День Победы

vikussss — 09.05.2017 Я уже рассказывала о героях войны моей семьи тут и тут. Есть ещё один человек, о котором хочется написать в День Победы.

Татьяна Ступникова, 1923г.р., двоюродная сестра моего отца.


Детство Тани прошло в Германии, куда был направлен в командировку её отец, выдающийся химик. Соответственно, немецким языком она владела с детства свободно. Вернувшись в Москву, Татьяна продолжила обучение в известной школе имени Карла Либнехта, где работали учителя-эмигранты и преподавание велось на немецком языке. В 1937 году были арестованы родители Тани, а в 1938 не стало и школы... В горы репрессий, будучи всего лишь подростком, Таня занималась переправкой продуктов, вещей и медикаментов своим арестованным родственникам, в том числе ездила на Колыму в лагерь к моей родной бабушке. Одна!!! Пятнадцатилетняя девчонка!!! С кучей баулов и ящиков!!!

На фронт Татьяна ушла добровольцем в 1944 году, воевала во фронтовой разведке в звании младшего лейтенанта административной службы и вместе с частями 4-го Украинского фронта прошла Польшу, Германию и Чехословакию. В феврале 1945 была представлена к ордену "Красной Звезды", но не получила его, т.к. была дочерью врагов народа. Впоследствии представление на орден было заменено на медаль "За боевые заслуги".


И так сложилось, что в 1945 война для Татьяны не закончилась - она ожидала отправки на родину, когда в январе 1946 получила приказ отправиться из Берлина в Нюрнберг на проходивший там международный судебный процесс – для работы синхронным переводчиком с немецкого в составе советской делегации.

В 2003 Татьяна написала небольшую книгу о Нюрнбергском процессе - "Ничего, кроме правды". Прошедшей зимой я её прочитала. Книга не документальная, она не о ходе самого процесса. Это всего лишь описание процесса, увиденного изнутри глазами 22-летней девушки, которая волей судьбы попала на него мелким статистом. Мне хотелось через эту книгу узнать и понять саму Таню...
Приведу пару цитат.

Мой путь в Нюрнберг
В ветреный холодный вечер января 1946 года мне, переводчику штаба СВАГ в Германии, приказал явиться к себе заместитель наркома НКВД Берии - сам генерал Серов. Путь от порога квартиры, где я жила, до резиденции грозного генерала был недалёк, но, пока я шла, перед моим мысленным взором промелькнули все страшные события моей молодости. Я готовилась в этой встрече, как к неизбежной гибели. Вызов к столь могущественному лицу означал, что участь моя, несомненно, уже решена. Я знаю, что меня не поймут современные молодые люди, но тот, кто жил при сталинском социализме или гитлеровском нацизме, хорошо знает, что это сущая правда. (...)
Наконец я вошла в комнату, в которой за большим письменным столом восседал Серов. Я хорошо помню его шарообразную коротко постриженную голову и сверлящий, пронизывающий посетителя взгляд. Аудиенция была короткой: "Мне доложили, что вы в состоянии осуществлять синхронный перевод...". Я молчала, потому что не имела ни малейшего представления о том, что означает термин "синхронный перевод". В то время для меня существовали только письменный и устный переводы.
Возникла пауза, прерванная властным голосом хозяина, который возвестил, что завтра я должна получить в штабе СВАГ все необходимые для поездки в Нюрнберг документы, а послезавтра самолётом туда отправиться.
Мне была обеспечена бессонная ночь. Я была в полной растерянности и никак не могла собраться с мыслями. (...) Я была уверена, что все без исключения члены советской делегации в Международном трибунале должны состоять в партии. И, честно говоря, это строгое неписанное советское правило помогло мне обрести спокойствие. Я пришла к убеждению, что после заполнения анкеты моя поездка будет просто-напросто отменена из-за "запятнанной" биографии.
Но на следующий день всё пошло как по маслу, без задержки. И - о, чудо! - без анкеты и без допроса. Худощавый отглаженный майор в штабе СВАГ, выписывавший мне дорожные документы, столкнулся лишь с одной трудностью, которую быстро преодолел с помощью большой висевшей на стене карты Германии. На ней он без труда нашёл американскую зону оккупации, а в ней - Баварию и город Нюрнберг. Это позволило ему установить, как правильно пишется название города.
Странным для меня оставалось всё же одно - почему этот отъезд состоялся с такой головокружительной быстротой. По прибытии на место всё разъяснилось. Оказалось, что вначале советская делегация прибыла в Нюрнберг без переводчиков, ибо наши руководящие товарищи были убеждены в том, что в американской зоне американцы возьмут на себя не только решение всех экономических и технических проблем процесса, но и перевод на четыре языка: английский, немецкий, русский, французский. Когда же выяснилось, что синхронный перевод в зале суда разрешён только на родной язык переводчика и что, следовательно, перевод на русский с английского, немецкого и французского должен осуществляться советскими синхронистами, об этом сообщили в Москву, и там начали судорожно искать переводчиков с трёх других официальных языков процесса на русский.
А то время это оказалось довольно сложным делом. Поэтому-то поиски переводчиков и были поручены вездесущему НКВД-КГБ, которому надлежало выполнить задание чуть ли ни за одну ночь. В этой безумной спешке не могло быть, конечно, и речи об обычной практике строжайшей проверки анкет и даже об их заполнении. Людей в Москве в буквальном смысле вытаскивали из кроватей и в сопровождении сотрудников НКВД направляли в специальный закрытый магазин за новой одеждой, поскольку старая у большинства советских граждан была в крайне плачевном состоянии, и выезжать в ней за границу не рекомендовалось. Затем следовало оформление необходимых документов, возвращение домой и прощание с перепуганными насмерть родственниками, а утром - вылет в Нюрнберг.
Я оказалась во второй группе, которую везли из Берлина в январе 1946 года. Впрочем, и здесь спешка была ненамного меньше - видно, что переводчиков в первой группе оказалось явно недостаточно.

Последняя женщина в объятиях Геринга
В один из жарких летних дней начала августа я мчалась по коридору в зал суда, в наш переводческий "аквариум", куда можно было проникнуть через боковую дверь в конце коридора. Нечего и напоминать, что нам надлежало быть на рабочем месте до того, как маршал суда провозгласит "Встать! Суд идёт!", то есть до открытия очередного заседания. Опоздания были нежелательны, а строгий американский начальник синхронистов имел обыкновение лично проверять нашу пунктуальность.
Потому-то я, ничего не замечая вокруг, бежала, напрягая все силы, чтобы не опоздать, но вдруг поскользнулась на гладком полу, пролетела по инерции некоторое расстояние и наверняка бы упала, если бы кто-то большой и сильный не подхватил меня.
В первый момент я ничего не могла понять и только почувствовал силу мужских рук. Я оказалась в объятиях крепкого мужчины, удержавшего меня от падения. Всё это длилось, наверное, несколько секунд, которые показались мне вечностью. Когда же я очнулась и подняла глаза на моего спасителя, передо мной совсем рядом оказалось улыбающееся лицо Германа Геринга, который успел прошептать мне на ухо "Vorsicht, mein Kind!" (Осторожно, дитя моё!).
Помню, что от ужаса у меня внутри всё похолодело. За спиной Геринга стоял тоже почему-то улыбающийся американский охранник. Не знаю, как я дошла до двери в аквариум. Но и здесь меня ждало новое испытание. Ко мне подскочил откуда-то взявшийся французский корреспондент. Нас, переводчиков, все хорошо знали, так как мы ежедневно сидели в зале суда рядом с подсудимыми у всех на виду. Хитро подмигнув, корреспондент сказал по-немецки: "Вы теперь будете самой богатой женщиной в мире". И, очевидно, заметив мою растерянность, пояснил: "Вы - последняя женщина в объятиях Геринга. Неужели не понятно?".
Да, этого мне было не понять, француз не учёл главного, а именно то, что в объятиях нацистского преступника оказалась советская женщина. А этим всё сказано. Если бы на моём месте была англичанка, француженка или женщина какой-либо другой страны, находившейся по ту сторону железного занавеса, легко было бы представить себе такую концовку этого скорее смешного, чем грустного эпизода. В ответ на реплику корреспондента она подарила бы ему очаровательную улыбку и в перерыве между заседаниями согласилась бы пойти в ним в кафе-бар Дворца юстиции, чтобы отметить столь необычайно событие.
Событие было действительно необычайным, ибо подходить к подсудимым разрешалось только защитникам в зале суда, да и то под присмотром МР (Military Police). Никому не приходило в голову нарушать это строжайшее правило. К тому же американская военная полиция бдительно охраняла подсудимых, когда они гуськом направлялись в зал заседаний. (...)
Меня объятия Геринга не обогатили. Они не принесли мне ничего, кроме страха. Я боялась, что о моём приключении узнают те, кто в советской делегации по долгу службы или по велению сердца следил за мыслями и поведением советских людей - попросту говоря, наши родные советские стукачи. Мои беспечные выходы на смену в последний момент перед открытием заседания кончились. Теперь я передвигалась по коридорам медленно, с опаской и заранее думая только о том, как бы не встретиться вновь с железным Герингом или с пронырливым корреспондентом.





Тётя Таня умерла в 2005 году. Я очень, ОЧЕНЬ жалею, что не общалась с нею при жизни. Почему? Не знаю, как-то не пересеклись наши пути. Мне в те годы всё это было не с лишком интересно... Я лишь очень смутно помню её на дне рождения папиной родной сестры Людмилы в начале 90-х: крупная полная женщина с очень знакомыми фамильными чертами лица в ярком аляповатом платье. По моей просьбе о тёте Тане написала моя двоюродная сестра, с которой они общались:

Тётя Таня была великим переводчиком, и уже в пожилом возрасте, когда ноги отказывались слушаться, за ней порой присылали машину, чтобы отвезти ее на какую-нибудь супер-важную встречу в качестве переводчика-синхрониста. Зарабатывала она хорошо, но деньги ее интересовали мало. Она покупала книги, они-то ее никогда не предавали, конфеты, их она раздавала детям (своих не было), помогала племянникам.
О войне старалась не распространяться, говорила, что было очень страшно. Рассказывала, что один раз они убегали от обстрела, и она, совершенно неспортивная, бежала так быстро и вдруг в ужасе увидела бегущую перед собой себя. Это наверное тот случай, когда тело отделилось от души в экстремальной ситуации. Или вот еще знаю случай, когда они опять убегали и казалось, что спасения уже нет, как вдруг им попался грузовик, но никто не умел водить. Тогда Таня сказала, что один раз садилась за руль в мирное время. И ее посадили водителем, и она, сама не зная как, повела машину по разбомбленной дороге. "Как мы ехали, это надо было видеть",- говорила тётя Таня. Но спаслись! Или когда она шла через поле и вдруг к ней подбегает, подхватывает ее на руки какой-то солдат, по-моему чех, и начинает скакать с ней на руках по полю, словно заяц. Потому что поле-то, оказывается, было заминировано. Рассказывала о немках. Говорила, что они настоящие женщины. Даже в экстренные моменты заботились о своей внешности: лаки, пудры и духи у них всегда были с собой.
В советские времена тётя Таня жила скромно. Сначала работала библиотекарем. А потом вышла на пенсию. Фигура и лицо стали некрасивыми, как она говорила. Вещи в Советском Союзе нужно было караулить, отстаивать в километровых очередях. И Таня нашла такой выход: она покупала мужские ботинки, мужские шляпы и вязала себе бесформенные платья до пола. Но платья были непростые, они все были тематическими. Она сама придумывала рисунок, рассчитывала на миллиметровке и вязала. А темы были в основном политические. Например одно платье: от манжета одного рукава по спине и до манжета другого вывязана колючая проволока, спереди сверху вниз два огромных фашистских креста и в них, как в клеточках написаны сравнения слева и справа: КПСС СС, РКПБ НКВД, дальше не помню. А на спине вывязано стихотворение: Чем больше Родину мы любим, тем меньше нравимся мы ей.
(К сожалению, после её смерти не получилось у меня забрать такое платье, хоть и просила.)
Много было историй связано с этими вещами: и как автобусы останавливались у нее на Вешняковской улице, и как мужчины покупали и дарили ей цветы и говорили комплименты - молодые мужики пожилой женщине. И как ее прозвали феей, потому что она учудила однажды представление. А потом так и закрепилось за ней это прозвище. И когда она уже не выходила из дома, люди спрашивали соседей: "Скажите, а Фея еще жива?" И как однажды к ней в квартиру забрался вор, а она пришла домой следом в своем наряде (там у нее правда черепа с костями были вывязаны по низу платья и лозунги, типа "Я люблю дом престарелых!", ну и еще кое-что для завершения образа). Она рассказывала, что испугалась, видя выходящего навстречу ей из комнаты молодого мужчину, поэтому начала ему улыбаться и сказала: "Здравствуйте, вы что-нибудь себе подобрали?". А он ей ответил "Нет". "Уже уходите? До свиданья, заходите еще,"- сказала она. А он сказал, что больше к ней не придет. И она рассказывала мне, что он просто испугался черепушек, что у них в уголовном мире их боятся, поэтому он ушел и не вернулся.
В общем про тётю Таню можно писать много с горечью и гордостью одновременно.


С Днём Победы! Вечная слава Героям!

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив