Еще раз об успехе и неуспехе.

anlazz — 21.02.2017 Или опять некоторое отступление от выбранной темы…

В прошлой части мы выяснили, что основанием для отказа от выигрышных стратегий послужил высокий уровень их риска, в свою очередь, требующий применения высокого уровня прогнозирования. И что именно этот фактор оказался решающим – поскольку работа с подобными «высокоуровневыми» моделями требовала совершенно иного восприятия мира, нежели то, что, обыкновенно используется в жизни. На самом деле, «первые звоночки» подобного начались еще в период расцвета страны – когда, например, был отменен знаменитый «Сталинский план преобразования природы». Обыкновенно эту отмену целиком «вешают» на Никиту Сергеевича Хрущева: дескать, новый «вождь», по каким-то личным причинам (в качестве которых чаще всего называют «глупость») невзлюбил данный проект. И закрыл его, несмотря на то, что работы в данном направлении велись очень серьезные. Однако данное представление, основанное на признании идеи волюнтаризма, разумеется, вряд ли может быть призвано верным. Тем более, что дураком Хрущев не был – и, в целом, базовые направления, начатые своим предшественником, сохранил.

Впрочем, существуют и иные попытки объяснить прекращение плана. Дескать, он был несовершенен, да и вообще, невозможен, а огромные вложенные в него средства оказались выброшенными на ветер. Разумеется, и в этом случае так же обращаются к идее волюнтаризма – только вместо Хрущева на роль «самодура» выдвигают Сталина. Дескать, захотел «кровавый тиран» увековечить себя в роли властелина мира - и начал подобное нелепое и ненужное строительство. (Собственно, подобный взгляд на любые землеустроительные проекты вообще недавно был господствующим.) Но подобная мысль так же не имеет ничего общего с реальностью.
\
Хотя бы потому, что, несмотря на название, «Сталинский план преобразования природы» разрабатывался вовсе не Сталиным. Его основы были заложены в работах великих ученых Докучаева или Вильямса, а непосредственно разработкой занималось множество инженеров, лесоводов, агрономов и мелиораторов. Собственно, единственная роль Сталина в данном плане состояла в том, что он решился выделить на него средства. (Да и то, учитывая структуру Советской власти, не следует думать, что Иосиф Виссарионович тут мог поступить, как самодержавный монарх – взять и собственноручно бросить миллиарды рублей на полюбившийся проект…)

И, что самое главное, уже в начале реализации плана стало понятным, что его эффективность, как минимум, не уступает задуманной. Даже в первые годы после закладки лесополос стал заметен подъем урожайности, смягчение климата и прочие, абсолютно положительные вещи. Более того, те элементы «Плана», что были реализованы, прекрасно «работают» и сейчас. А высаженный в это время лес вообще оказался способным к самовоспроизводству – и единственное, что ему угрожает, так это хищническая вырубка. Но если при всем этом план был прекращен – то значит, к подобному шагу привели достаточно серьезные основания. Впрочем, если отказаться от пресловутого «волюнтаризма», то можно причины отказа от «Сталинского плана» найти будет несложно. Поскольку уже во время его реализации стало понятно, что сложность данного проекта является предельной для существующей системы. Согласование в единый «организм» огромного количества самых разнообразных технологий – от строительства ГЭС до лесоразведения – в определенный момент оказалось критичным. И «дело» было решено закрыть, ограничившись менее масштабными мелиоративными и землеустроительными проектами.


Впрочем, даже подобное предположение (подкрепленное огромным числом документов, свидетельствующих о реальных трудностях) не сильно проясняет ситуацию. Действительно, почему же тогда большинство других «больших проектов», начиная от освоения космоса и заканчивая созданием Единой Энергосистемы, прекрасно работали? И вот тут-то мы подходим к очень важному моменту. Дело в том, что основной проблемой, приводящей к ограничению размера «проекта», выступает тот факт, что таковые – по крайней мере, в индустриальный период – основывается на высокой степени отчуждения труда. Иначе говоря, чем сложнее производственный процесс, тем сильнее его участники превращаются в некие «функции», заточенные под одну-единственную «технологическую операцию». Причем, это касается не только рабочих – подобное «превращение» касается и управленческого персонала. Причина тут очевидна – поскольку только подобный тип взаимоотношений позволяет работникам эффективно взаимодействовать друг с другом в условиях антагонистических интересов. Иначе говоря, лишь жесткое ограничение полномочий позволяет проекту не развалиться из-за конкуренции между его участниками.

Но это же налагает известные ограничения на его размеры: как известно, количество бюрократических процедур связано с размерами производственной системы экспоненциально. Поэтому при достижении определенного размера компании «весь пар начинает уходить в гудок» - т.е., ничего, кроме бумажной работы, происходить уже не может. Ну, точнее, может – но лишь в рамках поддержания гомеостаза, когда все подсистемы работают самодостаточно, ограничиваясь минимальным взаимодействием друг с другом. Но советские «большие проекты» не были «гомеостазами». Наоборот, они представляли собой активно развивающиеся системы, направленные на глубокое изменение Природы.

Причина подобной «аномалии», состояла в том, что в данном случае, помимо традиционных, отчужденных трудовых отношений (привычных для индустриализма), в подобного рода системах применялся и необычный для всего мира низкоотчужденный труд. То есть, помимо привычной работы в качестве «функции» за зарплату, тут была возможна и работа ради достижения той или иной цели. Причем, стоит понимать, что этот низкоотчужденный труд изначально относился не только к каким-то «отвлеченным» явлениям, вроде космической или ядерной техники. Он был возможен в самых разных областях – к примеру, на подобном «энтузиазме» строили школы или больницы, жилые дома и дороги, электрифицировали страну и создавали новые отрасли. В любом случае, это позволяло значительно снижать количество необходимых «контролирующих» структур, т.е., ограничивало указанный выше рост бюрократии. Ведь в данном случае не требовалось блокировать отрицательное проявление «внутрисистемной» конкуренции – что намного упрощало работу. Иначе говоря, огромное количество задач решалось «на местах» - что, кстати, очень сильно снижало тот самый общий уровень риска, о котором говорилось выше, и который, собственно, и являлся главным тормозом на пути развертывания крупных проектов.


Короче, «советская цивилизация» в этом плане легко «делала» всех своих конкурентов, создавая такой высокий уровень концентрации ресурсов, который позволял решать самые разнообразные задачи. Правда, с одним «но»: в отличие от «классической индустриальной» формы, являющейся универсальной и одинаково подходящей и для создания космической техники, и, скажем, для организации переработки мусора, советские «большие проекты» оказывались зависимыми от «содержания». Поскольку понятно, что низкоотчужденный труд может существовать только в условиях своей привлекательности для работника. Ведь именно последнее, по сути, и выступает основой для подобных трудовых отношений: человек, занимающийся низкоотчужденным трудом, должен был иметь перед собой нужную и интересную для себя цель. Причем, если на начальном этапе данной целью могли выступать довольно простые и обыденные вещи – вроде указанного выше строительства школ и модернизации села – то, по мере развертывания новых, высокотехнологичных отраслей именно последние оказывались в приоритете.

Причина этого изменения состоит в том, что после удовлетворения базовых потребностей – т.е., ликвидации угрозы холода и голода – основным стимулом для работы начинает выступать необходимость творчества. Это, в общем-то, понятно даже буржуазным психологам , что они выражают в знаменитой «пирамиде Маслоу». Но, в отличие от конкурентного общества, где «порог безопасности» - т.е., переход от базовых потребностей к «расширенным» находится очень высоко (из-за угрозы обрушения даже в середине «масловской пирамиды»), в СССР этот порог был довольно низок. Иначе говоря, после того, как человек понимал, что его никто и ничто не сможет превратить в послушного раба (речь идет не только о «прямом» насилии, но и о «принуждении нуждой»), необходимость творческого труда для него становится основной. Вот это, по сути, и сгубило «Сталинский план преобразования природы». Да и вообще, сельское хозяйство - так как открытие в 1950-1960 годы огромного числа «высококогнитивных» проектов неизбежно «перетягивало» туда самые мотивированные кадры. И, если честно, сделать с этим ничего было нельзя.

Кстати, советское руководство в это время, в общем-то, понимало имеющуюся проблему – хотя и не видела ее корней. И оно очень старалось вернуть «фокус внимания» к сельскому хозяйству и иным «традиционным отраслям», оттесненными более современными производствами. По сути, проводимый Хрущевым курс на повышение уровня жизни колхозников основывался именно на осознании этой проблемы.(Да, я знаю, что этот курс провалился – но речь тут не об этом. ) Даже пресловутое «освоение целины», во многом, должно было стать подобным механизмом, вызывающим «когнитивный интерес» к указанной области. Причем, поначалу это даже сработало – молодежь «поехала на Целину». Другое дело, что превратить ее в указанный «большой проект» не получилось. (Но, в общем-то, ожидать чего-то иного при имеющимся уровне понимания проблемы было бы странным. )


В общем, все получилось предсказуемо – уменьшение эффективности или вообще невозможность «больших проектов» по-советски в «непристижных отраслях» привело к тому, что последние оказались «отданы в руки» лицам, мыслящим исключительно в классической индустриальной парадигме. В результате чего тут началось выстраивание «традиционных» схем с высоким уровнем формализма, бюрократии. Что способствовало дальнейшему перетоку наиболее «коммунизированных» граждан из данных мест. И, разумеется, дальнейшей «традиционализации» в совокупности со снижением эффективности. Кстати, подобная практика привела некоторых «сталинистов» даже к идее о том, что уровень «второй индустриализации», происходящей в 1950-1960 годы, был избыточен. Дескать, если бы не создавали такое множество высокотехнологичных отраслей, то отток «лучших кадров» из остальных мест - и, прежде всего, из сельского хозяйства – отсутствовал бы. А значит, проблем с ними не было бы.

Но, разумеется, это – абсолютное отрицание «советского пути», как такового. На самом деле, это стремление «сохранить устойчивость за счет развития» вряд ли может рассматриваться, как оптимум в условиях, когда противник имеет даже не в разы, а на порядок большее количество ресурсов. И значит, переиграть его можно только одним способом – заставив выходить на «свое поле». Т.е., заставив его делать то, что у нас получается гораздо лучше. А лучше получалось у СССР – как это было выше сказано – работа в высокотехнологичных, требующих высоких творческих затрат, отраслях – космической, авиационной, компьютерной и т.д. Тем более, что поднятие на высокий уровень тут создавала потенциальный источник «структурности», который мог бы в будущем вытянуть всю остальную экономику. Иначе говоря, люди, работающие на оборонку, космос, авиацию и т.д., должны были отработать действенные модели применения низкоотчужденного труда, которые можно было применять в иных отраслях.

И до определенного времени подобное происходило – мощная тень научно-технического подъема покрывала всю народное хозяйство – что, скажем, приводило к разработке разного рода систем автоматизации сельскохозяйственного труда. Те же радиоуправляемые трактора или системы «радиопривода» при квадратно-гнездовом севе, выглядели в начале 1960 годов, как недалекое будущее. Или – если взять другую низкотехнологичную область, торговлю – в это же время рассматривалась программа массового внедрения торговых автоматов. Собственно, именно так и шла в свое время «модернизация по советски» - когда из передовых, вытянутых «большими проектами» отраслей, кадры и методы перетекали в менее прогрессивные. Поэтому, несмотря на огромную разницу в структурности, советское общество было стабильным. Правда, стабильным динамически – когда после решения одной проблемы переходить приходилось к решению другой. В том числе, и вызванной первым решением. Но и награда за подобную динамическую стабильность была огромной – невиданный ранее рост, невзирая ни на какие трудности.


Однако в указанном случае все пошло по другому. «Радиотрактора» остались в прошлом – и уже в 1980 годах советские граждане с придыханием рассказывали о «синхронно-управляемой» сельхозтехнике в Канаде. А торговые автоматы смогли занять лишь нишу продажи газированной воды да свежих газет. Причем, что интересно – чем дальше, тем меньше становилась их доля: к примеру, те же газетные автоматы к концу 1980 годов практически исчезли, да и «живые» продавцы газировки в это время снова стали появляться на улице. Почему –догадаться нетрудно. Однако все частные проблемы – вроде сопротивления работников торговли автоматизации – на самом деле ничего не значат по сравнению с главным. С тем, что указанный «перенос структурности» не сработал в той ситуации, которая сложилась в советском обществе ко второй половине 1960 годов.

Причина была банальной – а именно, вместо прежних методов «динамической стабилизации» было решено переходить к «статической». Советское общество, наконец-то, обрело некий «жирок», запас ресурсов для того, чтобы попытаться построить «нормальное общество». С четко установленной структурой, с более-менее распределенными полномочиями и т.д. и т.п. Т.е., оно должно было стать «нормальным», перестав быть «мобилизационным» - то есть необычным, непривычно выглядевшим по сравнению со всем, что было когда-то известно. Надо сказать, что это естественное стремление – по крайней мере, для человека индустриального мира: свести имеющееся к привычному. И даже сейчас многие, рассматривая СССР и порой соглашаясь с его определенными плюсами, очень часто повторяют, как мантру, известную фразу: беда была в том, что страна не смогла выйти из «мобилизационного» состояния. При этом почему-то считая, что это надо было обязательно сделать. Хотя именно в период этой пресловутой «мобилизации» и были решены все стоящие перед СССР проблемы – начиная от создания «непробиваемой» системы обороны и заканчивая обеспечением граждан комфортабельным жильем. Что же еще нужно было?

И вот тут то мы и подходим к ключевому моменту во всей советской, да и постсоветской истории. Если бы удалось осознать, что советский опыт 1920-1950 годов является опытом не просто выживания в тяжелых условиях, а воротами в новый этап человеческого развития, то вероятность дальнейшего советского успеха была бы очень велика. И никакое противодействие номенклатуры этому помешать бы не могло. Скорее наоборот – через некоторое время мы вообще бы забыли о том, что этот «слой» когда-то был. Поскольку его реальная власть была довольно слабая, и вряд ли могла бы выдержать даже небольшой нажим. (Как не выдержала она в 1991 году. То, что большая часть номенклатурщиков стала капиталистами – к этому отношение не имеет: сам слой-то проиграл и распался.) Однако этого не произошло – и вместо дальнейшего построения коммунистического общества был заявлен некий «кадавр» - в виде «развитого социализма». То есть, того самого варианта «немобилизационного СССР», о непостроении которого так страдают некоторые наши современники.


С этого момента судьба страны оказалась предопределена. Но одновременно с этим оказалась и предопределена судьба населяющих ее людей. Которым, несмотря на то, что удалось пережить распад СССР, так и не удалось выйти хоть на какой-то «участок восхождения». И которые продолжают и дальше падать вниз – впрочем, вместе со всем миром. Такая вот плата за «покой и стабильность», воспринятые как норма….Впрочем, тут самое время вернуться немного назад и посмотреть: почему же случилось подобное. Откуда взялось это самое стремление к «покою». Именно об этом и будет сказано в следующей части…

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив