Для тех, кому лень искать: снятый "Взглядом" текст

kritmassa — 02.01.2010 Андрей Архангельский: Пелевин для умных

24 декабря 2009, 10::00

В опросе « Самый влиятельный интеллектуал России» на портале OpenSpace победил Виктор Пелевин. Его модель поведения – сознательный отказ от публичности и от иллюзий – по-прежнему считается наиболее адекватной для всякого думающего человека в России.


Самым влиятельным интеллектуалом в России признан человек, которого невозможно увидеть по телевизору, чье высказывание почти невозможно представить в газетах и журналах. Прибавим к нему двух блогеров, двух оппозиционных политиков (один из которых сидит за решеткой), двух телеведущих, одному их которых путь на ТВ неофициально закрыт, а другой не скрывает своей нелюбви к людям, – вот мы и получим полный список самых влиятельных интеллектуалов по версии OpenSpace. Главное слово, которое объединяет семерых из 10 лидеров списка, – «отсутствие».

В условиях, когда других каналов для выражения независимых мнений, кроме Интернета, почти нет, любое голосование, даже безобидное, превращается в протестное. Оно не столько называет имена, сколько указывает на неполноту интеллектуального сообщества, на его пустоту.

Русский интеллектуал – это голова профессора Доуэля. Когда-то, в момент появления, еще в петровское время, его отделили от туловища (от российского общества); с тех пор его существование целиком искусственно: он существует не для блага общества, а для каких-то специальных целей неизвестных манипуляторов и целиком зависит от них. Сегодня, правда, жизнь интеллектуала висит не на волоске, а на проводке – его жизни физической ничего не угрожает, но его возможность влиять на общество, высказывать свое мнение, быть услышанным по-прежнему зависит не от его воли.

Изредка, для каких-то неясных целей, интеллектуала призывают в телевизор: его голова, не привыкшая к свету софитов, мигает красными глазами, минуты две у него есть, но не больше, иначе зрителю будет скучно. По той же причине – скучно! – интеллектуалами ТВ предпочитает торговать оптом: нагнать в студию по восемь–десять человек и равнодушно наблюдать за тем, как они в эфире борются за существование – в данном случае за возможность высказаться. Так выглядит сегодня механизм взаимодействия интеллекта и общества, интеллекта и власти. В такой ситуации полагать, что ты на что-то влияешь, – значит питать дурные и вредные иллюзии. В этом смысле выбор Пелевина в пользу непубличности вполне объясним. С другой стороны, если бы наши интеллектуалы никогда не испытывали никаких иллюзий, то не было бы в истории России и тех редких проблесков свободы и ума, которые все-таки случались.

Полная правда состоит в том, что сегодня российское общество не нуждается в интеллектуалах вовсе. Задача интеллектуала – объяснять обществу, что с ним происходит; а поскольку с нами давно ничего нового не происходит и все это прекрасно понимают, интеллектуалы лишь соревнуются между собой в том, кто лучше скажет об этом – о том, что ничего не происходит. Наибольшим успехом в народе пользуется тот, кто сводит эту констатацию к ловкой форме анекдота или запоминающейся фразе. «Эка он врезал, эка он пригвоздил!» – восхищается общество. Этим, однако, функция интеллектуала в России и исчерпывается.

Пелевин – непревзойденный мастер таких штук, и нет нужды доказывать это еще раз. В России, пишет он, все время происходит единственный процесс: смена одной крыши на другую; один и тот же демон все время приходит к нам в разных обличьях – то в виде опричника, то чекиста, то силовика.

Но ведь и сам Пелевин, и даже его подчеркнутая анонимность – часть того же многовекового процесса. Пелевин – также вечный русский дух, который приходит к нам на помощь под разными масками: во времена Грозного – в виде шута, юродивого, в виде той самой карнавальной культуры; во времена просвещенного царизма – в виде скабрезных частушек о государе-императоре; в советское время – в виде анекдота о похоронах генсека. Раньше этот дух назывался скоморохом, потом нигилистом, диссидентом, теперь интеллектуалом; но все они – талантливые, умные и по-своему даже выдающиеся люди – такая же неотъемлемая часть русской матрицы, как и тот демон, меняющий форму, но не меняющийся по сути.

В этом и есть главная разница между интеллектуалом нашим и западным: там интеллектуал не является частью системы, а является ее антиподом, противовесом и, что важно, публичным критиком. Прочность западной системы, писал еще русский историк Данилевский, основана на равновесии, а равновесие это достигается за счет множества общественных противовесов, одним из которых и является интеллектуальное сообщество. У нас в силу многих причин независимым от системы не может быть никто. И тот, кого общество называет сегодня интеллектуалом, если что и может делать полезного, так это по мере сил и таланта снижать, смягчать общий вред, доставляемый системой, – смеясь, даже глумясь над ее колесиками; его роль – быть утешителем, амортизатором между властью и обществом.

За это, к примеру, пользуется в народе такой любовью Михаил Жванецкий: своими произведениями он очеловечивает жестокую, античеловеческую реальность – и тем самым делает ее приемлемой для жизни. Но он не может, естественно, отменить закономерностей этой жизни. Причем как 600 лет назад царь понимал, что в шутках скомороха есть горькая доля правды, так и теперь: властная элита, читая Жванецкого или Пелевина, слушая Высоцкого или Гребенщикова, прекрасно понимая все метафоры и намеки, говорит: ох, правда, ох, в самое яблочко. Про нас про всех, какие, к черту, волки. И продолжает делать то же самое, ссылаясь уже на собственную зависимость от все той же русской матрицы.

Понятие вечности – «творить для вечности, а не для славы, денег и т. д.» – также является одним из основных императивов этой матрицы, естественным следствием ее экономического и общественно-политического устройства. Как России интеллектуал нужен только в качестве утешителя, так и самому интеллектуалу необходима хоть какая-то иллюзия, надежда – ориентир, выходящий за рамки системы. Когда в общественном устройстве, кроме смены крыши, ничего не меняется, единственное, что тебя утешает, – высшая цель, абстракция вроде вечности или свободы. Это ответ на вопрос, почему русские живут иллюзиями – потому что больше нечем.

Именно так и думал жить герой «Дженерейшн Пи» Вавилен Татарский – днем работая на советскую литературу, а в остальное время – трудясь для вечности, создавая «большую вещь». Но в 1991 году мы вместе с Татарским добровольно отказались от этой иллюзии и прочих – решив, что теперь у нас все будет по-другому и вечность нам уже ни к чему.

Кто не испытал того же, что и герой Татарского, – этой смеси жалости от утраты вечности – и надежды на то, что зловещий круг русской истории наконец будет разорван?

Но скоро выяснилось, что история опять пошла по кругу, а без ориентира на сверхценности, без веры в вечность ничего хорошего даже у нас самих не выходит – а выходит только пиар, тиражи, договоры с крупными демонами, то есть, пардон, издательствами, и регулярные выходы похожих одна на другую своей ловкостью книг.

Причем художественная и интеллектуальная ценность этих книг несопоставима с ценностью даже тех, которые выходили при царях и кровожадных генсеках. Особенно показателен тут пример самого Пелевина, чьи произведения 1990-х и начала 2000-х несравнимы с тем, что выходит у него в последние пять–шесть лет. Пелевин попробовал вести себя в условиях русской матрицы, как западный интеллектуал: пожить без вечности, без сверхценностей и иллюзий – и получилось совсем худо, потому что того, ради чего писать, совсем уж не стало.

Пример Пелевина показателен: талант без веры, без ориентира на высшие ценности в России невозможен – даже если это крупный талант. Человек, который сознательно сделал то, что множество интеллектуалов в России произвели бессознательно, – отказавшись от сверхценностей, от абстракций, от политического высказывания и, в конечном итоге, от вечности – безусловно, символ современного русского интеллектуализма. В том смысле, в котором говорят: его пример – другим наука.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив