Дачная лихорадка 1925 года
p_syutkin — 22.07.2020Дача для советского человека – это не просто 6 соток в полутора часах езды на электричке и автобусе. Это часть жизни миллионов наших соотечественников. Это сладкая боль, на которую жаловались. Но не менее того и гордились ею. Но как же все начиналось?
Жизнь течет, и дореволюционная история дач и усадеб подошла к концу. Новый же мир отчасти продолжил ее, а отчасти – переиначил по-своему. 1920-е годы – время, когда старые дачные традиции еще держатся под натиском пролетарского отдыха. Но недолго им осталось. 95 лет назад журнал «Огонек» публикует замечательный очерк Семена Гехта об этом дачном поветрии москвичей. Почитаем и мы отрывки из него:
Человек покупает себе блага. Здесь разумеется речь о трудовом человеке, о нетрудовом у нас будет разговор особый. Человек получил отпуск, целый месяц он свободен от всяких дел и на этот срок он покупает себе блага, речку и лес, и тишину с петухами, и веранду с самоваром, и гамак с комарами, и сад с птицами.
Надо ехать за город, надо купаться, бездельничать, веселиться, значит – отдохнуть. А Москва гонит от себя, коптя дымом, обволакивая пылью и душа бензином. Москва – чудный город, но воздух в ней летом, надо сознаться препротивный. И москвичи покидают дымящийся асфальт Тверской, песчаные дюны Садовой и обнаженные долины Красной Пресни. Они заваливают человеческой свалкой все вокзалы, выпячиваются пухлыми хвостами у дачных касс, взвинчивают цены. Люди сидят, стоят и лежат. Висят на подножках, рискуя трехрублевкой и собственной головой.
Поезжайте на Дорогомиловскую заставу. Оттуда под гору скатывается Можайское шоссе. Поглядите на грохочущие телеги, нагруженные несложным барахлом, на фуры, везущие мебель, на тачанки, влачащие детей. Что это? Военный обоз, отступающий в панике или беженцы, бегущие с фронта? Это едут дачники.
Извозчичьи телеги везут на себе, подобно слонам Индии, целые башни. Чемоданы, перетянутые бечевками, тюфяки и подушки, громоздкий стол, который угрожающе трещит и рассыпается, продавленные стулья, и клетки с птицами, и самовар, и примус. А на всех этих вещах взгромоздилась целая семья, с детьми и свояченицами и прочими родственниками.
Хозяин дачи сразу обдает холодом. Он настолько вежлив, что становится страшно.
- Пятнадцать, - говорит и смотрит через.
- Чего пятнадцать?
- Червячком, отвечает он еще вежливее, и наниматель чувствует, что проваливается в холодную и бездонную пропасть.
- А дешевле?
- Та вон за семь пойдет, только теневая сторона. Эта солнечная, потому и дороже.
- А дешевле?
… Утром дачник уходит в лес по грибы. Он берет с собой кошелку, зная заранее, что грибы, которые он соберет, может зажать в кулачек самая миниатюрная женщина на свете. Он подбирает мухоморы и поганки и по дороге назад незаметно выбрасывает их. А домой приходит с полной кошелкой прекрасных грибов, где рыжики чередуются с опенками и масленками. Ведь деревенские мальчишки просят всего тридцать копеек за полную кошелку.
Посмотрите на речку. Целые леса улочек запрудили ее совсем. Меньше литров воды в речке, чем рыболовов на берегу. О рыбе говорить не приходится. Рыбы нет вовсе. Если даже попадется какая-нибудь рыбка, рыболов бросает ее назад в воду. Она такая маленькая, что брать ее с собой невыгодно.
Бывает, что рыболов просидит двенадцать часов над речкой и принесет домой много свежей хорошей рыбы. Тогда жена спрашивает его равнодушно:
- Почем сегодня в кооперативе покупал?
А вечером дачник слушает птичье пение. Он сидит на террасе или крыльце и пьет крепкий чай. На столе шипит самовар. Можно пойти и в пивную, где поет безнадежный цыганский хор, сидеть там и думать с удовольствием о том, что эта культура цыганского разгула нам чужда.
Дачник встает рано. Ведь недаром он терпеливо ждал отпуска. Ждал, когда не придется сидеть, зарывшись во входящие и исходящие. Когда удастся наконец, скинув тесный городской пиджак, носом уткнуться в горячий песок и окунуть покрытое московской пылью и копотью тело в прохладную воду. И он встает рано…
|
</> |