Дмитрий Быков: "Гипноз страшного слова «родина» пора бы уже, кажется, развеять"

philologist — 23.04.2019 Выздоравливающий писатель Дмитрий Быков написал колонку "Шаг" для журнала "Русский пионер".



"Мне случилось тут недавно попасть в трагикомическую передрягу со здоровьем, гротескную настолько, что истинную ее причину я раскрывать не намерен даже родственникам. Как писал когда-то Лев Аннинский, главная беда русская интеллигента состоит в том, что он беспрерывно повторяет чеховское «их штербе». А штербе никак не может.

Правда, Горький, не любивший Книппершу из-за соперничества с Андреевой, утверждал, что Чехов сказал «Ишь, стерва». Но думаю, он действительно попрощался. И, в отличие от русского интеллигента, действительно ушел. Наша же проблема в том, что мы все никак не штербе. Своего рода еврейский вариант английского прощания. Умер и благополучно ожил Бабченко, слухи о моем смертельном заболевании, разнообразных комах и отеке мозга тоже оказались ничем не подтверждены. Но передряга эта действительно стоила мне трех суток медикаментозного сна, как выяснилось впоследствии, совершенно необязательного. И удивительное дело – первое, что я вспомнил по пробуждении, были стихи Льва Лосева.

Лосева я знал и любил, и он, кажется, платил мне вазимностью, человек он был необычайной деликатности и ранимости, хотя любил выпить и пил, чтобы напиваться, а не чтобы поддержать разговор. Думаю, это был его единственный способ глушить свою патологическую ранимость и частые отчаянные мысли. Поэзия его была мне всегда близка и даже необходима, -- во всяком случае, куда ближе и необходимее стихов боготворимого им Бродского. Причины этого боготворения я, кстати, никогда не понимал. Но уж такой он был человек – скромный без тени кокетства, действительно не принимавший себя всерьез и, кажется, как бы не существовавший.

Спрятанность лирического героя, его непрерывное сомнение в собственном существовании, представлялось мне главной чертой его поэтической личности. И вот, едва проснувшись и, как всегда после наркоза, чувствуя особую тягу к слезам, я вспомнил вдруг наизусть именно его старое стихотворение еще из первых сборников. Вот это:

О Русская земля, ты уже за бугром.
происходит в перистом небе погром,
На пух облаков проливается кровь заката.
Горько! Выносят сорочку с кровавым пятном –
выдали белую деву за гада.

Эх, Русская земля, ты уже за бугром.
Не за ханом – за паханом, «бугром»,
даже Божья церковь и та приблатнилась.
Не заутрени звон, а об рельс «подъем».
Или ты мне вообще приблазнилась.

Помнишь ли землю за русским бугром?
Помню, ловили в канале гондоны багром,
блохи цокали сталью по худым тротуарам,
торговали в Гостином нехитрым товаром:
монтировкой, ломом и топором.

О Русская земля, ты уже за бугром!
Не моим бы надо об этом пером,
но каким уж есть, таким и помянем
ошалевшую землю – только добром! –
нашу серую землю за шеломянем.

По сегодняшним меркам это голимейшая русофобия, хотя стихотворение это исполнено глубочайшего сострадания, трогательнейшей любви и самого подлинного отчаяния. Но эти самые сегодняшние времена еще войдут в пословицу как пример подлости и постыдного идиотизма. И мы это еще увидим, клянусь вам. Так случится при жизни моего поколения. Торжество сегодняшних ценностей, то есть русской идеи, заключающейся в умении только угрожать и давить, Лосевым названо с беспрецедентной точностью. Ведь действительно, русская земля сейчас за ханом, паханом, бугром, и хотя ошибочно было бы думать, что это всегда в ее природе, но к доверию таким личностям она в самом деле чрезывычайно склонна.

Народ не то чтобы исключительно терпелив, но как-то, как говорил друг Лосева Окуджава, неприхотлив. Вся ничтожность, вся идейная нищета так называемой русской идеи, вся компилятивность ее источников, преимущественно иностранных, давно раскрыты Ключевским, Яновым, да и множеством других публицистов, и всем очевидно, что эта идея проходит сегодня свой последний круг, позорясь и компрометируясь окончательно. Кое-кому все было понятно в тридцать третьем, подавляющему большинству – в пятьдесят шестом, и уж решительно всем – в шестьдесят четвертом. В девяносто первом просто многие уже махнули рукой.

Не дай Бог тебе жить во времена перемен – часто цитируемое китайское проклятие. Но то китайцы, нам их рецепты не подходят. Не дай Бог тебе жить во времена мертвых штилей, когда затхлость русской жизни доходит до болотной вони, когда на поверхность вылезают худшие качества народа, великого в своем воодушевлении и ужасного в падении и разврате. Он способен на великие свершения именно во времена перемен и на предельное падение и разврат во времена мертвых штилей, когда ничто в природе не колышется. Но вот я думаю: понимал же Лосев все в семьдесят пятом году, когда уехал. Просто в один прекрасный момент от отвращения стало у него зашкаливать. Он однажды признался мне, что легко представлял свои похороны при полном зале Дома литераторов – петербургского, ныне сгоревшего, и эта перспектива так его ужаснула, что на ровном месте, до всяких политических преследований, просто взял да и уехал. Конечно, сначала по еврейской линии, как все тогда, потом переехал к Бродскому в Ардис, поработал там, вскоре написал прекрасную книгу о пользе русской цензуры, точнее, о ее феномене, ее польза понимается в смысле ироническом. Потом сделался дармутским профессором, заведующим кафедрой, вывез мать, которая прожила в Штатах почти до ста, издал шесть книг волшебных стихов, одновременно традиционных и глубоко новаторских (Андрей Синявский даже называл его «последним футуристом», и Лосев этой оценкой весьма гордился). И жил там, не имея никакого отношения к «здесь», все более, по его выражению, достоевскому и монструозному.

И вот я думаю: что же мешает нам скинуть с шеи эту удавку? Под скидыванием удавки я разумею, конечно, не обязательный отъезд, но именно жажду принадлежать большинству. Это большинство сейчас настолько оболванено, грубо, нагло, оно так распоясалось и так презирает все остальное человечество, что находиться рядом с ним, в его рядах – позорно и зловонно. Но мы все чего-то боимся. Нам почему-то кажется, что большинство не может быть неправо, а отдельным германским интеллигентам типа Томаса Манна не повезло с народом, и Тельману с ним не повезло, и Хафнеру. Ведь все уроки даны, извлечены, понятны. Я еще могу понять некоторую часть так называемых творческих людей, которые из дьявольщины надеются извлечь энергетику. Но дьявол – великий обманщик, и получается у них великий пуфф: зловонное облако, гниль и черепки. Не все можно оправдать именем Родины. Гипноз страшного слова «родина» пора бы уже, кажется, развеять. Человек не выбирает место рождения и ничем не отвечает за него.

Всем известна фраза о том, что когда государству надо провернуть очередные темные делишки, оно предпочитает называть себя родиной. Но место рождения – не более, чем область трогательных воспоминаний. Родина не бывает вечно права. Гипноз родины пора сбросить. Огромное количество людей мыслящих, порядочных, честных и свободных, не связывает с этой территорией ничего. Не следует кричать им «валите», потому что где хотим – там и живем, и разделять ценности паханов, орущих громче всех, мы совершенно не обязаны, даже если живем внутри паханата. Слишком интимная близость родины и даже самоотождествление с ней опасны – можно заразиться безвкусием, апологией масштабов, как это случилось с многими большими поэтами, не станем называть их. Ресентимент, конечно, сильное чувство, но Ницше первым написал, что это чувство рабское. Сегодня любить родину, значит ни в коем случае не отождествлять себя с ней, и подавно с властью творящей новые и новые мерзости. И добро бы, это были бы мерзости масштабные, но ведь это кусьба из подворотни.

Нам очень, очень не хватает сегодня Лосева, тихого человека, точно называвшего вещи своими именами. Помянем свою землю добром. Но если белой деве так нравится выходить замуж за гада, пусть это останется ее личным выбором.

Мир велик, есть в нем океаны, пустыни, горы -- и обидно всю жизнь просидеть в болоте, наслаждаясь уникальностью его фауны. Надо сделать этот внутренний мысленный шаг, а там пойдет. К свободе, даже внутренней, быстро привыкаешь. Сбросьте же этот ошейник, сколько можно. Нельзя же всегда зависеть от врожденных вещей. Нельзя гордиться ни тем, что ты русский, ни тем, что ты москвич, ни тем, что ты американец, пока лично ты не слетал в космос или не приземлился на Луне. Или написал «Листья травы». Или «Чудесный Десант». Ведь стихи Лосева и были чудесным десантом чрезвычайно нездешнего человека – прочь отсюда. Я вообще завишу только от одной имманентности – от матери. Ее я не могу осуждать ни в чем, но уж тут как хотите – есть предел силам человеческим. И есть у меня сильное подозрение, что все, что мы слышим сегодня, это вопли разъяренной мачехи, а истинная мать нас еще где-то дожидается. И нам ее еще только предстоит обрести.

Чем скорее мы сделаем к ней первый шаг – тем больше она обрадуется".

Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив