двадцатое ноября
m_ignatieva — 20.11.2010Сегодня исполняется 35 лет со дня смерти генералиссимуса Франко. Это был, пожалуй, самый симпатичный диктатор века: 1. Ухитрился обмануть Гитлера и поддерживал нейтралитет в войне (с лукавой уступкой в виде отправки "Голубой дивизии" и поставки голубого же вольфрама Германии) 2. Покончил с хаосом и разрухой (испанское экономическое чудо отнюдь не связано со вступлением Испании в ЕЭС, а началось с конца 50-х) 3. Потушил красное безумие (анархистский мятеж, расстрел землевладельцев, варварство в монастырях – от разрушения исторических ценностей до убийств церковнослужителей и изнасилований монахинь) 4. Закрывал глаза на нелегальный въезд в страну евреев.
Ну, и вообще: был хороший военный, добропорядочный католик, родственников не прочил в наследники, а завещал страну законному монарху, любил, собака, кино.
Это грубый
портрет «беленького» Франко, такой же не
объективный и не достоверный, как и портрет «черненького». Ясно
одно: это была диктатура, пусть и плюшевая, и по сравнению с
известными нам вариантами, почти не настоящая. Ни за какие коврижки
здравомыслящее существо не променяет прозябание в свободном
государстве на прозябание при диктатуре: каждое воскресенье все –
марш на мессу, каждое школьное утро – руку вперед и ¡Cara al
sol! :
Вперёд, отряды, к победе!
Над Испанией восходит заря.
В пиренейской деревне, откуда родом мой муж, еще можно представить себе, как жили при Франко.
Все в деревне знают, что «богатые» – вот эти четыре дома. Моя свекровь, кажется, с трудом проглатывает слово «сеньора» перед обращением к Кармен, хозяйке одного из них. У этой Кармен республиканцы расстреляли отца, а мой свекор, сын республиканца, мальчиком провел год или два во французском лагере для беженцев: родители бежали, боясь расправы (но ничего, вернулись и тихо поживали). На мессе сидят в основном «богатые» и «средние». Бедные, вроде моих свекров, после смерти Франко и периода инерции, стали по воскресеньям отсыпаться.
Там, где история сходит c рельсов, начинается настоящая живаговщина (никогда не могла понять, когда упрекают пастернаковский роман в искусственных натяжках его перипетий: жизнь во сто раз неправдоподобнее).
Ситуация А (Цветков, прости, не знаю, как перевести). Мой муж учился в частной религиозной школе (младший сын, пусть и бедных родителей, он первый из братьев получил возможность обучаться в хорошей школе не работая – в отличие от своих старших братьев, которые должны были за уроки и еду разносить подносы в школьной столовой), и вышел оттуда убежденным антиклерикалом. Влюбился в русскую, думал, в единомышленницу – даром что из СССР, а оказалось, привез домой чуть не монашку и монархистку.
Ситуация B. Мой отчим отправился двадцатилетним мальчишкой в дальний поход в Россию: дома, в Сьюдад Родриго, в многодетной семье, жрать нечего, а тут – и жалованье, и приключения. Полвека носит в нагрудном кармане снимки: на фоне церкви под Новгородом испанский солатик, рядом – русские детки. Одной из этих деток могла бы быть моя мама, с которой он потом познакомился в экскурсионном автобусе по дороге из Барселоны в Жирону. Дед-фронтовик, надеюсь, в гробу не переворачивается, а тихо посмеивается, как и мы тут все.
Ситуация С. Друг мой, уже умерший, Григорий Павлович Ламсдорф, из семьи белоэмигрантов графов Ламсдорфов, поехал в воевать в Испанию не затем, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать, а чтоб усмирить крестьянский бунт. После войны, на которой он с той же мечтой об уничтожении коммунизма, пошел во власовцы, смог поселиться только в Испании, единственной европейской стране, принимавшей фашистов. Именно общение с ним мне и помогло сдвинуться с ленивой точки неповоротливой уверенности в том, что любой снимок можно представить в черно-белом отпечатке. Все зависит от качества чернил в принтере.
Ситуация D. Двадцать лет тому назад, когда я впервые появилась в мужней деревне, еще помнили о том, что русские - вроде бесов с красными лицами и рожками под ушанкой. С молодежью было легко, но их родители смотрели на меня с нескрываемым любопытством. Зато как мне обрадовался единственный коммунист, Бульо! Он уже тоже умер. Надеюсь, я когда-нибудь возьму себя или мужа своего в руки, и мы вытащим из забитых закромов своих столетних видеозаписей двухминутный эпизод: плюгавый, сморщенный, беззубый, но – весь пламя веры – Бульо, сидит на завалинке (справа дымчатые Пиренеи, слева – бледно-зеленый луг, на нем пасутся ко...) и поет, воздев кулак:
Somos los hijos de Lenin
que no queremos trabajar
sólo queremos destruir
lo que hicieron los demás
Песню эту я в интернете не нашла, нечто ее напоминающее здесь
Перевожу на всякий случай:
- Мы - дети Ленина,
работать не желаем,
нам бы только разрушить
дело чужих рук.
Вижу, что перевод получился иронический. Увы, иначе не могу – образование не позволяет. Вот пройдет 35 лет после падения большевиков, и не останется ни одного человека, заставшего советскую школу. Тогда-то, надеюсь, и научатся переводить адекватно, без невольной отсебятины в стиле. Впрочем, кто поручится, что не врет, когда сама жизнь то и дело переворачивает все с ног на голову и показывает нам язык?