Да все уже было

Мать касатиком сына зовет,
Сын любовно глядит на старуху,
Молодая бабенка ревет
И всё просит остаться Ванюху,
А старик непреклонно молчит:
Напряженная строгость во взоре,
Словно сам на себя он сердит
За свое бесполезное горе.
Это в школе мы учили. На литре. Некрасов, блин. Молодого мужика забривают в рекруты. Вернется он там, не вернется, когда вернется, почему идет, зачем это надо – а всем хз. У всех горе. И все знают, что горе это бесполезное. Беспомощность и слезы – обнять и плакать. И нет ничего другого, и не было, и негде взять, и даже не представить себе – как это может быть по другому.
А прочее все – налет, накипь случайная – и Некрасов, все это зарисовавший, и правнук арапченка, нацепленный на знамя, и все прочие, забредшие на свою беду в эту бестолковую юдоль – нагар, пена. Порыв ветра – и сдуло. А осталась вот эта вот константа:
Стонет в собственном бедном домишке,
Свету божьего солнца не рад;
Стонет в каждом глухом городишке,
У подъезда судов и палат.
Ты проснешься ль, исполненный сил - да ни фига. Где. Иль, судеб повинуясь закону, Всё, что мог, ты уже совершил, - да, собственно, никто ничего особо и не совершал. Создал песню, подобную стону. Занавес.
|
</> |