День 8

rilliyah — 13.04.2020 Снова не должна работать, но одна из наших медсестер плохо себя чувствует. Беру ее смену, хоть и получается, что снова буду работать 3 12-часовых дня подряд. Но если партия сказала "надо", то комсомол отвечает "есть!".

Пациентка, к сожалению в тяжелейшем состоянии. Мы дошли до максимальных уровней лекарств, мы дали и продолжаем ей давать максимальную поддержку того, что может дать медицина, но, увы, ничего не помогает. За легкие работает ИВЛ и ЭКМО, за сердце ЭКМО, за почки гемофильтрация. Лекарства, лекарства, лекарства, анализы, проверки. Ни одна система в организме по-прежнему не работает. Ничего не помогает. Состояние продолжает ухудшаться. Света в конце тоннеля не видно.

На данном этапе остается только надеяться, что человек не страдает и не мучается. Мы продолжаем все, что можем; в Израиле не существует прекращения лечения, которое поддерживает жизнь. В некоторых других странах можно законно прекратить любое лечение, даже то, без которого человек сразу же умрет. Не путать с эвтаназией. Это именно прекращение вмешательства, withdrawal. Пациенты или члены семьи могут решить, что пришло время, что дальше так нельзя, и что дальнейшее продление жизни на аппаратах не имеет смысла. У нас такого нет, поэтому не важно в каком состоянии или в каком возрасте человек, если в какой-то момент его, к примеру, интубировали и подключили к ИВЛ, то у него только два пути - выздороветь, чтобы его сняли с ИВЛ, либо медленно продолжать существовать на аппарате, сколько протянет организм. Это могут быть недели, а могут быть и годы, человек превращается в хронического пациента на ИВЛ, становится прикованным к медицинским учреждениям.

Пациентка получает опиаты, поэтому я искренне надеюсь, что она не страдает. Выглядит мирно. Врачи разговаривают с ее близкими, сообщают им, что речь, скорее всего, идет о последних часах жизни. Привожу ее в порядок, насколько могу, меняю все белье на чистое. Хотя бы комфорт и чистота. Пытаюсь даже помыть волосы, трачу на это несколько бутыльков с перекисью водорода, чтобы разбить запекшуюся кровь. Что еще я могу сделать для нее? Произношу про себя молитву.

Страдаю, что семья не может быть рядом. Уже немало пациентов я проводила в последние дни, часы или минуты. Старых и молодых. Хронически и долго болевших, и тех, на кого все обрушилось неожиданно. Я верю, что никто не хочет умирать в одиночестве. Не все верят в Бога, и не все имеют эту утешающую веру и любовь. Не все приходят к концу смирившимися и готовыми. Не у всех есть родные или родственники. Бывало, что я сидела часами с умирающими больными просто так, чтобы держать их уже холоднеющую руку, если никто не приходил, или если семья не успевала приехать вовремя. Ничто не может утешить разбитое сердце человека, у которого только что умер кто-то любимый. Но это всегда было моей мантрой, которую я говорила семьям в этот тяжелый момент: он не мучался, у него ничего не болело, он не был один, он был с вами, он был с самыми родными ему людьми, окружен любовью, и это самое важное что могло быть в последние минуты жизни на этой земле.

А сейчас этого нет. Это один из ужасов, которые принесла эта болезнь. Моя мантра не действительна и не помогает. Пододвигаю стул к кровати и сижу рядом, сколько могу. Реанимация довольно активна, с другими пациентами постоянно что-то происходит и меня регулярно зовут на помощь. Но когда могу - стараюсь не выходить из комнаты. Хоть как-то, хоть что-то.

Когда выхожу в командный пункт, вижу соцработницу, которая пытается фотографировать экран с камеры видеонаблюдения, расположенной прямо над кроватью моей пациентки. Разговариваю с ней. Как я и боялась, для этой семьи очень важно, чтобы их сестра-жена-мама не была там одна. С самого первого дня, как она поступила в больницу, их беспокоило, что "она там одна". И теперь все идет к концу, и они по-прежнему далеко от нее, им не позволят прийти и проститься. Врачи и соцработник пытаются их успокоить тем, что она не одна, что рядом все время есть врачи и медсестры. Это правда. Соцработница делает несколько фотографий, на которых видно, что рядом с больной все время находятся другие люди, что они физически рядом и все время делают что-либо вокруг нее или с ней. Это будут ее последние снимки. Белые космические костюмы медперсонала обезличивают, но это лучше, чем ничего. В такой ситуации. Тяжко.

В комнате пару дней назад установили динамик с микрофоном в стене, для того, чтобы медсестры могли напрямую общаться с врачами в контрольном кабинете, или с медсестрами в комнате, в которой готовят лекарства. Это единственная прямая и постоянная связь с комнатой. Соцработник через эту связь ставит аудиосообщение от семьи пациентки. Слышу голоса ее родных, которые явно из всех последних имеющихся моральных сил стараются звучать спокойно и оптимистично. Не знаю, насколько хорошо слышно таким образом с комнате, динамик находится в паре метров от кровати, но что-то должно быть слышно. Голоса в сообщении говорят, как сильно они ее любят, какая она замечательная, и как все будет хорошо. Мое сердце разбивается.

Этот день тянется как любой подобный день, медленно и печально. Заканчиваю смену, выхожу на холодный вечерний воздух. Уже давно темно, я даже не успела увидеть сегодня солнце, приехала утром на заре, спустилась в подземелье, вышла обратно в темноту.

Она ушла через несколько часов после этого.
Знаю, что рядом с ней была одна из лучших медсестер, какие только могут быть, блестящая профессионально и очень человечная и чувствительная. Знаю, что для этой пациентки было сделано все возможное и невозможное, по всем статьям и на всех уровнях. Она получила больше шансов, чем многие другие получают за свою жизнь. Но не все в наших силах. Все, что современной медицине было предложить, все было использовано. Это то, что в конечном счете позволит мне снова набраться душевных сил и помогать лечить следующих больных. Уже завтра. Ну а сегодня я могу еще погрустить.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив