ЧИСТО БРИТАНСКИЕ УБИЙСТВА. ЖЕНСКАЯ ШКОЛА ЛИЦЕМЕРИЯ

roman_rostovcev — 19.03.2021

В 1857 году молодую (тогда ей было всего 22 года) Мадлен Смит обвинили в отравлении Пьера Эмиля Ланжелье, молодого человека, занимавшего невысокое положение в обществе. Принадлежавшая к сливкам буржуазного общества, избалованная родителями уроженка Глазго, Мадлен вступила с ним в связь в девятнадцать лет, только‑только вернувшись домой из пансиона. Как принято в их кругах, Мадлен готовили к тому, чтобы стать женой. Обучали ее в основном искусству обмана. Во многих закрытых школах воспитательницы вскрывали письма своих питомиц, и девушки, чтобы сохранить тайну переписки, подкупали слуг, доставлявших им послания. «Укрывательство и обман – вот чем заполнена жизнь в женских пансионах, – сетовал Fraser’s Magazine. – Воспитанниц там учат стремиться к роскоши и блеску, которых женщины не могут добиться собственными усилиями, и они привыкают к мысли, что единственный способ все это получить – удачное замужество». 

Справедливым это оставалось и за пределами пансиона: жизненный успех либо неуспех девушки определялся тем, как быстро она выйдет замуж и насколько блестящую партию сделает.

Вопреки своей романтической фамилии, Ланжелье не был богатым женихом, о котором мечтали бы для своей дочери родители Мадлен. Родившись на Джерси, он некоторое время прожил во Франции, затем поступил клерком в судостроительную компанию. Приятели в Глазго описывали его как человека угрюмого и недовольного своей участью. С Мадлен он повстречался в том единственном месте, где только и могли пересечься люди из разных слоев общества: на улице. Между ними тут же вспыхнула взаимная симпатия, и они вступили в переписку: девушка отправила через горничную более 60 писем. Этот канал доставки организовала сама Мадлен. С холодным вероломством она шантажировала горничную, пригрозив раскрыть собственную любовную интрижку девушки.

Мадлен и Ланжелье (друг друга они называли «Мими» и «Эмиль») устраивали и свидания, во время которых их близость достигла – с позиции девицы Викторианской эпохи – точки невозврата. Выход она видела в браке, которого желала искренне и всей душой. «От меня ждали, что я выйду за человека богатого, – писала она Эмилю, – но я беру в мужья мужчину, которого люблю. Знаю, что все мои друзья меня осудят и отвергнут, но мне все равно».

Когда в ходе процесса всплыли письма Мадлен, это вызвало сенсацию. Получалось, что даже девица из хорошей буржуазной семьи может стремиться к сексу и получать от него удовольствие. «Теперь я жена во всех смыслах этого слова, – писала Мадлен Эмилю 27 июня 1856 года, хотя, конечно, формально брака своего они не зарегистрировали. – Женой другого после нашей с тобой близости я никогда не стану», – заверяла она возлюбленного, в то же время уговаривая себя, что «наша связь не противозаконна, ибо я жена [ему] перед Богом, и, значит, в любви нашей нет греха».

Но мужем Мими Эмиль так никогда и не стал. Со временем чувство ее к нему остыло, – чем дальше, тем больше она видела в нем воплощение недозволенного – того, о чем не подобает даже думать юным девам, – и под разными предлогами пыталась его отвадить. Родители, не знавшие о романе дочери, торопили ее с замужеством, и она боялась, что все раскроется. От третьих лиц Эмиль узнал, что родители Мадлен нашли ей жениха гораздо более подходящего, чем он, – одного из деловых партнеров отца.

Судя по всему, Мадлен опасалась, что отвергнутый возлюбленный в сердцах может раскрыть тайну их былых отношений и тем разрушить ее жизнь. В письмах она умоляла Эмиля: «Прошу тебя, ради всего святого, не посылай мои письма папе. Он проклянет меня и выгонит из дома. Я умру…»

В марте 1857 года состоялось несколько их свиданий – надо думать, мучительных и полных слез. Мадлен, не выходя из дома, беседовала с Эмилем через кухонное окно. На одном из этих свиданий она угостила его чашкой горячего шоколада, после чего он стал страдать от желудочных болей и через два дня после их последней встречи скончался.

Письма Мадлен, найденные на квартире Эмиля, привлекли к ней внимание полиции. Вдобавок ее имя значилось и в реестре покупателей ядов у аптекарей. Выяснилось, что она дважды приобретала у них мышьяк. Яд мог предназначаться крысам, как и утверждала Мадлен, или использоваться в косметических целях. Но покупка яда могла означать и намерение Мадлен избавиться от осложнившего ей жизнь обстоятельства.

Сами письма Мадлен на процессе не зачитывались, и мы видим, как завеса приличия, опускаясь, скрывает детали ее поступков. «Все предосудительные выражения, все сальности и неделикатные намеки были тщательно вымараны… с тем, чтобы не добивать обвиняемую, обрушив на нее столь ужасный груз публичности».

И хотя репутация Мадлен пострадала, наказания она избежала. Молодая, привлекательная романтическая девушка вызывала большое сочувствие у сограждан. Она совершенно не походила на убийцу. Поведение ее в тюрьме говорило о хорошем воспитании и чистоте помыслов: время она проводила за легким чтением, иногда сетуя, что в камере нет пианино. Даже френолог, призванный изучить череп Мадлен, нашел ее во всех отношениях прелестной и имеющей склонность к математике. «Благодаря силе ее чувств и здоровому темпераменту, – писал он, – она может стать настоящим сокровищем в браке с достойным джентльменом». Все это резко контрастировало с мнением френолога о Уильяме Палмере. Не исключено, что специалисты в области френологии делают выводы, основываясь на впечатлении от клиента, полученном еще раньше, чем они приступают к исследованию черепа.

Шотландское жюри присяжных вынесло вердикт: «Вина не доказана». Такое решение было встречено бурным одобрением. В среде женщин Мадлен прославилась как героиня. The Northern British Mail писала, что женщины считают ее «легкомысленной, но интересной, доброй и пылкой юной особой, по простоте душевной самозабвенно бросившейся в объятия избранника, бесхитростно, не думая о последствиях предавшись любви, о чем нельзя не сожалеть, но что не может не вызвать сочувствия и даже восхищения».

Многие во всем винили Эмиля, соблазнившего невинную девушку.

Торговцы Глазго даже организовали подписку в пользу Мадлен, чтобы ей было на что жить. В газетах упоминалась сумма примерно в 10 тысяч фунтов. Эти деньги собрали для злокозненной интриганки, не то убившей, не то не убившей Эмиля (вердикт «не доказано» был равноценен «невиновна»). И это в то время, как указывает Джудит Фландерс, когда бедной старой матери погибшего Эмиля, оставшейся совершенно без средств к существованию, общество отвалило щедрый дар – чуть больше 89 фунтов!

Соблазнительно видеть в Мадлен бунтарку и оправдывать ее сомнительные поступки тягостной скукой существования, ограниченного рамками буржуазного дома. Двойственность общественного уклада в XIX веке (с одной стороны – публичная деятельность мужчин, с другой – замкнутая частная жизнь женщин; профессиональные области – для мужчин одни, для женщин другие; у первых – все права, вторые бесправны) легко подтверждается выдержками из разных руководств по этикету.

В реальности же все выглядело намного сложнее. Под словом «работа» в викторианской Англии подразумевалась деятельность, осуществляемая исключительно вне дома, следовательно, многое из того, что делали женщины, ведя домашнее хозяйство и внося свой вклад в семейный бизнес, для постороннего глаза оставалось невидимым. Вдобавок, чтобы не ранить самолюбие мужчины, женщины нередко изображали, что трудятся меньше, чем на самом деле.

Даже вопреки исключениям, в культуре того времени существовал устойчивый стереотип идеальной женщины – украшающей собой дом, поддерживающей в нем мир и влияющей на его моральный климат скорее своими добродетелями, а не трудолюбием и интеллектуальными способностями. У Мадлен Смит, судя по всему, подобная перспектива особого энтузиазма не вызывала, и относилась она к ней довольно холодно, но именно такой взгляд на роль женщины в обществе впоследствии и спас ее.

Эта история молодой девушки, избежавшей наказания за свое преступление благодаря сложившемуся представлению о том, какой следует быть женщине; эта история, почти неправдоподобная по счастливой своей развязке, наглядно показывает, насколько стереотипно наше суждение об обществе XIX века. Историки, изучающие этот период, потратили немало усилий, убеждая нас, что благоговейный трепет целомудрия, который мы привыкли считать важной составляющей образа жизни средних слоев общества в Викторианскую эпоху, есть не что иное, как измышление XX века. Например, известный миф, будто викторианцы усматривали нечто неприличное в форме рояльных ножек и потому облекали их в чехлы, давно развенчан. Разумеется, не каждая викторианская девушка‑подросток оставалась девственницей, как и не каждая состоявшая в благополучном браке викторианская дама бывала счастлива оттого, что ее домашние обязанности ограничиваются хозяйственными заботами, посещениями церкви и воспитанием детей. При этом далеко не все они мучились подавленными желаниями и страстями, не находящими себе выхода. Женщин, подобных Марии Мэннинг и Мадлен Смит, мы помним потому, что их судьбы поставили перед современниками вопрос о том, что подобает и что не подобает женщине.

Флоренс Браво, героиня так называемой бэлемской тайны, или же, по‑другому, убийства в Монастырской усадьбе, была особой еще более загадочной, чем Мадлен Смит. Молодая и красивая, она, к сожалению, совсем не умела подбирать себе хороших мужей. Ее первый супруг Александр Рикардо, за которого она вышла замуж девятнадцати лет от роду, как постепенно выяснилось, отличался буйным нравом, сильно пил и изменял ей. «Я была так счастлива, когда мы познакомились, – вспоминала Флоренс, – но чем дальше, тем больше он меня обижал и оскорблял, говоря всякие гадости».

Строптивая Флоренс не пожелала этого терпеть. Несмотря на противодействие семьи, она рассталась с мужем и, сославшись на пошатнувшееся здоровье, отправилась лечиться на воды в Малверн. На том курорте в среде отдыхающих особую популярность снискал доктор Джеймс Галли – личность магнетически притягательная. Переваливший за шестой десяток, но энергичный и полный сил доктор помогал пациенткам, чьи болезни часто бывали не только физического, но и эмоционального свойства. Приняв участие в судьбе Флоренс, он уладил все необходимые формальности с ее семьей, выхлопотав ей финансовое содержание, на которое она могла жить. Благодарная Флоренс по уши в него влюбилась – так завязался их роман.

Теперь у Флоренс появились средства на более интересную жизнь и она сняла неподалеку от Лондона роскошный дом в Бэлеме – Монастырскую усадьбу, уговорив доктора Галли поселиться рядом. Но роман их после случившегося у Флоренс выкидыша постепенно сошел на нет.

Пожелав респектабельного положения замужней женщины, Флоренс вновь вышла замуж, но и в 1875 году выбор ее оказался неудачным. Молодой красавец Чарльз Браво, честолюбивый барристер, вне всяких сомнений, на Флоренс женился из‑за денег. Между ними почти с самого начала установились напряженные отношения, так как незадолго до этого был принят акт о собственности замужних женщин (1870), дававший Флоренс право самой осуществлять контроль над своим весьма значительным состоянием.

Обманутый в своих ожиданиях Чарльз обращался с женой дерзко и грубо. Флоренс забеременела, но у нее вновь случился выкидыш, и она всерьез занемогла. Тем не менее Чарльз силой принуждал ее делить с ним супружескую постель, настаивая на своих правах главы семьи.

В один прекрасный вечер 1876 года этот тиран, отходя ко сну, выпил воды из стакана, как обычно стоявшего возле его постели. Когда некоторое время спустя домашние прибежали на его зов, они нашли его в ужасных корчах. Его рвало и слабило кровью. Следующие три дня он провел все в том же печальном состоянии. Дело в том, что он отравился сурьмой, веществом, в растворенном виде теряющим вкус и оказывающим губительное действие на почки и печень, вызывающим головные боли, депрессию, неукротимую рвоту и в конечном счете смерть, что и случилось с Чарльзом.

Однако доказать, что его смерть наступила в результате отравления, оказалось делом затруднительным. Наблюдавший умирающего доктор все же посчитал, что Чарльзу подсыпали яд. «Я был неудовлетворен с самого начала, неудовлетворен и сейчас, – заявил он на суде, – кто‑то в доме непременно знает правду». Но в этом несчастном семействе с его интригами, непростыми отношениями, слугами, преданными хозяйке, никто не осмелился нарушить ее покой и рассказать то, что знает. Саму Флоренс допросили в судебном заседании, но доказательств ее причастности к убийству так и не нашли. Хотя один интригующий момент все же возник: стало известно, что бывший любовник Флоренс доктор Галли, сохранивший добрые чувства к своей прежней возлюбленной, встретился с компаньонкой Флоренс, миссис Кокс, и передал ей пузырек с неизвестным снадобьем, помеченный надписью «яд».

Красивая, богатая и молодая Флоренс Браво, которой удалось избежать казни за отравление мужа

Джеймс Раддик, всесторонне изучив этот случай, пришел к выводу, что Флоренс была виновна, но не могла действовать в одиночку. Исследователь предположил женский заговор: Флоренс совершает отравление, а Джейн Кокс покрывает хозяйку.

Существует ряд интересных предположений относительно причины, по которой Флоренс, возможно отравившая мужа, использовала именно сурьму. В Викторианскую эпоху некоторые женщины применяли сурьму и подобные ей вещества в качестве примитивного противозачаточного средства. В 1885 году некую Аделаиду Бартлетт обвинили в убийстве мужа хлороформом. Как она утверждала, ничего подобного и в мыслях у нее не было, она всего лишь хотела, чтобы он заснул и перестал домогаться ее, чтобы ей снова не забеременеть.

Капелька сурьмы, растворенная в воде, – и буйный муж, с которым нет сладу, враз угомонится – почувствует недомогание, у него начнется рвота. Не исключено, что этот способ Флоренс использовала как защитную меру, к которой прибегала и в первом своем браке с пьяницей: используя растворенный в воде яд как рвотное средство, она, быть может, надеялась заставить его бросить пить и нападать на нее с оскорблениями и побоями. Флоренс, вероятно, не имела намерения убивать мужа, что подтверждалось и ее поведением после его смерти: всем докторам и полисменам она казалась искренне растерянной.

Но так ли это на самом деле? Раддик оспаривает искренность ее чувств, утверждая, что современникам Флоренс трудно было распознать ее обман, хотя в то время женщины обманывали мужчин постоянно, а Флоренс спасло то же, что помешало общественному мнению увидеть убийцу в Мадлен Смит. Флоренс воспринимали, с одной стороны, как отступницу, с другой же – как жертву ожесточивших ее печальных обстоятельств. Как и Мадлен, она воспитывалась в сознании, что замужество – цель всей ее жизни, но оба брака принесли ей одно лишь несчастье: оба мужа всячески третировали ее, унижали и оскорбляли. И, подобно опять‑таки Мадлен, она отвергла общепринятые традиции, оставив первого мужа и связавшись с престарелым любовником доктором Галли; затем, вновь восстав против расхожей морали, принялась, в пику второму мужу, защищать свое право контроля над имуществом. Может быть, она и вправду пользовалась снадобьями, желая одержать победу над мужем, – не она первая, не она последняя занималась подобными вещами, – и самое снисходительное объяснение ее поступка состояло в том, что, пытаясь одолеть мужа, она просто ошиблась, позволила этой игре зайти слишком далеко.

Разумеется, было бы примитивным считать викторианских женщин‑убийц предшественницами феминисток, бросившими вызов системе и отстаивавшими свои права в отношениях с мужчинами, мужьями и отцами, считавшими их личным имуществом. И все же это наиболее сочувственный взгляд на женщин, которых современники считали воплощением зла и порока.

Викторианские женщины, несомненно, читая о таких процессах, содрогались от ужаса, сознавая, что интерес их к этим делам сочтут нездоровым, даже противоестественным. Одна газета сурово осудила женщин, внимательно следивших за перипетиями суда над Мадлен Смит и опозоривших свой пол «той жадностью, с какой они глотали всю эту мерзость». Автор романов обрушился на женщин, «получивших благородное воспитание… гордящихся тонкостью своих чувств» и в то же время «способных часами просиживать в зале суда, слушая детальный разбор того, что делали хладнокровные убийцы».

Да, от таких деталей кровь стыла в жилах, но как иначе все эти женщины могли узнать о той, которая, возможно, как и они, имела любовника? И получала удовольствие от секса? И сопротивлялась насилию мужа? У женщин‑убийц было чему поучиться. Когда дамы читали в газетах слова Флоренс Браво: «Я сказала ему, что он не имеет права так со мной обращаться» – и видели, что произнесшая их избежала наказания, в обществе что‑то начинало понемногу, но меняться.

Как сформулировала в своем полном и точном исследовании викторианских убийств, совершенных женщинами, историк Мэри Хартман, женщины выискивали в газетах и с жадностью поглощали репортажи из залов суда, «ибо понимали разочарования и ужасы, пережитые женщинами, обвиняемыми в убийствах, так как и сами нередко блуждали по тем же темным тропам».

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=63414737

«Чисто британское убийство»: Синдбад; Москва; 2021

ISBN 978‑5‑00131‑288‑8

Оставить комментарий

Популярные посты:

constantinus

Проектирование гаража будущего: инновации, эргономика и функциональность в одном пространстве

colonelcassad

Йеменский бумеранг

pro100_mica

Фото и автограф дня, 10 сентября 1961 года

ru_abandoned

Торговый центр "Жоэквара" в Гагре, когда-то тут кипела жизнь

thor_2006

Казанщины Ивана Грозного - 8.

ahtubinec

Корнепластика

yurasumy

Война на Украине (23.09.24): ситуация для ВСУ на Южном Донбассе близка к

nefer

Ландшафтный аттракцион "Лента Мёбиуса" на ВДНХ: пешеходный маршрут в форме

• Ранее
• Архив