Дарья Чабан "Сумрачно-бледное лето"

fem_books — 15.09.2024 Сегодня погибла Дарья Чабан (07.07.1994 - 15.09.2024), молодая писательница, художница, феминистка.

Сумрачно-бледное лето

метро дмитровское — улица костякова (аптеки и косметический магазин, магазин профессиональной косметики, сексшоп) — улица всеволода вишневского — улица соломенной сторожки — высокий серый дом, выступы балконов, повороты корпуса как конструктор, — сплетающиеся кроны деревьев над головой, полутень, тень, чуксин тупик (убедительное доказательство иллюзорности ощущения тупика, как конца мыслимого мира) — переход (в другой мир, однотонный из-за марева, весь в горящей пыли, тени прячутся в складках домов, в ежащейся зелени — убежище от времени в мертвом пространстве) — 1-я улица 8-го марта — планетарная (планетная, может быть) улица — эльдорадовский переулок — переулок (или улица) степана супруна — переход (как в фильме ударяет свет в движущуюся камеру) на ленинградский проспект: воскрешение зримого, звучащего, временнóго мира во внутренне отличных категориях и качествах

можно иначе

метро дмитровское — улица костякова — улица всеволода вишневского — улица соломенной сторожки — чуксин тупик (доказательство иллюзорности ощущения тупика, как окончания мира) — переход (в другой мир, однотонный из-за марева, весь в горящей пыли, тени прячутся в складках домов, в ежащейся зелени — убежище от времени в пространстве, пространство без развертывающего движения времени мертво и безопасно) — 1-я улица 8-го марта — улица юннатов — петровский парк — где я полулежала под давящим душным воздухом на скамье из-за обезвоживания и начавшейся раньше срока менструации с давно выпотрошенным пустым блистером из-под обезболивающего в сумке, без прокладок, без возможности дойти, доползти до магазина или метро во внезапно раздавшемся вширь, ноющем мире

метро динамо — метро аэропорт — метро сокол — хвосты волоколамского (разрытого и безлюдного с одним сильно вытянутым вверх плоским зданием, один бок изображает экран телефона и создает ложное ощущение, почти что слышимость, оживленого уличного шума вокруг него) и так и не известного пешком ленинградского шоссе. Где-то как-то можно добраться до мкада.

улица беговая — еще одно убежище — скручивающиеся вверх кольца и болезненные разрезы дороги, трубка (дыхательная) перехода, вытянутый дом на острых, как кончики звезд, лапах, развертывающиеся, словно на глазах вырастающие здания, стилизованные рыбы на плоском остром боку одного, наполненная сухим ветром дорога, усиливающимся в конце — выход — заканчивается — вздымающаяся дорога и вытянутые в ряды позвоночники рельсов под ней и недосягаемые хрустальные геометрические фигуры зданий вдалеке в душной дымке.

метро октябрьское поле, чтобы выйти к нему, нужно в полной мере увидеть монтажную разомкнутость московского пространства, когда между двумя обыденными сделанными из солнца и человеческого присутствия улицами все вокруг разрастается до бездыханной обезжизненной серой пустыни из песка под ногами, дерева, строительных конструкций и оборванных пластиковых саванообразных полотен, но как-то надо пройти и не поворачивать.

метро жулебино — метро котельники — потрескивающий воздух, высокое небо — можно идти и идти бесконечно поправляя сползающую жесткую кружевную бретель нового плохо подогнанного к телу лифчика и потом сидеть и отдыхать и смотреть через пыльный пластик трубы, соединяющей два гипермаркета, и пытаться заклеивать лейкопластырем блестящую красную содранную и теперь обрамляющую лохмотьями кожу на щиколотках.

метро царицыно — шаурма, железная дорога, рассыпанные семечки, лебеди в парке с тем большим прудом. Один лебедь спал, на весу скрутив тело.

между метро 1905 года и метро краснопресненская — ежащиеся и расходящиеся вверх под солнцем кирпичные стены, внезапная тревога у зоопарка, нечеловеческие голоса.

снежная ягода которые можно давить ногой можно давить пальцами, разрывать ногтями можно собрать

шиповник прибитый дождем капли качают ветки тяжелые призрачно-розовые цветки

серовато-белый брызг тысячелистника

полуразможженные маки у красного магазина, в коробочках безвкусные семена

сухие цветы дома, собранные и составленные в темно-вытянутых бутылках из-под вина

сухое солнечное утро, когда паук спустился с лампы на паутине, паутины не было видно, он застыл в открытом беспомощном воздухе

переходы связывающие улицы узлами мосты подземные переходы виадуки насыпи

все серии южного парка

узловые точки память шагов не позволяющая восстановить полуразрушенное белыми и черными как плесень пятнами пространство но позволяющая зацепиться за то чего не было и быть не могло

зеленые декоративные сливы которые я попросила мне сорвать в парке и отнесла вместе с тяжелой гроздью цветков каштана — но здесь мне кажется, память начинает оплывать и соединять два чужеродных, разнесенных по времени события, несмотря на то, что именно в своем единстве они кажутся гораздо ярче и достовернее.

дождевые розовые, бледно-розовые, бледно-бежевые (мне кажется они выглядели гораздо более болезненными чем в моем детстве, даже когда я их разрывала и медленными глазами смотрела как они извиваются, видимо ища в этой тьме самих себя, которые теперь чужое тело) черви выползающие на потемневший от воды асфальт

Платье набрякло и потемнело от дождя, волосы облепили голову — тошнотворная статуарность

складчатая тяжело дышащая туша моря, сбивающая с ног на острые скользкие камни, покрывающая прохладой как пленкой вначале, пальцы, которые хочется скинуть с плеча или талии, прозрачно-плотная у берега с колышашейся белой сеткой на голубом (в памяти неизменно — темно-голубая сетка на белом дне), темная зловещая непрозрачная дальше (а ночью я плыла, плыла, плыла, неторопливо, ощущая как ткань платья развевается в воде, в плохо восстанавливаемых в памяти алкогольных полувидениях, берег и безопасные камни, хоть и едва просматривались, казались очень близкими, но, когда я сильно устала и попыталась ощутить ногами дно, то берег вдруг отшвырнуло далеко вперед, а я провалилась в празеленую обжигающую носоглотку муть), истерическое любопытство при прикосновении невидимых бесцветных в воде (как мне сказали) медуз или их призраков, истерический страх водорослей, страх перед этой тушей и любопытство и гораздо большая необходимость в ней, нежели в реке с ее пресным запахом и шипящей свалявшейся желтовато-грязной пеной по берегу и скудными ломкими раковинами улиток вдоль берега. Мы шли через рукав, завязав юбки на бедрах и держа босоножки с носками в руках и стараясь не упасть в склизкий плотный и рыхлый одновременно ил, плотный жаркий воздух не двигался казалось даже при вдохе.

сплетенные деревья

душистая зелень,

душный ад

я не помню слово, которое применяла тогда по отношению к московскому пространству — разорванное нет, разомкнутое нет, отрывистое, отрывчатое, рваное, складчатое, это слово должно обозначать единство чередующегося резко отличающегося друг от друга множества — нет, вспомнить его я не могу, возможно, оно было только у меня в голове.

неправильный пляж я ушла в другую сторону первое утро в стране где чужой язык был вязким непрозрачным голова тяжелая от жары вода ударяющаяся о бетонные блоки с вырастающими металлическими изогнутыми внутренностями черными крабами разбегающимися от меня под воду к морским ежам

ночью огромный плавно загибающийся дом с двумя немигающими огоньками наверху как краб и я сидела на лавочке перед ним

я лежала в парке — и долго, долго, долго смеялась над звездами, разбегающимися по ярко-фиолетовому небу как крабы, только уже не черные, а сливочно-белые, розовые, бледно-зеленые, а перед этим я едва не вывалилась из тряского окна когда далекие неизвестные звуки звали меня на улицу и вот я иду смыслы мира ежатся и чешуйками или струпьями слезают открывая новые и новые смыслы и через вполне прощупываемую толщу галлюцинационного угара невозможно было говорить хотя я пыталась

боязнь длинных пластиковых коричнево-серых от въевшейся грязи трубок надземных переходов и их необходимость ничего не стоила по сравнению с боязнью бесконечных подземных переходов, проходящих под отдаленными от центра улицами

обезвоженная я лежала с тошнотой и головной болью и онемевшими чужими мне на тот момент ногами на лакированной гладкой скамье в пустом метро и в тягучей тоскливой полудреме скамья разбухала, расстояние от нее до провала где ходит поезд сокращалось и я в страхе не знала за что схватиться, все приобретало отвратительную гладкость и скамья медленно скидывала меня в этот провал на металлический скелет — но все загудело, и какие-то люди начали помогать мне, предлагали сахар, яблоко, воду.

плавающий закат в поезде. Это был последний вагон я стояла и смотрела в окно на удаляющийся хребет рельсов с красными отсветами пока не начинали болеть ноги

гипермаркеты сверкание пластик трубки переходов безопасность пока я здесь от входа вдоль ласковых бесконечных разноцветных разворачивающихся в веер стеллажей до кассы и мертвые трубы над головой. Я ходила по четыре часа, по шесть из отдела в отдел, из ашана в икею и обратно, так и не решаясь выйти наружу.

ступени метро равнодушно разлетающиеся некрупные купюры

темное жаркое душное маревное

вода темная даже холодная не приносящая облегчения

Комната приоретала вид темного розовато-зеленого убежища.

проснуться в восемь с чем-то утра в комнате с застывшими вещами и засушенными цветами на стенах, лежать, свернувшись эмбрионом под пледом до десяти, сходить в туалет, умыться, почистить зубы, одеться в вещи и пойти

ленинградский проспект — улица генерала сандалова или маршала шапошникова — блестящие дома-ракушки и дома-острия (снова ложное чувство людской оживленности) — стройка вокруг, снова разворачивающиеся деревянные доски, кирпичи, пластиковые полотнища, стены и стены, пус-тые дороги, глухая тревога. Ремешки сандалий вгрызлись в щиколотки и стали жгуче-скользкими от крови и сукровицы. Я сидела на полуразвалившемся бордюре и казалось немыслимым что еще нужно пройти точно такое же расстояние домой, нервные окончания прорастали через рыхлый эпителий. Мимо меня изредка проходили мигранты-строители, не враждебные и не заинтересованные во мне. Влага стояла в воздухе неподвижно.

мак тысячелистник ромашка короставник клевер несбывшийся венок из одуванчиков

вписка, где я уснула на кровати, а проснулась оттого, что кто-то почти незнакомый очень больно потянул меня за волосы и когда я начала звать его, зажал рукой мне рот, и сказал чужое неизвестное мне имя, я укусила его и неожиданно он размяк, отпустил меня и так даже и не проснувшись до конца очень уютно повернулся к стене, свернувшись, а я кое-как поднялась на ноги и ушла спать в другую комнату, к тому парню, который мне нравился тогда, легла рядом с ним на красный диван в кошачьей шерсти и уснула

мой день рожденья на чужой даче, где я, пошатываясь, плыла с подругой вдоль заброшенного поля, булдыги, бурьян, ржавый закат потемнел, выступили звезды, и я смотрела и некоторое время не могла понять, почему подруга плачет, когда оказалось, что мы одни на полумертвой дороге между остановившейся не очень далеко от нас неизвестной нам машиной, которая мигала, видимо, все-таки нам, и пьяными криками и лаем в каких-то жилых домах, через которые дорога выходила на шоссе, и дача осталась очень далеко, и все, кто там остались, не знали, куда мы пошли. Мы побежали через лай и крик, собаки оказались надежно заперты, крики не имели к нам отношения, машина постояла и уехала.

но обычно к вечеру я добиралась в комнату с застывшими вещами и цветами, сушившимися на стенах, и пылью на открытом окне и на подоконнике

https://ruspioner.ru/project/m/single/57/single_job/36815

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив