Владивосток, Остров Шкота - сентябрь 2024 
О невероятном и немыслимом Вы думали когда-нибудь увидеть ТАКОЕ? 
Катастрофа дня, 200 лет назад 
Воскресные коты 
Скромность: по кромке допустимого 
ЮАРцы и ЮАРки 
Осеннее солнце 
Утреннее
07.05.2010 —
позитивные обоины
Дневник блокадницы
Alles_in_memories — 08.05.2010
Дневник блокадницы Ангелины Ефремовны Крупновой-Шамовой найден
в Санкт-Петербурге на свалке неподалеку от дома № 56 по улице
Савушкина. Обнаружившие его пенсионеры передали уникальный документ
в редакцию «Новой газеты». В тетради в клетку — блокадная история
Ангелины Ефремовны Крупновой-Шамовой.
Кровь и
смерть
Умерла 26/IV 1942 г. наша дочь Милетта Константиновна,
рожденная 11/VIII 1933 г. — 8 лет 8 месяцев и 15 дней от
роду.
Федор жил с 7/IV 1942 по 26/VI 1942 года — 80 дней…
26/IV дочь умерла в час ночи, а в 6 утра кормить Федора грудью
— ни одной капли молока. Детский врач сказала: «Я рада, а то мать
(то есть я бы) умерла и оставила бы трех сыновей. Не жалей дочь,
она недоносок — умерла бы в восемнадцать — обязательно».
Ну а раз молока нет, я 3/V 1942 года сдала в Институт
переливания крови на 3-й Советской улице, не помню, сколько гр.,
так как я донор с 26 июня 1941 года. Будучи беременной Федей, сдала
крови: 26/VI — 300 гр., 31/VII — 250 гр., 3/IX — 150 гр., 7/XI —
150 гр. крови. Больше уже нельзя. 11/XII — 120 гр. = 970 гр.
крови.
12/I 1942 г. — уже давно ходили пешком, я шла по льду
наискосок от университета к Адмиралтейству по Неве. Утро было
солнечное, морозное — стояли вмерзшие в лед баржа и катер. Шла с
18-й линии В.О. сначала по Большому пр. до 1-й линии и до Невы мимо
Меньшикова дворца и всех коллегий университета. Потом от Невы по
всему Невскому пр., Староневскому до 3-й Советской…
А как разделась, врач — молодой мужчина — ткнул рукой в грудь:
«Что это?» А я ответила: «Буду в четвертый раз матерью». Он
схватился за голову и выбежал. Вошли сразу три врача — оказывается,
беременным нельзя сдавать кровь — карточку донора зачеркнули. Меня
не покормили, выгнали, а я должна была получить справку на февраль
1942 года, на рабочую карточку и паек (2 батона, 900 гр. мяса, 2 кг
крупы), если бы у меня взяли кровь…
Шла обратно медленно-медленно, а дома ждали трое детей:
Милетта, Кронид и Костя. А мужа взяли в саперы… Получу за февраль
иждивенческую карточку, а это — 120 гр. хлеба в день. Смерть…
Когда на лед взошла, увидела справа под мостом гору замерзших
людей — кто лежал, кто сидел, а мальчик лет десяти, как живой,
припал головкой к одному из мертвецов. И мне так хотелось пойти
лечь с ними. Даже свернула было с тропы, но вспомнила: дома трое
лежат на одной полутораспальной кровати, а я раскисла — и пошла
домой.
В квартире четыре комнаты: наша — 9 метров, крайняя, бывшая
конюшня хозяина четырех домов (19, 19А, 19Б, 19В). Воды нет, трубы
лопнули, а все равно люди льют в туалеты, жижа льет по стене и
застывает от мороза. А стекол нет в окнах, еще осенью все они
выбиты от взрыва бомбы.
Пришла домой повеселевшая, а дети рады, что пришла. Но видят,
что пустая, и ни слова, молчат, что голодные. А дома лежит кусочек
хлеба. На три раза. Взрослому, то есть мне — 250 гр., и три детских
кусочка — по 125 гр. Никто не взял…
Затопила печку, поставила 7-литровую кастрюлю, вода закипела,
бросила туда сухую траву черничника и земляничника. Разрезала по
тоненькому кусочку хлеба, намазала очень много горчицы и очень
крепко посолила. Сели, съели, очень много выпили чаю и легли спать.
А в 6 часов утра надеваю брюки, шапку, пиджак, пальто, иду очередь
занимать. В 8 только откроется магазин, а очередь длинная и шириной
в 2—3 человека — стоишь и ждешь, а самолет врага летит медленно и
низко над Большим пр. В.О. и льет из пушек, народ разбегается, а
потом снова в свою очередь встает без паники — жутко…
А за водой на санки ставишь два ведра и ковшик, едешь на Неву
по Большому проспекту, 20-й линии к Горному институту. Там спуск к
воде, прорубь, и черпаешь в ведра воду. А вверх поднять сани с
водой помогаем друг другу. Бывает, половину пути пройдешь и
разольешь воду, сама вымокнешь и снова идешь, мокрая, за
водой…
Пуповина
В квартире пусто, кроме нас никого, все ушли на фронт. И так
день за днем. От мужа — ничего. И вот наступила роковая ночь 7/IV
1942 г. Час ночи, схватки. Пока одела троих детей, белье собрала в
чемодан, двоих сыновей привязала к санкам, чтобы не упали, отвезла
их во двор к помойке, а дочь и чемодан оставила в подворотне. И
родила… в брюки…
Забыла, что у меня дети на улице. Шла медленно, держась за
стену своего дома, тихо-тихо, боялась задавить малютку…
А в квартире — темно, а в коридоре — вода с потолка капает. А
коридор — 3 метра шириной и 12 — в длину. Иду тихо-тихо. Пришла,
скорей расстегнула штаны, хотела положить малыша на оттоманку и от
боли потеряла сознание…
Темно, холодно, и вдруг открывается дверь — входит мужчина.
Оказалось, он шел через двор, увидел двоих детей, привязанных к
санкам, спросил: «Куда едете?» А пятилетний мой Костя и говорит:
«Мы едем в родильный дом!»
«Эх, дети, наверно, вас мама на смерть привезла», —
предположил мужчина. А Костя и говорит: «Нет». Мужчина молча взялся
за санки: «Куда везти?» А Костюха командует. Смотрит человек, а тут
еще одни санки, еще ребенок…
Так и довез детей до дому, а дома зажег огарок в блюдечке,
лак-фитиль — коптит ужасно. Сломал стул, разжег печурку, поставил
кастрюлю с водой — 12 литров, побежал в родильный… А я встала,
дотянулась до ножниц, а ножницы черные от копоти. Фитилек обрезала
и разрезала такими ножницами пуповину напополам… Говорю: «Ну,
Федька, половина тебе, а другая — мне…» Пуповину ему я обвязала
черной ниткой 40-го номера, а свою — нет…
Я же, хоть и четвертого родила, но ничегошеньки не знала. А
тут Костя достал из-под кровати книгу «Мать и дитя» (я всегда
читала в конце книги, как избежать нежелательной беременности, а
тут прочла первую страницу — «Роды»). Встала, вода нагрелась.
Перевязала Федору пуповину, отрезала лишний кусок, смазала йодом, а
в глаза нечем пускать. Едва дождалась утра. А утром пришла
старушка: «Ой, да ты и за хлебом не ходила, давай карточки, я
сбегаю». Талоны были отрезаны на декаду: с 1 по 10-е число, ну а
там оставалось 8, 9 и 10-е — 250 гр. и три по 125 гр. на три дня.
Так этот хлеб нам и не принесла старушка… Но 9/IV я ее увидела
мертвую во дворе — так что не за что осуждать, она была хорошим
человеком…
Сестра пришла из родильного и кричит: «Где вы, у меня грипп!»
А я кричу: «Закройте дверь с той стороны, а то холодно!» Она ушла,
а Костя пятилетний встал и говорит: «А каша-то сварилась!» Я
встала, печку затопила, да каша застыла, как кисель.
Вот съели мы эту кашу без хлеба и выпили 7-литровую кастрюлю
чаю, я одела Феденьку, завернула в одеяло и пошла в роддом имени
Ведемана на 14-ю линию. Принесла, мамочек — ни души. Говорю:
«Обработайте пупок сыну». Доктор в ответ: «Ложитесь в больницу,
тогда обработаем!» Я говорю: «У меня трое детей, они остались в
квартире одни». Она настаивает: «Все равно ложитесь!» Я на нее
заорала, а она позвонила главврачу. А главврач заорал на нее:
«Обработайте ребенка и дайте справку в загс на метрики и на детскую
карточку».
Она развернула ребенка и заулыбалась. Пуповину, перевязанную
мной, похвалила: «Молодец, мама!» Отметила вес малыша — 2,5 кг. В
глазки пустила капли и все справки дала. И пошла я в загс — на 16-й
линии он располагался, в подвале исполкома. Очередь огромная, люди
стоят за документами на мертвых. А я иду с сыном, народ
расступается. Вдруг слышу, кто-то кричит: «Нахлебника несешь!» А
другие: «Победу несет!»
Выписали метрики и справку на карточку детскую, поздравили, и
пошла я к председателю исполкома. По лестнице широкой поднялась и
увидела старичка, сидящего за столом, перед ним — телефон.
Спрашивает, куда и зачем иду. Отвечаю, что родила сына в час ночи,
а дома еще трое детей, в коридоре — вода по щиколотку, а в комнате
— две стены лицевые, и к ним прилипли подушки наполовину мокрые, а
со стен жижа ползет…
Он спросил: «В чем нуждаетесь?» Я ответила: «Дочь восьми лет,
сидя ночью под аркой на санках, продрогла, ей бы в больницу».
Он нажал какую-то кнопку, вышли три девушки в военной форме,
как по команде, подбежали ко мне, одна взяла ребенка, а две — меня
под руки и проводили домой. Я расплакалась, устала вдруг, едва-едва
дошла до дому…
В тот же день нас переселили в другую квартиру на нашей же
лестнице — четвертый этаж. Печка исправная, в окно вставлены два
стекла из нашего книжного шкафа, а на печке — 12-литровая кастрюля
стоит с горячей водой. Врач женской консультации, пришедшая тоже на
помощь, принялась мыть моих детей, первой — Милетту — голая голова,
ни одного волоса… Так же и у сыновей — тощие, страшно
смотреть…
Ночью — стук в дверь. Я открываю, стоит в дверях моя родная
сестра Валя — она пешком шла с Финляндского вокзала. За плечами —
мешок. Раскрыли, боже: хлеб чисто ржаной, солдатский, булка —
кирпичик пышный, немного сахара, крупа, капуста кислая…
Радио работало сутки. Во время обстрела — сигнал, в убежище.
Но мы не уходили, хотя наш район несколько раз в день из
дальнобойных орудий обстреливали. Но и самолеты бомб не жалели,
кругом заводы…
26/IV 1942 г. — Милетта умерла в час ночи, а в шесть утра
радио известило: норму на хлеб прибавили. Рабочим — 400 гр., детям
— 250 гр… Целый день в очередях провела. Принесла хлеб и
водку…
Милетту одела в черный шелковый костюм… Лежит на столе в
маленькой комнате, прихожу домой, а два сына, семи лет Кронид и
пяти лет Костя, валяются пьяные на полу — половина маленькой
выпита… Я испугалась, побежала на второй этаж к дворнику — ее дочь
окончила мединститут. Она пришла со мной и, увидев детей,
засмеялась: «Пусть спят, лучше их не тревожь»…
Глаза заросли
мхом
6/V 1942 г. утром ушла за хлебом. Прихожу, а Кронида не узнать
— опух, стал очень толстым, на куклу Ваньку-встаньку похож. Я его
завернула в одеяло и потащила на 21-ю линию в консультацию, а там —
закрыто. Тогда понесла его на 15-ю линию, где тоже дверь на замке.
Принесла обратно домой. Побежала к дворничихе, позвала доктора.
Врач пришла, посмотрела и сказала, что это третья степень
дистрофии…
Стук в дверь. Открываю: два санитара из больницы имени
Крупской — по поводу дочки. Я перед их носом дверь закрыла, а они
снова стучат. И тут я опомнилась, дочки-то нет, а Кроня,
Кронечка-то живой. Я дверь открыла, объяснила, что сына надо в
больницу. Закутала его в одеяло и пошла с ними, прихватив метрики и
детскую карточку.
В приемном покое врач мне говорит: «У вас же — дочь». Отвечаю:
«Дочь умерла, а вот сын болен…» Сына взяли в больницу…
Слез нет, но на душе пусто, жутко. Костюха притих, меня целует
и за Федей ухаживает, а Федя лежит в ванне детской,
оцинкованной…
9/V 1942 г. Мой муж пришел пешком с Финляндского вокзала на
сутки. Сходили за тележкой и справкой для похорон на Смоленском
кладбище. Кроме моей малышки — два неопознанных трупа… Одну из
умерших дворники волокли за ноги, и голова ее стучала по
ступенькам…
На кладбище нельзя было плакать. Милетту отнесла и положила
аккуратно на «поленницу» из умерших незнакомая женщина… 15 дней
пролежала Милетта дома, глаза мхом заросли — пришлось личико
закрыть шелковой тряпочкой…
Легкая
земля
По радио говорят: «Каждый ленинградец должен иметь огород».
Все скверы превращены в огороды. Семена моркови, свеклы, лука дают
бесплатно. У нас на Большом проспекте посажены лук и щавель. Еще
радиообъявление: можно получить пропуск в Бергардовку, во
Всеволожск, а у меня там Валя в госпитале работает. Я в 16-е
отделение милиции, к начальнику. Он мне пропуск выписывает, а я его
прошу на время отъезда няньку. И он вызывает женщину — Рейн Альму
Петровну и спрашивает ее: «Пойдешь в няньки к ней? — на меня
указывая. — У нее три сына: один семи, второй — пяти лет, а третий
и вовсе новорожденный…»
Она пошла ко мне домой. А я пешком на Финляндский вокзал.
Поезд шел ночью, обстрелы. Приехала я во Всеволожск в пять утра:
солнце, листья на деревьях распускаются. Валин госпиталь — бывший
пионерлагерь.
Сижу на берегу речки, птицы поют, тишина… Как в мирное время.
Вышел из дома какой-то дедушка с лопатой. Спрашивает: «Что здесь
сидите?» Объясняю: «Вот, приехала огород копать, а лопату в руках
не умею держать». Он мне дает лопату, показывает, как копать, а сам
садится и смотрит, как я работаю.
У него земля легкая, ухоженная. Большой участок перекопала, а
тут и моя Валя пришла: несет хлеб и пол-литра черной
смородины…
Я села, понемногу щиплю хлеб, ем ягоды, запиваю водой. Подошел
ко мне дед и говорит: «Пиши заявление — даю тебе две комнаты и
комнатушку на чердаке…»
Так я своих недалеко, но из города вывезла. Феденьку взяли в
круглосуточные ясли, а за Костюхой смотрел дед…
6/VI поехала в Ленинград за Кронидом. Выписали его из больницы
с диагнозами: дистрофия III степени, паратиф, остеомиелит. Ни
одного волоса на голове, но вшей белых, крупных 40 штук убили.
Целый день сидели на вокзале. Познакомилась с женщинами, которые
объяснили: это трупная вошь, к человеку здоровому не бежит…
В пять утра вышли из поезда. Сын тяжелый, несу на руках,
голову не может держать. Когда добрались до дома, Валя на него
посмотрела и заплакала: «Умрет…» Пришла врач Ирина Александровна,
укол сделала и молча ушла.
Кроня открыл глаза и сказал: «Я — молодец, даже не
поморщился». И заснул…
А в 9 часов утра пришли доктора: главврач госпиталя, профессор
и медсестра, осмотрели, дали рекомендации. Мы их, как могли,
выполняли. Только он все равно голову не держал, очень был слаб, не
ел — только пил молоко. День за днем немного поправлялся…
Я старалась заработать. Девичьи гимнастерки делала, убавляя
те, что были шиты для мужиков. А заказчицы мне несли кто похлебку,
кто кашу. А я, как умела, все шила.
Сын умирал, как
взрослый
На побывку приехал муж и сообщил, что из саперов его переводят
в машинисты, в Ленинград. «Я же моряк, — сказал. — И паровозов не
знаю». Начальник его даже обнял: «Это еще лучше: принимай новенький
катер в ЦПКиО, грузи в товарняк — и на Ладогу!..»
6/VII 1942 г. Едем в Ленинград. Кроню должны положить в
больницу, а я сдаю кровь — надо детей подкормить… Сижу с сыновьями
в Институте переливания крови — там, где доноров кормят обедом.
Хлебаем суп, а нас военный корреспондент снимает и, улыбаясь,
говорит: «Пусть фронтовики посмотрят, как вы здесь, в Ленинграде…»
Потом идем в больницу Раухфуса. Там у меня берут документы, и Кроня
уходит в палату. Сын пролежал в больнице четыре месяца…
А 26/VII умер Феденька, Федор Константинович. Я его взяла из
яслей уже безнадежного. Умирал, как взрослый. Вскрикнул как-то,
глубоко вздохнул и выпрямился…
Я его завернула в одеяльце-конверт, очень красивое, шелковое,
и понесла в милицию, где выписали похоронное свидетельство… Отнесла
я его на кладбище, здесь же нарвала цветов, в землю его положили
без гроба и закопали… Я даже не могла плакать…
1 июля 1942 года я пришла в отдел кадров пароходства.
Рассказала: дочь и сына похоронила. А муж служит на Ладоге.
Попросилась в матросы. Объяснила: карточек мне не надо, я — донор,
получаю рабочую карточку, а надо мне постоянный пропуск на Ладогу.
Он взял паспорт, поставил штамп, выписал пропуск до Осиновца,
осиновецкого маяка. Выписал постоянный билет во второй вагон
идущего туда поезда — бесплатный, и уже 10 числа я приехала в пункт
назначения. В порт меня пропустили. Мне объяснили, что катер,
возивший эвакуированных и продукты (хорошо, груз успели выгрузить),
во время бомбежки ушел на дно. А команда — капитан, механик и
матрос — спаслись, выплыли. Потом катер подняли, и теперь он в
ремонте…
Катера шли обычно в Кобону, везли живой груз… Время от времени
я ездила в город. Но взять с собой даже крупинки, даже пылинки муки
не могла — если найдут, тут же расстрел. Над пристанью, где лежат
мешки с крупой, горохом, мукой, самолет бреющим полетом пролетит,
продырявит, в воду запасы сыплются — беда!
Мой Костя делал закваску и пек оладьи — к нам приходил весь
пирс. Наконец, начальник порта распорядился снабжать нас мукой и
маслом. А то грузчики и военные доставали из воды размокшую массу и
— на плиту. Съедят, и тут же заворот кишок, умирают… Сколько таких
случаев было!
Так что я опять пришлась ко двору. У меня две рабочих
карточки: одну отдаю в детский сад, там довольны, за Костюхой уход
хороший, а другую карточку даю Вале. Как еду к деду, у которого
наши вещи, он меня капустой и ягодами балует. И еще дает яблочки, я
их в Ленинград, в больницу к Кроне. Угощу няньку, врача, разнесу
письма из Осиновца и обратно на Ладогу, в порт… Так и верчусь, как
белка в колесе. Улыбки людей — в подарок, да и муж рядом…
27/VIII. Быстро лето прошло. Ладога бурная, холод, ветер,
бомбежки усилились… Плывем в Кобону. Груз выгрузили, недалеко от
берега катер пошел ко дну.
Костю направили на водокачку (станция Мельничный Ручей). Сутки
дежурит, двое — свободен…
Кроню в то время из больницы имени Раухфуса перевезли в
больницу на Петроградку, сказали, что там сделают операцию.
Положили его в женское отделение. Женщины его полюбили — учили
шитью, вязанию…
В конце декабря Кроне удалили кусок челюсти, в январе велели
забирать домой.
3/I 1943 г. Снова ходила просить жилье, предложили пустующий
дом в Мельничном Ручье…
Человек
родился!
…Долго не бралась за дневник — не до того было. Пошла к
докторам. Они меня осматривают, слушают, как ты там у меня растешь,
а я с тобой разговариваю, глажу тебя — мечтаю, чтобы ласковая
росла, пригожая, умная. А ты как будто слышишь меня. Костя кроватку
уже тебе принес плетеную — очень красивую, ждем тебя с великой
радостью. Знаю, что ты — дочка моя, растешь, знаешь, какой была
Милетта…
Помню, блокада — она братьев бережет. Я уйду, а они втроем
одни. Как начнется бомбежка, она всех — под кровать… Холод, голод,
она последними крошками с ними поделится. Видела, как я хлеб делю,
и тоже делила. Оставит себе кусочек поменьше, а горчицы побольше,
как я… Страшно одним в четырехкомнатной квартире… Как-то бомба во
дворе разорвалась — стекла с соседнего дома сыплются, а наш
шатается…
…Я кровь не сдаю с мая месяца, так как знаю, что это вредно
тебе, моя ненаглядная доченька. Вышла за поленом, мимо соседи идут
— радуются, прорвана блокада…
Солдаты 63-й Гвардейской дивизии подарили моему мужу
Косте новую офицерскую шубу. Полная изба народу, шум, шутки,
счастье! Неужели позади блокада!
2/II 1943 г. Я говорю Косте: «Беги за врачом,
начинается!» На плите стоит 12-литровая кастрюля с теплым кипятком,
а в 7-литровой уже кипит вода. А вчера, 1 февраля, меня смотрел
врач, запустил капли в глаза, дал мне йод, шелковую нитку в мешочке
и сказал: «В госпиталь не ходи — там дикий холод, и весь он завален
покойниками, да и находится за 4 километра от дома…»
Вернулся муж, лица на нем нет. Не обнаружил в больнице ни
единого человека — видно, ночью тихо снялись… Люди ему сказали, что
слабых отправили в тыл, а тех, кто покрепче, — на фронт…
Схватки уже нетерпимые. Дети спят в комнате, я стою в корыте,
в Костиной рубахе. Он — напротив меня, ножницы наготове… Уже держит
твою головку, уже ты у него на руках… Лицо у него светлое… Я беру
тебя на руки. Он режет пуповину, смазывает йодом, завязывает. Рядом
ванночка. Льет на головку воду — голова у тебя волосатая. Орешь,
дети вскакивают, отец им кричит: «На место!»
Заворачивает тебя, несет на кровать…
Я моюсь, Костя берет меня на руки и тоже несет на кровать. А
сам выливает из емкостей воду, моет пол, моет руки и приходит
смотреть, как ты спишь в кроватке. Потом подходит ко мне, гладит по
голове, желает спокойной ночи, идет спать на кухонную скамью…
Луна за окном огромная…
Утром муж говорит мне: «Всю ночь не спал, слушал, как сопит
дочь. И надумал: давай назовем ее Надеждой и будем думать, что нас
ждет Надежда и радость».
Справка:
В Государственном мемориальном музее обороны и блокады
Ленинграда, образованном еще в годы войны, поясняют: чем больше
десятилетий нас отделяет от блокадных лет, тем реже музейщикам
приходится принимать документы и тем более подлинные письма и
дневники, свидетельствующие о событиях тех лет.
После Победы экспозиция насчитывала 37 654 экспоната, среди
которых был даже искореженный взрывом снаряда вагон блокадного
трамвая. В 1953 году этот музей был на десятилетия закрыт в связи с
«ленинградским делом» и восстановлен только на пороге 90-х.
Сейчас собрание музея насчитывает более 35 тысяч
экспонатов.
По словам техника фонда Ольги Редькиной, принимающей
свидетельства прошлого, «наибольший интерес представляют подлинные
документы, и это понятно».
«В основном новинки приносят родственники умерших блокадников,
реже — знакомые и соседи, — говорит она. — Настоящих дневниковых
записей, представляющих исторический, документальный и тем более
литературный интерес, по сравнению с сохранившимися документами,
боевыми наградами, личными вещами блокадников, участников обороны
города, немного. Лучше об этом скажут научные сотрудники, историки
и литераторы».
Оставить комментарий
Популярные посты:
Предыдущие записи блогера :
05.05.2010 —
Район граффити на Бабушкинской в Москве
05.05.2010 —
История одной кошки
04.05.2010 —
Руководство по позированию в домашних условиях
03.05.2010 —
Красота природы от Latyrx
02.05.2010 —
Художник Hamish Blakely
02.05.2010 —
Призраки блокадного Ленинграда
01.05.2010 —
Пришельцы из параллельных миров
29.04.2010 —
два в одном
29.04.2010 —
Руководство по свиданиям
Архив записей в блогах:
Если в семье нет любви, то этой семьи нет, есть не понятно зачем живущие вместе мужчина и женщина. У меня такие дома ассоциируются с серыми пространствами, холодными и без тепла. Потому что согреть могут только чувства. Некоторые уверяют, что живут ради детей. Это бред. Дети видят и ...
Подруга моей подруги, по имени Светлана, решила встретить Новый год во всеоружии. Что — то покалывало в боку, пошла к терапевту, а туда сейчас еще пойди попади! Тот отослал на УЗИ, а до Нового Года там очередь расписана. Повезла ее моя подруга во ...
Это опять отличился Wildberries. На сей раз он «споткнулся» на Сафронове. И получилась значимая история во всех отношениях. Правами художников пренебрегать не стоит, а уж с Никасом вообще шутки плохи. Вот, почитайте и решите, удастся Сафронову победить или нет? Никас Сафронов ...
Основной темой сегодняшнего дня я объявила начало уборки в стойлах. Хотя и помимо этого событий на мою голову хватило. На голову - это буквально, подробности ниже. Вообще, день начался очень странно. Вчера я прилегла после обеда на диванчик и вырубилась на три часа О_О Я крайне редко ...
