же выполнить. В общем, мы ему поставили ультиматум: или он выполняет все, что обещал выполнить до назначения, или хрен он попадет в свой кабинет.

Все пять требований были выполнены, сейчас потихоньку принимают поправки.

Крым

— Я решил поехать в Крым — поснимать происходящее. С тамошними студенческими активистами дистанционно познакомиться было очень тяжело. Теперь я понимаю, почему они так шифровались: похищения, избиения, даже убийства — с проукраинскими активистами там сурово поступали.

Мы с Мартой — как раз в Укрдоме познакомились — взяли камеру и поехали в Севастополь снимать документалку. В Армянске нас сняли с поезда — часть задерживавших была одета в «беркутовскую» форму, часть — в российскую, пиксельную. Смотрят, паспорт украинский, в Майдане участвовал, увидели смс-ки в телефоне. Моя желто-синяя татуировка их очень бесила. Побили немного, отвезли в подвал, побили еще раз. «Когда начал принимать участие в государственном перевороте?» — «В чем? В революции, что ли?». Ба-бах! Они параллельно били и меня, и Марту. Еще ножом резали во время допросов (на руках, ногах и груди Алика видны шрамы. — Е. Ф.)

^{Люди в форме «Беркута» в Крыму. Фото: Евгений Фельдман/ «Новая газета»}

Ну, задают тебе дебильный вопрос. Один из моих любимых: «Какой тип амфетаминов добавляли в чай на Майдане?» Я говорю: «Что?!» И меня тут же сбрасывают со стула, падаю со связанными руками.

Мой польский студенческий им не понравился, начали плести, что я польский шпион и должен сознаться. Я придумал эпическую шпионскую историю с выдуманными паролями, явками, выдуманными людьми, с которыми я должен был встретиться.

История их удовлетворила. Всю ночь к нам прибегали парни с криком: «Это ты, падла, в меня коктейль Молотова на Майдане бросал?» Они все в балаклавах были, и мы между собой смеялись: ну сними маску-то, посмотрим, может, и я, может, и в тебя! Но на самом деле я на Майдане ни разу в человека «молотова» не бросил — только в машины пару раз.

На следующий день, ближе к вечеру, нас отпустили. Отпускали какие-то «афганцы», что ли, — идейные такие. Сказали: «Вас планируют забрать в СБУ в Севастополь, и если вы туда попадете, мы не знаем, что с вами будет. А вы, по ходу, случайно сюда попали». Сказали написать записку, что никаких претензий к персоналу блокпоста не имеем.

Война

— А в середине августа я записался добровольцем. У меня ни военного образования, ни опыта. С папой я примерно в то же время помирился и переехал домой. Когда родители узнали, что я хочу записаться, сказали: «Тогда мы тоже. Мы что, хуже тебя, что ли?» Пошли в Нацгвардию, медкомиссию прошли. Нам сказали: «Мы вам позвоним». А 28 августа был жестокий бой под Коммисаровкой, возле Дебальцева, и в батальоне Кульчицкого были серьезные потери. Надо было их срочно кем-то восполнить, и позвонили нам.

Мама сразу пошла как медик-санитар. Отец служил, еще в Союзе, так что пошел как офицер. Я думал, что меня только поваром возьмут, ругался по этому поводу. Но выяснилось, что буду радиотелефонистом отделения разведки. Хотя фактически я служил не в разведке. Людей, которые так плохо разбираются в оружии и во всех военных штуках, как я, не берут в разведку.

— А учебка была?

— Один день. Тогда же я в первый раз взял в руки автомат. А на следующий день нас с большой группой привезли в Дебальцево. Месяц мы просто дежурили на блокпосту. Проверяешь машины, общаешься с местными, прячешься во время обстрелов… Потом — ротация, нас вернули в Киев.

Папа в тот момент уже проходил переобучение на минометчика. А я прошел медицинские военные курсы. Я совсем не врач, у меня узкие практические знания: как жгут наложить, как из-под обстрела вытащить… Правда, опыта такого пока не было. Вот под аэропортом капельницы научился ставить. Сначала практиковался на старшей группы, а потом уже ставил раненым.

Сейчас мы с мамой служим здесь, в Артемовске, а папа в другом месте. Мы с мамой сейчас в одном звании, что ей очень не нравится. Мы старшие солдаты.

^{Медрота Алика в Артемовске эвакуирует в тыл раненых. Фото: Евгений Фельдман/ «Новая газета»}

— Стоило ли вообще начинать Майдан? Что надо было изменить?

— Сложно сказать. Начинать по-любому стоило, иначе было бы только хуже. Многие предполагали, что Россия нападет на Украину, но мы к этому относились, как к теориям заговора про масонов. Но, даже зная, что Россия так сделает, мы бы все равно Майдан начали. По-другому нельзя было.

Люди с сильной гражданской позицией могут многое. Они могут прогнать Януковича, могут создать маленький коммунистический рай в центре Киева, где все друг другу друзья и помогают безвозмездно. Могут изменить законы. Но они не могут выиграть войну.

— А на личном уровне?

— Я за этот год поучаствовал в куче эпических вещей. Никогда мне не будет стыдно, что я остался в стороне. Я еще раньше думал: вдруг когда-нибудь у меня будут дети, и они спросят: «Папа, а где ты был, когда 18-го с «беркутами» дрались?», а я скажу: «Я в Варшаве сидел». Ну что за дела?

Очень важная вещь — дружба. На Майдане ты за месяц мог познакомиться с таким количеством замечательных людей, которых в обычной жизни за 10 лет не встретишь. Люди буквально плакали: «Мы думали, мы одни такие сумасшедшие, культурным активизмом занимаемся, а оказывается, таких дебилов по всей Украине полно!» Если бы войны не было, я не представляю, насколько круто мы бы все изменили. А так — большая часть этих людей поехала на войну.

^{Товарищи по медроте. Фото: Евгений Фельдман/ «Новая газета»}

— Очевидно, что сейчас вокруг тебя — в Артемовске и вообще в Донбассе — много людей, которые Майдан никак не поддерживали…

— Мне жаль, что они этого не испытали. На Майдане были трагические, были очень противные моменты. Но вчера вечером знакомая показала мне фото с Майдана. Я сидел и думал — как же тогда было круто!.. Холодно, стремно, «беркуты» под боком, «титушки» могут на Подоле побить… Но это лучшие дни моей жизни.

— Если говорить о будущем, чего бы тебе хотелось для Украины, для себя?

— Попытаюсь снова в киношколу поступить. Думаю, я наснимаю здесь достаточно, чтобы сделать короткометражку для экзамена. А для страны… Когда война закончится, «ДНР» и «ЛНР» пропадут, все это снова станет территорией Украины, Крым вернется. Я с трудом представляю, сколько работы понадобится, чтобы головы людей в порядок привести. Люди еще долго будут с промытыми мозгами. Предстоит титанический труд.